Мои товарищи жестами приглашают плыть в сторону носовой части судна. Длина фрегата более 50 метров, а ширина палубы — 15 метров. Если плыть у верхней кромки правого борта, то противоположного — левого — в полутьме глубины и не видно.

Вот и бушприт, он обломан, но стремительность обводов судна прослеживается по остатку, венчающему могучий брус форштевня. Очертания носовой части корабля более отчетливы, видны клюзы — люки, сквозь которые травили и выбирали якорные канаты. Подплываю к одному из них и, памятуя слова водолазов, без труда отламываю слоящийся кусок чугунного обрамления. Пласт чугуна рассыпается в перчатках, и я тоже невольно сравниваю его с сыром.

Холод дает о себе знать. Надо бы уже и подниматься наверх, и только тут вдруг приходит на ум, что корма-то была разрушена взрывом, вот поэтому я и не нашел каюты Гончарова, а носовая часть сохранилась гораздо лучше кормы.

Показываю напарнику на клюзы, а потом на дно. Он понимает, что надо поискать, не сохранились ли якоря «Паллады». Пытаемся отыскать следы якорных канатов и сами якоря, плавая под форштевнем. На фрегате были адмиралтейские якоря — махины по два метра, отлитые из чугуна. Если бы найти следы канатов. Для нас это путеводная нить. И опять в памяти всплывают слова Гончарова: «...канат — это цепь по-морскому, держит якорь в 150 пудов».

Вблизи судна ничего похожего нет, отплываем немного мористее — и находим на склоне извилистый валик, который выступает из отложений ила. Формой и размерами он напоминает хобот слона. Путеводный бугорок то исчезает, то появляется вновь на уходящем вглубь откосе. Наш глубиномер показывает предельную глубину. Но еще немного — и перед нами скопление ила. Под ним может быть якорь. Передаю товарищу фотобокс для съемки, а сам начинаю разгребать слой ила. Мой гидрокостюм снабжен перчатками, а напарник в более легком одеянии и может поранить руки о металл, хотя чугун и «мягче сыра». Вокруг меня вздымаются облака, мути, которые при слабом свете на глубине скрывают искомый объект. Но нам очень хочется найти якорь. Наконец в подводном раскопе нащупываю продолговатый предмет, похожий на веретено якоря. Поверхность находки шероховатая, похожа на разрушающийся металл. Перебирая пальцами ил и кусочки твердых включений в нем, ищу шток якоря — деревянную поперечину, вставляемую в один из концов веретена. На другом конце якоря должны быть лапы с перьями, а они наверняка глубоко зарылись в грунт. Вот и обломки штока. Сомнений нет, мы нашли якорь. Можно почти наверняка считать, что он с «Паллады».

Якорь нам не поднять, но мы стараемся запомнить место. Вдруг да пригодится когда-нибудь! Осматриваясь по сторонам, всплываем на уровень палубы и бросаем прощальный взгляд на корабль. Как сильно отличается он от той копии, которую видел я в музее. Там модель «Паллады» изображает судно при полном парусном вооружении, все блестит и сверкает на палубе. А здесь, в сумраке, видны лишь участки корпуса и отдельные детали, которые не сразу и распознаешь. Нужна фантазия, чтобы наложить мысленный образ на реальный предмет. Но к отчету об увиденном нужно приложить документальные материалы. Я фотографирую «Палладу», хотя вспышка от моей самодельной лампы освещает ограниченные участки корпуса судна.

Итак, мы всплываем. Путь нам указывает все тот же линь, но теперь каждый приближающийся флажок ярче и краснее предыдущего. Я плыву медленно, вода становится теплее — приближается поверхность.

Прощаясь с кораблем, захватили мы лист медной обшивки, кусок шпангоута и пару медных кованых гвоздей. Желтый металл слегка позеленел, а морские животные и растения, обсохнув, постепенно поотстали. Куски же шпангоута еще долго дарили нам запахи моря. И теперь, когда я рассматриваю порой почерневший и затвердевший кусочек мореного дуба, перед мысленным взором встает летящий по волнам легендарный фрегат.

