На следующий день шевалье попросил господина де Бенвиля его принять, на что тот охотно ответил согласием, проявляя исключительную благосклонность к этому молодому человеку.

– Мсье, – сказал губернатор, – я все еще не высказал вам в должной мере своего удовольствия по поводу вашего чудесного выздоровления… Меня очень радует то, что вы опять выглядите бодрым и веселым, – как радует и снова появившаяся у меня возможность читать вашу летопись, которую вы наверняка опять начнете вести.

– Боюсь, мсье, что я – к своему превеликому сожалению – не смогу стать вашим Сен-Симоном!

– А почему, молодой человек? Неужели ваше пребывание здесь – настолько угнетающее для вас, что вам даже не хочется ничего о нем писать?

– Вовсе нет. Наоборот, у меня останутся о вашем гостеприимстве самые приятные воспоминания, однако я, похоже, устроен так, что не могу долго задерживаться на твердой земле, даже если она и чрезвычайно гостеприимна. Я хочу снова выйти в море, а именно отправиться в плавание на «Дриаде», если она и в самом деле вскоре отчалит от здешних берегов.

– Да, она вскоре отправится в плавание, и я не стану пытаться вас удерживать, если вы уж так хотите вернуться во Францию.

– Прежде чем выражать вам свою глубочайшую благодарность, мне хотелось бы обратиться к вам с еще одной просьбой.

– Обращайтесь, друг мой, обращайтесь.

– У вас есть одна рабыня…

– У меня их несколько.

– Я имею в виду служанку, которую зовут Кимба и которую вы называете Гертрудой. Этой служанке я обязан жизнью, потому что мне, без всякого сомнения, удалось выздороветь лишь благодаря тому, что она за мной очень хорошо ухаживала.

– Я тоже о ней высокого мнения. Однако должен вас предупредить: плотские отношения с такими женщинами запрещены законом и Церковью! Если вы вдруг задумали использовать ее в качестве жены, то я не могу гарантировать, что вы не понесете за это наказания!

– Вы ошибаетесь относительно моих намерений, мсье. Интерес, который я проявляю к этой женщине, вызван тем, что она одновременно и умна, и благонамеренна. Добавлю также, что ее таланты по части исцеления удивили бы медиков на нашем старом континенте. Короче говоря, если бы вы не увидели в этом ничего зазорного и согласились мне ее уступить, я с удовольствием бы ее приобрел. Ее цена, конечно же, выходит за пределы моих нынешних финансовых возможностей, но я мог бы составить письменное долговое обязательство и…

– Давайте не будем это обсуждать. Мне известно ваше негативное отношение к торговле подобными людьми. Если эта рабыня вам для чего-то нужна и если в Европе ее ждет более завидная судьба, чем здесь, то считайте, что она уже принадлежит вам.

– Мсье, это уж слишком великодушно!

– Ни слова больше об этом. Я предоставлю Гертруде свободу. Она сможет взойти с вами на борт «Дриады», на которой она, конечно же, будет считаться товаром.

Вечером того же дня Сюзи объявила своей подруге, что не позднее чем через несколько дней они отправятся вдвоем в Сен-Мало – большой порт на территории Франции – и что сам господин де Бенвиль собирается позаботиться о том, чтобы их взяли на фрегат: Сюзанну – в качестве корабельного писаря, а Кимбу – в качестве… товара.

Кимба не проявила по этому поводу большого энтузиазма: жизнь на новом для нее континенте пугала ее, потому что там, по ее мнению, с ней вполне могли начать обращаться еще хуже, чем здесь, в Луизиане, и потому что в случае своего отъезда отсюда ей пришлось бы навсегда расстаться с надеждой снова увидеться с Мо, которого она любила и который сейчас копал – под угрозой быть выпоротым кнутом – рвы в Форт-Луи.

Сюзи заверила ее, что они никогда друг с другом не расстанутся и сразу после прибытия во Францию их обеих радушно примут хорошие люди в Сен-Мало – порту, в котором никогда не бросают якорь корабли, перевозящие невольников. Она также пообещала когда-нибудь снова приехать сюда, в Луизиану, чтобы купить Мо у его хозяев.

