– Да, теперь я поняла.

Она прижалась лицом к груди Тошана, рубашка на которой была расстегнута. Не удержавшись от соблазна, она прикоснулась губами к его теплой бархатистой коже. Он издал едва слышный возглас радости и облегчения, задрал край ее платья и скользнул рукой между ее бедер. Им овладело непреодолимое желание.

– Моя дорогая, моя милая! – пробормотал он. – Пойдем вон туда, под дерево. Нас там никто не увидит.

Они пошли, целуясь в губы и пошатываясь на ходу, как пьяные. Тошан первым прилег прямо на каменистую землю. Эрмин опустилась на колени. Ее ошеломила вдруг возникшая у нее настоятельная потребность дать волю своим чувствам и предаться физическим наслаждениям. Она быстренько стащила с себя атласные трусики, и Тошан притянул ее к себе.

– Да, вот так, садись на меня, моя красивая, моя драгоценная, моя любимая!

Эрмин нравилась эта поза, в которой она доминировала во всем и была свободна в движениях. Тошан это знал, и это было своего рода маленьким подарком с его стороны, которым он как бы компенсировал доставленные ей неприятности. Тошан в такт ее движениям ласкал руками ее груди и спину. Когда длинные волосы его прекрасной партнерши касались его тела, он слегка постанывал от удовольствия. Соединяясь, они вдыхали запах своей родной земли и прозрачных вод большого озера. К этому запаху примешивались запахи скошенной травы, цветов и их разгоряченных тел. Полностью сливаясь с окружающей природой, твердой почвой под своей спиной и свежим воздухом, Тошан то и дело поглядывал исступленным взглядом на небесный свод, на котором месяц и звезды, казалось, стали светить гораздо ярче. А еще он разглядывал свою великолепную супругу, которую подарила ему судьба. Эта женщина сейчас пребывала в расцвете лет, была чувственной и – когда нужно – бесстыдной. Ее исступленное выражение лица в эти минуты еще больше усиливало его возбуждение. Она дышала очень часто, приоткрыв рот и полуприкрыв глаза. Вскоре ее тело настигла долгая судорога. Эта судорога отдалась эхом в его плоти, и он, ликуя и тяжело дыша, сосредоточился на своих чувствах.

Через полчаса, помирившись, они пошли, держась за руки, ко входу в дом семьи Шарденов.

Провинция Онтарио, вторник, 18 июля 1950 года

Патрик Джонсон поднялся с постели в полшестого утра. Он выпил в пустом помещении столовой чая с бергамотом. Этот чай ему подал Питер, который во время войны был его ординарцем. Затем Джонсон съел яичницу с беконом, мечтая о будущих призах на скачках и о рождении у его породистых кобыл новых жеребят. После завтрака он, уже в своей рабочей одежде и сапогах, отправился на конюшни, чтобы убедиться, что работа там выполняется должным образом и что его лошади абсолютно здоровы.

В это утро, зайдя на конюшни, он сразу же заметил необычное оживление, сопровождающееся громкими возгласами.

«Хозяин, возможно, будет недоволен!» – сказал кому-то Моррис, старший конюх, своим хрипловатым голосом.

Поспешно подойдя ближе, Джонсон увидел, что один из его лучших жеребцов – Винтернайт – стоит посреди центрального прохода и что его держит за повод паренек, которого он, Джонсон, нанял на работу днем раньше.

– Что здесь происходит? – рявкнул Джонсон. – Зачем вы вывели этого жеребца из стойла?

– Хозяин, не сердитесь! – сказал старый Джек. – Боб спас вашего коня. Если бы не Боб, Винтернайт умер бы сегодня ночью от колик.

«Боб», стоя с опущенной головой, разглядывал носки своей полотняной обуви. Козырек кепки скрывал верхнюю часть его лица.

– От колик? – удивился Джонсон. – У этого коня никогда не было колик.

– А сегодня ночью были, мистер Джонсон, – ответила Киона спокойным тоном. – У меня возникло такое подозрение еще вчера, когда я увидел его в стойле, и поэтому я позже спустился за ним понаблюдать. Он поглядывал на свой живот, вертелся и хотел лечь на землю и покататься по ней. Поскольку он очень сильно мучился, я сделал то, что необходимо делать в подобном случае: я вывел его из стойла и устроил ему прогулку. Через два часа он смог опорожнить кишечник, при этом из его живота доносились громкие звуки. Это был хороший признак. Затем я снова вывел его на прогулку.

