Блондинка удостоила меня небрежным взглядом и едва заметным кивком. Его можно было воспринять и как приветствие, и как нервный тик. Еще таким движением отгоняют настырных мух.

Я сделал кофе и примостился рядом с Кешей.

— Кто эта мрачная старуха?

Тоню передернуло, но, увидев, что я показываю на кухонную дверь, поняла, что речь не о ней.

— Марья Ивановна. Золотая женщина… Была бы такой, если бы не уродилась ведьмой. Но готовит, ничего, кушать можно, — просветил толстячок. — Может, по паре капель?

Я скривился и покачал головой.

— Трезвенник-язвенник, — съязвила Тоня.

— Если бы… Последняя стадия алкоголизма. Перестану себя контролировать — гаплык полный.

— Хм…

Не знаю, что она хотела выразить этим звуком: недоверие или сочувствие? Не исключено, что она и сама не знала.

— А ты, Славик, стойкий мужик, — похвалил меня Кеша. — Видел, как ни свет, ни заря, прогуливался.

— Тоже не спалось? — поинтересовался у толстяка.

— Какое, спалось… Всю ночь с башкой промучился. Не коньяк, а сущая отрава.

— Так не пей, — заметила Тоня.

— Легко вам, молодым, рассуждать о вещах, в которых вы, простите, ничего смыслите. Из-за молодости вы слишком критичны, — ударился в философию толстячок, — И, поверьте, это не высокие слова. Я сужу, исходя из собственного опыта. А он у меня не маленький. Изучал жизнь не по книгам, а набивая шишки на собственном темечке…

— То-то я смотрю, вид болезненный…

— А… — толстячок махнул рукой, мол, думайте, что хотите.

Ему трудно было говорить, он оставил реплику Тони без внимания, но, к счастью, прервал утомительный монолог, который мог затянуться надолго. Собрался с духом, схватил бокал и, превозмогая отвращение, залпом опорожнил его. По-плебейски, не так, как годится употреблять благородные напитки.

Тоню передернуло. Она и не скрывала, что наша, верней, моя компания ей неприятна, теперь нашелся повод вновь брезгливо скривить тонкие губки и подняться из-за стола. Она удалилась гордо, не проронив ни слова, как будто мы с Иннокентием были для нее пустым местом.

— Ну и штучка… — прокомментировал толстячок, и в голосе я уловил больше восхищения, чем осуждения.

От выпитого румянец разлился по его щекам, в глазах появился блеск, голос стал живым и оптимистичным. Горькое лекарство пошло впрок.

— Кто такая? — спросил без обиняков.

— Женщина! — восторженно молвил Кеша. — Настоящая женщина!

— Ежу понятно, что не мужчина…

— Славик, Славик… Ничего ты не понимаешь.

Я приготовился выслушать новую тираду, однако Кеша поднялся и неуверенной походкой пьяного человека направился к стеклянной стенке бара. Когда вернулся, бокал был наполнен до краев, но ему удалось донести его, не расплескав.

— По-прежнему отказываешься?

Я кивнул, и он не настаивал. Сделал глоток, уже смакуя, прикрыл глаза от удовольствия.

— Славик, она трижды была замужем. А какая фигурка, какой шарм, какое изысканное благородство! Вы чувствуете породу? Голубая кровь, белая кость. Посмотришь на нее и забываешь о книжных штампах, понимаешь, что сии слова означают на самом деле.

— Она родственница Наталье Владимировне?

Кеша призадумался.

— Далекая, весьма далекая, — наконец проронил без должной уверенности, — Ее род тоже имеет древние корни.

Похоже, собеседник и сам ничего не знал. Возможно, придумал легенду о понравившейся ему женщине, не исключено, что сочинял ее сейчас, для меня. Поэтому я не стал углубляться в генеалогию и перевел разговор, на более интересную тему.

— Марья Ивановна одна справляется? Трудно, наверное, готовить на такую ораву?

— Не знаю. Видел пару раз старушку, наверное, тоже деревенскую…

Иннокентий Вениаминович клюнул носом и надолго погрузился в собственные мысли. Я понял, что отвлекать его — бесполезно.

На парадном крыльце наткнулся на Наталью Владимировну: в строгом черном платье, волосы, как и вчера, завязаны хитромудрым узлом на затылке. Выражение лица — неизменно кислое, хотя, увидев меня, женщина пыталась улыбнуться.

