Добро пожаловать в девятое десятилетие — момент Сингулярности плюс одна гигасекунда. (А может быть, больше? Никто уже не берется обсуждать Сингулярность. Когда она была создана? И была ли создана вообще?) Человеческое население Солнечной системы составляет шесть миллиардов единиц, а по другому счету — и все шестьдесят, если считать людьми также и субъединицы разветвленных векторов состояния послелюдей, и ресимулянтов мертвых фенотипов, которых выращивают в своих шрёдингеровых ящиках Зловредные Отпрыски. Большая часть физически воплощенных все еще живет на Земле, но несколько миллионов уже переселились в города-кувшинки, плавающие в верхней атмосфере Сатурна — с внутренней планеты сложно не увидеть знамения грядущего. Тень Матрешки Дайсона простерлась на небеса Земли, и вызвала массивный коллапс фотосинтетической биомассы — растения, голодающие в отсутствие коротковолновой составляющей, увядают под зловещим багрянцем переизлученного света. У всех обладателей человечески-эквивалентных сознаний, еще сохранивших здравый смысл, на уме только одно — скоро З.О. соберутся переработать Землю, чтобы заполнить пробел в концентрических оболочках нанокомпьютеров и добыть себе больше ресурсов, и надо поскорее убираться с их дороги.

Во времена седьмой декады вычислительная мощность Солнечной системы взлетела опять. Нанопроцессоры, в которые превращено больше половины доступной планетарной массы внутренней системы, связала сеть квантово-запутанных вычислений, настолько плотная, что один грамм современной умной материи теперь способен воспроизвести все возможные варианты жизни одного человека всего за несколько минут. Пришествие Слизня перевернуло прежние взаимоотношения с ног на голову — сама Экономика 2.0. встала перед угрозой устаревания и была принуждена мутировать в бешеную гонку на выживание. От нее осталось только название — простое обозначение, которым примитивный человечески-эквивалентный разум называет взаимодействия за пределом своего понимания.

Новейшее поколение послечеловеческих сущностей не проявляет столь явной враждебности к людям, как поколения пятидесятых и семидесятых, но оно гораздо более непостижимо. К числу их дел, понятных людям менее прочих, относится исследование фазового пространства всего опыта, возможного для человека — Зловредные Отпрыски ведут его с непостижимым упорством, шаг за шагом двигаясь от известного к неизвестному. Может быть, когда-то недавно они закинулись дозой типлеритской ереси, а может быть — что угодно еще, но выгрузки ресимулянтов ровным потоком льются из орбитальных ретрансляторов у Титана. За Вознесением Зануд последовало Воскрешение Совершенно Сбитых С Толку. Вот только они — не совсем воскрешенные, а симуляции, основанные на задокументированной истории их прообразов. Перепуганные, как цыплята в загоне, они выстроились на конвейере, ведущем в камнедробилку будущего, не имея с собой ничего, кроме лоскутного одеяла обрывочных воспоминаний.

Сирхан аль-Кхурасани презирает их отвлеченным презрением антиквара, увидевшего ловкую, но совершенно очевидную подделку. Но Сирхан еще юн, и презрения у него куда больше того количества, которому можно найти есть годное применение. А что делать? Это удобная отдушина для неудовлетворения. Много что не удовлетворяет его — взять хотя бы его семью, время от времени совершенно нефункциональную, скопление старых звезд, вокруг которых болтается по хаотическим траекториям энтузиазма и отвращения его планета.

Сирхан воображает себя философом-историком сингулярного века, летописцем непостижимого — и это было бы весьма неплохо, вот только все самые большие его прозрения исходят от Айнеко. Он то подлизывается к своей матери, которая сейчас стала настоящим маяком сообщества беженцев, то гневается на нее. Он то чтит отца, который недавно стал набирать силу как патриарх в движении Консервациониста, то пытается избежать его воли. Он тайно восхищался своим дедом Манфредом (хоть и немного обижался на него, но это не важно), но когда тот внезапно вернулся во плоти, планы Сирхана пришли в сумятицу. Он прислушивается к своей неродной бабушке Аннетт — она после многих лет, проведенных в теле обезьяны, тоже решила реинкарнировать в своем почти оригинальном теле 2020-х, и кажется, теперь видит в нем что-то вроде личного проекта.