– Я поступил бы точно так же и даже лучше, хозяин, – заволновался старый Джек, – но вчера вечером я не заметил ничего подозрительного, а ночью спал как убитый. Моррис же, наверное, пришел бы слишком поздно.

Хозяин конюшен долго молчал. Поначалу ему пришла в голову мысль, что Боб все это выдумал и что он вывел жеребца из стойла просто для того, чтобы полюбоваться им или же – кто знает? – его украсть. «Нет, животное либо воруют, либо не воруют. Если бы он задумал его украсть, он сейчас был бы уже далеко, – стал мысленно урезонивать Джонсон самого себя. – Кроме того, ему потребовался бы сообщник с грузовиком».

– Объясни-ка мне одну вещь, Боб. Ты заявляешь, что у тебя возникло подозрение еще вчера, когда ты зашел на конюшню. А какими внешними признаками оно было вызвано? Я ведь находился недалеко, причем я знаю своих лошадей достаточно хорошо – лучше, чем кто-либо другой, – и что-то я не заметил, чтобы Винтернайт мучился.

– Тем не менее он страдал. Я это почувствовал. Вы мне не поверите, но он сам мне об этом сказал. Дело в том, что я, сам того не желая, еще с детства могу общаться с животными. Они разговаривают со мной в своей манере, и я их понимаю[15].

– Он тебе сам об этом сказал, – ухмыльнулся Моррис – крепкий сорокалетний мужчина с взлохмаченной седеющей шевелюрой и красноватым лицом. – Хозяин, вы же не станете воспринимать эту чушь всерьез?

Патрик Джонсон, однако, внимательно осмотрел жеребца и пощупал его бока и спину. Затем он открыл ему рот и всмотрелся в цвет его слизистых выделений.

– У него, похоже, и в самом деле были колики, – закивал он. – Его шерсть слиплась, он много потел, а бока слегка впалые. Мне непонятно только, чем это было вызвано.

– Это произошло потому, что вы поставили его позавчера в стойло, а ему хотелось остаться на лугу. Кроме того, сено, которое ему дают, – не очень хорошее. Это я, кстати, заметил и сам.

Джонсон посмотрел ошеломленным взглядом на того, кого он считал просто мальчишкой.

– Это сено привезли по моему заказу позавчера. Может, ты насчет него и прав. Моррис, принеси мне пучок этого сена, чтобы я на него посмотрел.

– Хозяин, а я ведь вас уже предупреждал о том, что Винтернайт не любит стоять взаперти, – сказал Моррис.

– Я поступаю с ним так, как это предусмотрено программой его подготовки! – резко ответил Джонсон. – В воскресенье ему предстоит участвовать в скачках.

– Он будет скакать не менее быстро, если позволять ему находиться днем на лугу, – тихо возразила Киона. – Я даже думаю, что он выиграет скачки.

– Damn it![16] – воскликнул хозяин. – Ты что, ясновидец?

– Нет-нет, я просто хорошо разбираюсь в животных, особенно в лошадях. А этот жеребец – нечто особенное. Это сразу видно.

«Мой природный дар изменился! – подумала Киона. – Я больше не могу общаться на расстоянии с теми, кого люблю, но зато теперь я читаю мысли лошадей, как в какой-нибудь книге».

В этот момент появилась Эбби Джонсон, одетая в белую блузку покроя мужской рубашки и в брюки галифе, предназначенные для верховой езды.

– Добрый день, папа! Я собираюсь проехаться на Камелии.

Она улыбнулась в знак приветствия Бобу и старому Джеку, стоявшим рядом.

– Кто вывел Винтернайта из стойла? – спросила Эбби. – Ты собираешься его тренировать?

– Нет, не сегодня. Ему нужно отдохнуть. Боб, отведи его на луг. Я благодарю тебя за твою старательность, малыш, но в следующий раз, если какая-нибудь лошадь заболеет, разбуди Джека и немедленно вызови ветеринара. Тебе повезло. Если бы этот мой жеребец-производитель умер по твоей вине, у тебя начались бы серьезные проблемы. Ты не можешь делать то, что тебе вздумается. Это тебе понятно?