Киона, сидя очень прямо на своем стуле, смотрела на огонь и тихонько улыбалась. «Это магия Рождества, присутствие Людвига или воля невидимых могущественных существ? – мысленно спрашивала себя она. – Сегодня вечером мои природные способности усилились, и благодаря этому мне стал известен новый секрет, тщательно сохраняемый близняшками. Бадетта вполне могла выделить себе время на поездку в Роберваль. Ее профессия журналистки не имеет никакого отношения к ее решению воздержаться от поездки к нам. Она просто не осмелилась признаться Лоре, что познакомилась с мужчиной, который моложе ее на пять лет, и что он пригласил ее на ужин. Они будут счастливы друг с другом, как Эстер и Овид и как – по-прежнему – Эрмин и Тошан. А я? Познаю ли я когда-нибудь счастье взаимной любви?»
Она почувствовала на себе чей-то взгляд и слегка повернулась. На нее смотрел, улыбаясь, Людвиг. Он был обворожительно красив. Его светлые волосы изящно окаймляли высокий лоб, а в прозрачных голубых глазах чувствовалось удивленное ожидание. Именно таким он чаще всего представал перед ее мысленным взором – и когда она спала, и когда бодрствовала. Его внешность была сейчас как никогда раньше похожа на облик ангела. Эта внешность несколько лет назад произвела сильное впечатление на маленькую девочку, которой она, Киона, была в те времена.
Раздавшийся голос Тошана заставил ее вздрогнуть. Ее сводный брат предлагал встать из-за стола и развернуть свертки, лежащие на красном коврике возле рождественской елки. Все направились к елке – все, кроме Мукки, который, устав за день, предпочел пойти спать. Близняшки при этом стали тихонько подтрунивать над Луи, опустошавшим уже третий бокал шампанского.
Затем, как водится в таких случаях, стали раздаваться радостные крики, тихий смех, слова благодарности за подарки, подобранные для всех с учетом их вкусов и предпочтений.
Киона крепко обняла Лору, увидев, что та подарила ей кольцо с топазом.
– Когда я увидела этот камень, его цвет сразу же напомнил мне о твоих глазах, – прошептала Лора.
Людвиг, в свою очередь, смастерил каждому деревянную вешалку, на которой было выгравировано имя этого человека. Он счел уместным сказать:
– Это очень скромно, но…
– Но изготовлены эти вешалки с большой любовью, очень старательно и для каждого индивидуально! – перебила его Эрмин.
– Моя дочь права, – добавил Жослин. – Дарить свое время и свой талант – это значит делать подарок, которому нет цены.
Киона сжала пальцами подаренную ей вешалку и, закрыв на несколько секунд глаза, увидела мысленным взором, как Людвиг трудится над изготовлением этой вещицы при свете керосиновой лампы. «Как бы мне хотелось находиться возле него тогда, когда он занимался этой работой! – подумала Киона. – Я с удовольствием прикоснулась бы пальцами к его волосам и погладила бы его щеку».
Вокруг нее продолжали разворачивать свертки из бумаги различных цветов, радостно вскрикивать, рассматривать подарки, однако Кионе казалось, что она очутилась в каком-то другом мире, в котором царит абсолютная тишина и в котором она сейчас нетерпеливо ждет, когда появится и пообщается с ней Людвиг. Однако он, похоже, не чувствовал, что она его ждет.
Вообще-то этот немец, сам того не желая, всегда вызывал симпатию у всех окружающих его людей, и его самого удивляло, что те его зачастую балуют.
– Не знаю, как мне вас благодарить, – пробормотал он. – Шоколадки, новый галстук, роман на моем родном языке, перчатки из тонкой кожи…
– Вы для нас родственник, – вздохнула Лора. – Двери нашего дома всегда будут для вас широко открыты, Людвиг, если вы когда-нибудь решите вернуться в Квебек.
– Спасибо, мадам, спасибо. Вы дарите мне еще и билеты на самолет! Тошан, да ты сошел с ума. Здесь, в конверте, так много денег!
– Ты немало на меня потрудился, старина. Так что все справедливо. В Германии тебе эти деньги пригодятся.
Киона со сжимающимся сердцем поднялась с дивана, на котором она сидела одна, и тихонько вышла из комнаты. Вслед за ней устремился фокстерьер. Оказавшись в прихожей, он стал вилять хвостом, постукивая им по входной двери.
– Да, Фокси, пойдем прогуляемся, – сказала Киона песику слегка дрожащим голосом.