Несмотря на уверенный тон, которым Сюзи давала эти обещания, она в глубине души и сама волновалась по поводу того, как ее примут в Сен-Мало, если она прибудет туда с этой спутницей, которая явно не останется незамеченной. Ей приходилось с сожалением признать, что совершенное ею путешествие через океан оказалось бесполезным, потому что она не нашла Ракиделя, и она задавалась вопросом, каким же это, интересно, образом она сможет выполнить свое обещание еще раз приехать в Луизиану и выкупить здесь гвинейского раба по имени Мо.

Двадцать второго октября 1723 года эти две женщины, одна из которых выдавала себя за мужчину, а вторая считалась «товаром», покинули порт Нового Орлеана после волнующего прощания с господином де Бенвилем.

Стоя на палубе выходящей в открытое море «Дриады», они смотрели на удаляющуюся от них переливчатую полосу огромной реки, которая, казалось, хотела обхватить своей излучиной новый город и задушить его – так, как это делает змея со своей жертвой.

Сюзи с радостью снова оказалась в открытом море, которое, безусловно, являлось ее стихией. Кимба с интересом разглядывала пену, которая бурлила в кильватере судна и которую она не могла видеть, когда ее перевозили закованной в цепи в трюме невольничьего судна с берегов Гвинеи к берегам Луизианы.

На судне они столкнулись с матросом Руссо, с которым познакомились десятью днями раньше в одной из таверн. Увидев шевалье, тот ему низко поклонился.

Шевалье все время интересовался у офицеров, нет ли на борту судна некоего господина Маливеля, однако никто из них не смог (или не захотел?) ему ничего по этому поводу ответить.

На палубе, в трюмах и в коридорах судна сновали матросы. Капитан подошел взглянуть на шевалье и его спутницу, которых губернатор Луизианы порекомендовал ему следующим образом: «Шевалье – одаренный литератор, интересующийся философией, и мне кажется, что он набрался новых идей, которые пропагандируют Монтескье и Вольтер. Ему взбрело в голову прихватить с собой негритянку, которую я ему уступил и которая, должен признать, представляет собой нечто исключительное. Попрошу вас отнестись к ним обоим с особой доброжелательностью».

Капитан Дорн не обладал ни импозантной самоуверенностью, свойственной Томасу Ракиделю, бывшему капитану «Шутницы», ни аристократическими манерами господина де Лепине, капитана фрегата «Грациозный». Он был невысоким, щуплым, плохо выбритым и неряшливо одетым. Глаза у него были разного цвета, а улыбка, поскольку части зубов он уже лишился, больше походила на зловещую гримасу. Он не стал обременять себя любезностями в общении с пассажирами, порекомендованными ему губернатором. Обращаясь к шевалье, он первым делом предупредил его:

– Я попрошу вас, мсье, держать эту самку в ее каюте на протяжении всего плавания и не позволять ей оттуда выходить. Вы сами будете приносить ей туда еду, потому что, хотя ее нельзя считать женщиной, некоторые матросы могут воспылать вожделением, если ее увидят…

– Хорошо, мсье, – ответила Сюзи, стараясь не показывать, что слова капитана ее разозлили.

– И еще кое-что. Не считайте себя обязанным фиксировать на бумаге те события, свидетелем которых вы станете на этом судне. «Дриаде» не нужен корабельный писарь.

– Хорошо, мсье, однако вы ставите меня в неловкое положение, потому что моя работа в качестве писаря на этом судне должна была покрыть плату за перевозку через океан меня и моей спутницы…

– Ваш друг господин де Бенвиль уже за все заплатил.

Сюзи в который раз с признательностью подумала о том, что губернатор неизменно проявляет себя как человек очень любезный и щедрый.

– Капитан, а нет ли среди пассажиров на вашем судне господина Жана Маливеля?

– Такого на судне нет, мсье.

Сюзи почувствовала облегчение от того, что ей не придется в ходе плавания пытаться ускользать от назойливого любопытства соглядатая, которого она по-прежнему побаивалась.

Необходимость не выпускать из своей каюты Кимбу и оберегать ее от посторонних взглядов вовсе не была для Сюзанны обременительной: она давала ей повод уклоняться от общения с другими пассажирами и членами экипажа корабля, а особенно с капитаном Дорном, который вел себя как мужлан.