И все они мало чем могут ему помочь прямо сейчас. Его мать занята предвыборной кампанией, призывающей поставить мир на уши, Аннетт помогает ей вести ее кампанию, дед пытается убедить его доверить беглому омару все, что ему дорого, а кошка избегает его и вообще ведет себя очень по-кошачьи.

Чего и говорить, непростая семейка.

Они перенесли имперский Брюссель на Сатурн целиком. Они построили карту десятков мегатонн зданий с нанометровым разрешением, и отправили ее во внешнюю тьму, чтобы там, на дне гравиколодца, перевоплотить на колонии-кувшинке. Более того, скоро за Брюсселем последует и вся остальная поверхность Земли, и поплывет с плотами-колониями по стратосфере гиганта, как яблочная кожура. А потом Зловредные Отпрыски вырежут из планеты сердцевину, и переработают ее всю в облако новоиспеченных квантовых компьютеров, чтобы присоединить ее материю к разрастающемуся мозгу-матрешке.

Из-за состязания за ресурсы в планирующем алгоритме фестиваля — а может, это просто замысловатая шутка — Брюссель теперь начинается сразу по ту сторону алмазной стенки пузыря, в котором разместился Бостонский Музей Наук, всего в километре лета почтового голубя. Так что, когда настало время отмечать день рождения (или именины? Кто знает, как называть этот праздник на синтетической поверхности Сатурна…), Амбер решила вытащить людей в свет ярких огней большого города.

В этот раз она дает весьма особенную вечеринку. Прислушиваясь к мудрому настоянию Аннетт, она арендовала ресторан Атомиум, и пригласила на событие целое толпу гостей. В какой-то мере это семейный загул — Аннетт обещала ей, что устроит сюрприз — но в ничуть не меньшей мере и деловая встреча — представление своей кандидатуры, публичный ход, имеющий целью рассчитать траекторию входа Амбер в главный поток политики человеческой системы, и попробовать воду.

Не то, чтобы Сирхану хотелось присутствовать там — у него есть куда более важные дела. В первую очередь, конечно — продолжающаяся работа над сортировкой воспоминаний Айнеко о путешествии Выездного Цирка. Также он занят сравнительным анализом серии интервью с ресимулированными логическими позитивистами из английского Оксфорда (с теми из них, кто не впали в тотальный ступор, надежно узнав, что все их векторы состояния — члены множества всех множеств, которые не содержат самих себя[193]), и все это — в свободное время от попыток как следует сформулировать и обосновать свое чувство, что сеть маршрутизаторов — всего лишь случайность, один из маленьких выкрутасов эволюции, а «внеземной интеллект» — это оксюморон.

Но Тетя Нетти крепче сжимает его руку и обещает, что если он пойдет на вечеринку, он, возможно, успеет на сюрприз. И нет, он не станет сожалеть о своей роли мухи на стене на предстоящей встрече Манфреда и Аннетт, ведь его ждет самый лучший чай из всего, что сделано в Китае.

Сирхан подходит к куполу из нержавеющей стали, скрывающему вход в Атомиум, и ждет лифта, встав в очередь за стайкой молодо выглядящих женщин. Худощавые красотки шуршат коктейльными платьями и красуются тиарами из немого кино 1920-х (Аннетт объявила темой вечеринки век элегантности, прекрасно зная, что это вынудит Амбер сосредоточиться на публичном облике), но мысли Сирхана где-то еще. Часть их занята параллельными интервью с ресимулированными философами (о, это замогильное «о чем невозможно говорить, о том следует молчать»!), часть — гоняет ремонтных ботов по трубам и воздушным рециркуляторам в музее, а сам он обсуждает с Айнеко результаты наблюдений инопланетного артефакта на орбите у Хендай +4904/-56 — и то, что остается, заботится о социальном присутствии не больше, чем выжатый лимон.