— До того, как попасть в привратницы, мы играли на сцене, — в такт словам тряся головой, заговорила Оршика, старушка, что выглядела помоложе. — Точнее, в привратницы мы подались, удрав из дома для престарелых актеров. Там было так скучно!

— Когда-то мы играли первые роли! — подхватила Катица. — Оршика — примадонна, а я — драматическая актриса.

На лестничной клетке послышались чьи-то шаги. Оршика выбежала на кухню и, тут же вернувшись, сказала:

— Это Едличка, старая климактеричка, с рынка приволоклась. Она вас едва ли заинтересует.

— Как вы узнали, кто пришел, если даже не открывали двери? — удивился Кути.

— Как узнала? — игриво переспросила старушка. — Идемте, я кое-что покажу вам. — Она засеменила на кухню, Кути — за нею.

На оконной раме снаружи было укреплено большое зеркало от машины, направленное на подворотню.

— В нашем доме живет водитель грузовика, он для нас и украл это зеркало, — пояснила Оршика. — И поставить помог!

Тут на лестнице показался мужчина в летах, но удивительно крепкого телосложения, с густыми, косматыми бровями.

— Оливер Лукач! — взволнованно сообщила Оршика капитану. — Главный наш греховодник! У него целый гарем! Не мешало бы поинтересоваться, откуда он берет деньги на своих курочек!

— Ну что ты несешь, дорогуша! — с жаром возразила ей Катица. — Сколько раз тебе повторять, что он никому не платит, а только сулит!

— Сестрица моя совсем выжила из ума! — шепнула Оршика гостю.

Тем временем Катица достала книгу регистрации жильцов. Кути сел и принялся изучать ее.

— Антал, Аради, Бокрош, Хиршлер, этих пропустим, — говорил он, листая книгу. — Оливер Лукач, вы его только что поминали. Возможно, придется проверить. Далее: Ене Керекеш, Эва Ласло, — задумался он с деланным равнодушием, — тоже, как будто, внимания не заслуживают…

Старушки разом встрепенулись.

— То есть как это — не заслуживают?! Эва Ласло заслуживает в первую очередь! — воскликнула Оршика, показывая в потолок. — Она прямо над нами живет.

— Товарищ инспектор прав, — возразила ей Катица. — Не заслуживает она внимания. Вы знаете, к ней ходит симпатичный брюнет, высокий, лет сорока, но они ведут себя так тихо, что удовольствия от них никакого! — махнула она рукой.

Кути обмер, услышав ее слова. А Оршика закивала:

— Все верно, от них никакого шума!

— О чем это вы? — с трудом сдерживая волнение, спросил капитан.

Оршика, не говоря ни слова, удалилась на кухню и вернулась с большой стремянкой и толстым граненым стаканом. Ловко взобравшись под потолок, старушка приставила к нему донышко стакана и приложилась ухом.

Глядя на это «подслушивающее устройство», Кути не знал, то ли плакать ему, то ли смеяться.

— И что вы там слышите? — спросил он.

— Что слышим?! — возмущенно воскликнула Катица. — Ничего! Ни единого вздоха не слышим! Ну разве это мужчина?!

Ковач жил на четвертом этаже в доме по тихой узенькой улочке Дёндьхаз.

Построенный в тридцатые годы, дом в ту пору считался весьма современным по архитектуре. Двери прихожей выходили на лестничную площадку, а застекленная кухонная дверь — на галерею.

— Два выхода — обрати внимание, — заметил старший лейтенант Салаи.

— Таких квартир в Будапеште тысячи, — махнул рукой Ружа, — так что не думай, будто он специально ее подбирал. Случайно такая досталась.

— По-моему, этот человек случайно ничего не делает, — разочарованно ответил старший лейтенант.

Золтану Салаи было тридцать два года. В Будапешт он попал из провинции, откуда-то из-под Веспрема, и сохранил характерный для тех мест певучий выговор. Женился на односельчанке, которая вскорости после свадьбы на радостях одарила его двумя прелестными девчушками. Курносый, с высоким открытым лбом, кареглазый Салаи был человеком огромного роста и недюжинной силы. Ни в одном магазине столицы на него не могли подобрать костюм, поэтому он их шил на заказ и по необходимости был самым элегантным мужчиной в министерстве внутренних дел. Его спокойствие и размеренная походка только усиливали это впечатление, и неудивительно, что девушки провожали Салаи долгими взглядами, хотя и знали: старший лейтенант души не чает в жене и кокетничать с ним бесполезно.