— Доброе утро, Вячеслав! — голос сухой, каркающий.

— Доброе утро!

У меня возникло детское желание убежать подальше или спрятаться, но я собрал волю в кулак и пересилил себя.

— Как вам у нас отдыхается?

— Спасибо, хорошо.

— Надеюсь, вы останетесь довольны. У нас места знатные, таких вы нигде не найдете. Здесь мои предки жили с 1793 года. Здесь все пропитано их духом. Здесь в родовом склепе покоятся их тела.

При воспоминании о предках, голос Натальи Владимировны изменился. Да и сама она переменилась в лице. В нем отразились ностальгия, и подобие романтичной грусти. Но преобладал некий тупой фанатизм, который напрочь перечеркивал хорошее и положительное, что несли вышеупомянутые чувства.

Расставание с тещей Влада было похоже на бегство, и я вздохнул свободно, лишь оказавшись за плотной стеной густого кустарника. Нет, внешне, все выглядело прилично. После ее упоминания о предках мы обменялись дежурными фразами, затем она отвлеклась, и я воспользовался моментом, чтобы ретироваться.

Какая тяжелая энергетика! Владу можно посочувствовать. Ничего плохого она мне не сделала, ничего неприятного не сказала, а чувствовал я себя измочаленным и обессиленным. Не женщина, а вампир, в худшем значении слова.

Солнце поднялось над деревьями и начинало жарить по серьезному. Ноги понесли по вчерашнему, изведанному маршруту, правда, осознал я это, лишь оказавшись на обрывистом берегу. С надеждой осмотрелся, но инвалидной коляски не увидел. Сейчас Маринка казалась мне лучом света в мертвом царстве, и я бы не отказался поболтать с ней, чтобы избавиться от тягостных ощущений, навеянных разговором с ее матерью.

Я побрел вдоль обрыва, без цели, просто так, чтобы развеяться. Облагороженные человеком места закончились, местность приобрела диковатый вид. Землю под ногами укрывала пожелтевшая вьющаяся травка, ступать на нее было мягко и приятно.

Пруд остался в стороне, вокруг расстилалась дикая пустошь, редкими украшениями которой служили одинокие деревья, кусты шиповника и еще чего-то колючего и отпугивающего. Лишь вдали, почти у горизонта, виднелась темная полоса с обрезанной, словно ножничками с зубцами верхушкой. Или лес, или посадка, а может нечто цивилизованное, сад, например. Проверять я не собирался, далеко, а небесное светило пекло жестоко и немилосердно.

Возвращаться обратно той же дорогой не имело смысла. Логичней свернуть и срезать путь напрямик. Если уткнусь в забор, как-нибудь через него переберусь.

Внезапно на пути возник овраг с крутым уклоном. Он отличался от тех мелких, которые приходилось обходить раньше. Обойти его невозможно. Он тянулся из неведомо откуда в неведомо куда. Каньон, а не овраг.

Я свернул, местность стала ровнее, а через какое-то время за стеной густого кустарника нарисовалась верхушка странного сооружения.

Вскоре я понял, что нахожусь на заброшенном кладбище. Рядовые могилки сровнялись с землей, об их наличии свидетельствовала лишь более густая и сочная трава. А непонятное сооружение оказалось склепом — приземистым, выложенным из тесаных камней красного гранита. У его основания высился памятник с распростертым орлом-степняком.

Памятник выглядел новым или недавно отреставрированным. Да и сам склеп был аккуратный и ухоженный, что диссонировало с общей запущенностью кладбища.

Рядом со склепом, судя по всему, раньше находилась часовня. Мои ноги натыкались на обломки кирпичей, камни фундамента и застывшую, не уступающую по прочности граниту, известку. Разрушена во времена борьбы с мракобесием местными крестьянам, или сама развалилась, кто сейчас скажет? Вот только реставрировать ее, в отличие от склепа, не собирались.

Нужно подсказать Владу. Сейчас самая фишка для богатых — реставрировать церкви или возводить новые. Еще лучше, не Владу, а его теще, тогда он точно не отвертится.

Подумал и ухмыльнулся. Достойная расплата, за перенесенные, возможно, не столько по его вине, сколько из-за собственной глупости, но, все же, страдания…