Охваченная невыносимым отчаянием от мысли о том, что Людвиг и его дети скоро уедут, Киона не обращала внимания на холод. Она бесшумно надела свои сапожки на меху и шубу Лоры, висевшую в коридоре на вешалке. Выйдя на улицу, она сразу же почувствовала, что на свежем воздухе ей дышится легче. А еще она невольно залюбовалась великолепием зимнего пейзажа. От золотистых лампочек, которые Мукки и Луи подвесили на электрическом проводе под навесом, на заснеженный сад падал мягкий свет. Тысячи ледяных кристалликов усеяли ветки кустов, доски ограды и полотно калитки, украшенное завитушками.
Киона осторожно спустилась с крыльца и направилась к беседке. Ничто не могло сейчас подействовать на нее по-настоящему успокаивающе – даже этот пейзаж, достойный рождественской открытки.
«А я еще полагала, что люблю Делсена! – с горечью подумала она. – То, что я испытывала к нему, не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые вызывает у меня Людвиг. В объятиях Делсена я испытывала не только восторг, но еще и страх. Моя мечта оказалась призрачной. Впрочем, нет ничего особенно удивительного в том, что я ошиблась: я ведь, когда его впервые повстречала, была еще совсем девчонкой. Кроме того, я всегда полагала, что Шарлотта и ее муж проживут вместе всю оставшуюся жизнь».
Ей снова стало казаться, что она – орудие судьбы. К ее глазам подступили слезы, а горло сжалось так, что стало больно. И тут вдруг, когда она изо всех сил старалась не расплакаться, она почувствовала на своем лице чье-то теплое дыхание: кто-то дохнул ей в лицо раз, еще раз… Киона с ошеломленным видом осмотрелась по сторонам, но никого не увидела. Затем она почувствовала, как кто-то, легонько прикасаясь к ней, пытается вытереть ее слезы. Однако рядом с ней по-прежнему никого не было видно.
– Шарлотта? – спросила Киона. – Шарлотта, это ты?
Как только она произнесла эти слова, на фоне ночной темноты появился блестящий образ. Это была Шарлотта в платье из зеленого муслина. Выражение ее лица показалось Кионе удивительно безмятежным.
– Ты же говорила, что уже никогда больше не появишься! – прошептала Киона. – Ой, прости меня, пожалуйста.
Призрак ласково улыбнулся, и эта улыбка подействовала на Киону как чудодейственный бальзам: терзавшая ее душу горечь исчезла.
– Мне пришлось появиться перед тобой, потому что ты слишком сильно страдаешь! Перестань плакать и терзаться. Не забывай о том, что я попросила тебя позаботиться о моем муже и моих детях – позаботиться так, чтобы они стали твоими близкими людьми. Ты ничего не поняла, Киона? Я прошу тебя об этом, потому что я люблю их всей душой, пусть даже мне и пришлось их навсегда покинуть. Я люблю их и желаю им счастья. Их счастье – это ты, Киона.
Песик тявкнул, и призрак Шарлотты почти мгновенно исчез.
«Нет, нет! – застонала Киона. – Это была не она, это появилось из меня самой, из моей души. Я сама усилием воли спровоцировала то, что сейчас увидела и услышала, чтобы снять с себя ответственность. Я сделала это из самого обыкновенного эгоизма».
Терзаемая сомнениями, она подняла голову и посмотрела на небо. Все то же теплое дыхание, ставшее сильнее северного ветра, ласкало ее и проникало во все ее существо, и она при этом ощущала величайшее блаженство. Ей даже показалось, что она отрывается от земли и переносится туда, где людские страдания исчезают.
– Киона! – раздался совсем рядом с ней мужской голос.
Это был Людвиг, накинувший на плечи свою куртку лесоруба. Он без каких-либо колебаний обхватил Киону руками и прижал к себе – так, как он это уже делал утром.
– Киона, не будь такой несчастной, – сказал Людвиг очень ласковым голосом. – Мне нужно уехать. Нужно соблюсти период траура. Мои родители меня ждут. Их очень огорчила смерть моей жены, хотя ее поведение в последние месяцы нашей с ней жизни в Германии сильно их разочаровало. Рядом с ними я смогу прийти в себя после всех этих ударов судьбы и поразмыслить. Но я вернусь. Я обещаю тебе, что вернусь, когда мы будем к этому готовы – мы оба. Я еще не готов, да и ты тоже. Нужно ждать этого дня без слез, без грусти. Каким стал бы мир без твоей улыбки?