Квартира Ковача выглядела довольно странно: казалось, в ней никогда не жили; обстановка — роскошная, но безликая, как в гостиничных апартаментах; картины, шторы на окнах напоминали театральные декорации.

— Я уж трижды тут побывал, и никаких результатов, — сказал Салаи подполковнику.

Тот приступил к осмотру.

Двери холла в обе комнаты были распахнуты. В ближней комнате, слева от входа, он увидел тахту, застеленную ярко-красным покрывалом, на ночном столике — будильник в кожаном футляре, телефон, фарфоровый ночник с шелковым абажуром.

— Ему не звонили? — спросил Ружа.

Салаи отрицательно покачал головой.

У тахты стоял книжный шкаф. На окнах — тяжелые парчовые шторы. Посередине комнаты — два кресла, журнальный столик. Дорогие, со вкусом подобранные, совершенно новые вещи.

В другой комнате громоздился огромный письменный стол в стиле «ампир» с таким же креслом. Стол был насмешливо, вызывающе пуст. В углу — цветной телевизор, а напротив, на другой половине комнаты, опять тот же «ампир», еще два кресла и столик. Обстановку кабинета дополняли картины: современные, приятные глазу работы, особой ценности, насколько мог судить Ружа, не представлявшие.

На столике, в глубокой керамической пепельнице, было полно окурков. Подполковник, сам некурящий, терпеть не мог табачного дыма, а уж вони окурков тем более. Когда в его кабинете кто-нибудь, подчиненный или начальник, гасил сигарету, Ружа тут же брал пепельницу и опорожнял ее в корзину для мусора. И если на совещании — которых, увы, хватало — собиралось десять курильщиков, ему не лень было десять раз подняться, чтобы проделать эту операцию.

— Впредь выбрасывайте за собой окурки, — поморщился Ружа, глядя на пепельницу.

— Мы здесь ни при чем, они тут были, — сказал Салаи и, подхватив переполненную пепельницу, двинулся в кухню.

— А ну покажи, — задержал его Ружа.

— Я уже посмотрел, ничего особенного, — сказал старший лейтенант. — Обычные сигареты. Все импортные.

— Похоже, — начал Ружа, когда Салаи, выбросив окурки, вернулся в кабинет, — хозяин квартиры сменил мебель, чтобы забыть о семье. Здесь нет ничего, что напоминало бы о присутствии женщины или ребенка. Женщина в этом мрачном великолепии жить не смогла бы…

— Не говоря уже о девчонке, — добавил Салаи, опираясь на собственный опыт семейной жизни.

— Как я понял, — сменив тон, деловито продолжил Ружа, — фотоэлемент за все это время ни разу не сработал. Но все же подумай, не изменилось ли что в квартире с тех пор, как ты был здесь с последним обыском?

— Никаких перемен!

— Может, кто-то здесь побывал, кого не заметили наши парни?

— Ну, если только в окно залетел, — обиделся Салаи. — Ну и дельце досталось нам!

— Трудное, — согласился с ним Ружа. — Одно из труднейших дел за последние годы! Тут терпенье нужно, железная выдержка! Если передать Ковача прокуратуре с теми уликами, которые нам доставил дорожный патруль, суд, скорее всего, признает его невиновным. Он может сказать, что никаких капсул в глаза не видел и понятия не имеет, кто их спрятал в машине и для чего!

— На его месте я так и сделал бы!

— А ведь эти шифровки он где-то готовил, используя специальные материалы. Где именно? И где хранил реактивы, бумагу, капсулы? Вот что я здесь ищу!

Салаи слушал его молча.

— Ясно, работала группа преступников. Кроме Ковача, мне нужны его соучастники. А для этого нужно, чтобы он наконец раскрыл рот. Но он его не раскроет, пока мы не выложим перед ним вещественные доказательства! Доказательства и еще раз доказательства!

— Ты прав, — согласился с ним старший лейтенант. — Я уж было подумал, что ты просто решил нас проверить. Думал, боишься на нас положиться, — признался он искренне.