Мидии — это морские двустворчатые моллюски. О них уже шла речь в этой книге. Как помнит читатель, эти существа никоим образом не похожи на растения. Тем не менее, именно применительно к мидиям, малоподвижным животным, часто приходится слышать выражение «выращивать на плантациях». Здесь, у Японского моря, это словосочетание было лет десять назад еще новым. Но сам моллюск издавна считался ценным промысловым морским продуктом.

В Японском море добывают мидию Грайяна. Размер створок взрослой особи здесь достигает 180-195 миллиметров, в такой раковине до 350-400 граммов вкусного, богатого белками мяса. Поэтому спрос на мидии Грайяна всегда велик.

В Японском море ведется добыча многих обитателей придонной «нивы»: это и промысловый гребешок, и крабы, и трепанги, и устрицы, и морские ежи, и водоросли, и многие другие «морепродукты». По сравнению со всеми этими деликатесами мидии, бесспорно, имеют наибольшее промысловое значение. Колонии их значительны. До десяти тысяч штук на квадратный километр можно насчитать на отмелях. Запасы велики, но и добыча быстро растет. Если так дело пойдет и дальше, впору будет заносить мидию Грайяна в Красную книгу.

Экспедиции лаборатории промысловых беспозвоночных Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО) предстояло выяснить, как быстро растут мидии в Японском море, как влияют на их развитие температура воды, грунт, течения и глубина залегания мидиевых банок, и найти пути сохранения поголовья этих моллюсков.

Работы планировались на несколько лет, нужно было создать методику и соответствующую оснастку. Меня и моих товарищей пригласили участвовать в этих исследованиях. Контрольных мидий решено было поместить в специальные садки, чтобы можно было несколько лет вести наблюдения. Нашей группе предстояло подумать над тем, как отыскивать садки в море. Ну а что касается роста и развития мидий Грайяна, то это естественно, целиком относилось к компетенции Инны Садыховой, аспирантки ВНИРО, нашей руководительницы.

Основную часть проектных и подготовительных работ проделали вдвоем — давнишний член нашей легководолазной секции Олег Яременко и я. Садки мы спроектировали довольно быстро, нашу конструкцию в институте одобрили и утвердили, а методику определения заданной точки в море, проще говоря, места установки садков, мы отыскали в специальной литературе. Основная задача заключалась в том, чтобы найти исходные параметры, иными словами, взять несколько пеленгов с данной точки на характерные береговые объекты.

Все подготовительные работы проводились во Владивостоке. Пришлось приложить немало усилий для того, чтобы, во-первых, изготовить садки и, во-вторых, утрясти организационные вопросы. Мы, «технари», работали сварщиками, грузчиками, связными. Но основная тяжесть все же лежала на Инне как на руководителе. Наш третий аквалангист, Миша Истратов, искал транспорт для перевозки бетонных плит. На них затем были смонтированы обрешеченные ящики-садки. Удалось достать у строителей штук пятнадцать бракованных плит от потолочных перекрытий.

И вот, наконец зафрахтованный нами на одни сутки рыболовный сейнер «Сыскар» вошел в бухту Назимова у поселка Путятин. Остров того же названия встречал нас в дымке легкого тумана, зеленый, холмистый, освещенный ранними лучами утреннего солнца. Вдали возвышались трубы рыбокомбината. На сейнере отдали якорь и началась выгрузка на берег. Знакомая картина: в любой экспедиции всегда можно узнать аквалангистов по их багажу — множеству тюков, ящиков и мешков. Акваланги, компрессорная установка и все прочее снаряжение выделяется в общей массе экспедиционного груза.

Приезжая в незнакомые места, мы всегда в первую очередь хлопочем о горючем для компрессора, плавсредствах. Ну и, конечно же, налаживаем быт. Жилье и питание не на последнем месте у людей, отдающих морю массу энергии.

Эта поездка не была исключением. Мы посадили Инну в первую шлюпку — ей предстояло вести переговоры с местными властями об этих неотложных делах. Сами же, выгрузившись на берег, принялись быстро распаковывать тюки. Забрав водолазные доспехи, отправились на шлюпке обратно к дремавшему на спокойной воде сейнеру.