Произнеся эти слова, Киона встала и направилась в гостиную. Там она подошла к большой ели, украшенной сверкающими игрушками. От этой ели, срубленной два дня назад Мукки, исходил приятный хвойный запах. Золотистая звезда, установленная на верхушке ели, касалась потолка. От этой звезды, сделанной из картона, спускались сверкающие золотистые и серебристые гирлянды. Лора разыскала в Квебеке, куда она ездила за Лоранс и Мари-Нуттой, новые блестящие стеклянные шары для украшения рождественской елки, у которых возле точки их крепления имелся полукруг в виде мелкой белой крошки, имитирующей иней.

Опустившись возле ели на колени, Киона стала разглядывать темно-зеленые с синеватым отливом ветки. Ей вспомнились события, происшедшие в 1939 году за несколько дней до Рождества. Шарлотта и Симон принесли ей малюсенькую елочку в дом на улице Сен-Анн, в который Эрмин поселила тогда ее с Талой. «Мы эту елку украсили. На ней даже была гирлянда со светящимися фонариками. Вечером я положила свой матрас под елкой. Мне захотелось почитать книгу при мягком свете этих фонариков и затем заснуть».

Ее сердце сжалось. Перед ее мысленным взором предстал облик Шарлотты – такой, каким он был в ту эпоху: очаровательная, подвижная и веселая девушка, по уши влюбленная в красавца Симона Маруа.

«Она покинула этот мир, и я вот теперь жду того, за кого она вышла замуж и кого она обожала. Я жду его так же нетерпеливо, как ждет его Адель. Когда я шла совсем недавно по улице, я вздрагивала при малейшем звуке мотора, моля Бога, чтобы это был грузовик Тошана».

Жестом, ставшим для нее привычным, она прикоснулась к своим волосам. За прошедшие шесть месяцев они отросли уже настолько, что полностью скрывали сзади ее шею. Эти мягкие и немного вьющиеся золотистые волосы Жослин называл «рыжеватыми».

«Я снова увижу Людвига, но затем уедет далеко, очень далеко от меня – по другую сторону океана. А где он сейчас? Наверняка уже едет в автомобиле: сидит в кабине рядом с Тошаном. Они курят и о чем-то разговаривают. Я это всего лишь предполагаю, потому что не вижу мысленным взором их, не вижу мысленным взором его. Интересно, почему?»

Она прикоснулась пальцами к ожерелью из ракушек – самому последнему из ожерелий, которые ей когда-либо дарил ее прадедушка Наку. Являлось ли это скромное украшение амулетом, являлось ли оно талисманом? Киона думала, что являлось, раз уж она почему-то не могла выяснить, когда именно приедут Людвиг и ее сводный брат Тошан. Однако ей даже и в голову не приходило снять это ожерелье с себя. Она считала, что должна руководствоваться словами, которые сказал ей старый шаман.

«Когда мои волосы будут гораздо длиннее, когда они дорастут до груди – и не раньше!» – прошептала она.

Роскошная обстановка, окружавшая ее, в конце концов подействовала успокаивающе. В камине, отделенном от комнаты трехсекционной железной решеткой изящной формы, потрескивали горящие дрова. Фарфоровые фигурки на пианино, бросающиеся в глаза благодаря обвитой вокруг них гирлянде со светящимися маленькими лампочками, воспроизводили сцены Рождества. «Лора умеет создавать волшебный интерьер, – подумалось Кионе. – Характер у нее, как говорит папа, колючий, как зубья пилы, однако ее щедрость не знает границ. Мы с ней понимаем друг друга все лучше и лучше».

Со второго этажа до нее донеслись звуки беготни, смех малышей и голос ворчащей на них Мадлен.

Киона с радостью и умилением почувствовала, как на ее душу накатывают волны любви ко всем близким родственникам. Сосредоточившись и закрыв глаза, она сложила ладони и попросила Бога-Отца, Иисуса Христа и Духа Святого защитить их всех и даровать им счастье и здоровье. Затем она открыла глаза, развела руки в стороны и встала: паркет заскрипел под чьими-то шагами. Кто-то заходил в салон. Киона, еще даже не обернувшись, поняла, что это Людвиг.

– Киона! – позвал он.

Она, казавшаяся очень худенькой в своих черных штанах и свитере такого же цвета, повернулась к нему. Он, остановившись чуть поодаль от Кионы, долго смотрел на нее, облаченный в свою тяжелую куртку лесоруба. Его светлые волосы были скрыты под серой шапкой. Киона заметила, что он уже снял грубые кожаные башмаки, чтобы не наследить на паркете. Этот его поступок слегка растрогал ее.

– Добрый день, Киона, – сказал Людвиг, не находя в себе сил улыбнуться.

– Ну вот ты и приехал, – сказала она тихо, чувствуя, что ее сердце забилось быстрее. – Мне нужно позвать Адель. Она будет очень рада!

– Подожди немножко. Самую чуточку.

Он наконец подошел, не сводя при этом с нее взгляда. Она, смущаясь, тоже сделала шаг к нему.

– После всего этого белого снега и серого неба ты кажешься мне похожей на солнце, – тихо произнес Людвиг.

Киона не смогла сразу поблагодарить его за этот комплимент: ее вдруг ошеломило то, как сильно она рада снова его видеть и слышать его негромкий и ласковый голос. Ей показалось, что круг из тишины и света отделил их двоих от всего остального мира и что время остановилось.

– А что, целоваться не будем? – спросил Людвиг, которого, похоже, не удивило ее необычное поведение.

Киона, вздрогнув, робко подставила Людвигу свою щеку. Людвиг легонько поцеловал ее и собрался было отступить на шаг назад, но Киона вдруг прижалась к нему и обхватила его руками. От нахлынувшей нежности у нее подступили к глазам слезы. Они сжимали друг друга в объятиях лишь несколько секунд, а затем отстранились.

– А где Тошан? – пробормотала Киона.

– Он высадил меня возле дома и отправился в гараж. В грузовике кое-что барахлит. Но это мелкая неполадка.

– Давай мне твою куртку и шапку. Ты мог бы подняться наверх и обрадовать своим появлением детей. А я тем временем приготовлю тебе кофе.

Когда Киона взяла одежду Людвига, у нее вдруг возникло странное чувство, что эта сцена будет часто повторяться когда-то в будущем, хотя уже и совсем в другой обстановке. Сильно взволновавшись, она заулыбалась.

– Ну вот, теперь я успокоился, а то мне вдруг показалось, что ты уже разучилась улыбаться своей замечательной улыбкой, – сказал Людвиг. – Знаешь, Киона, я с удовольствием приехал бы в прошлом месяце вместе с Тошаном, когда Эрмин пела в Пуэнт-Блё, но я пообещал ему, что останусь охранять Большой рай. Благодаря этому он смог уехать, ни за что не опасаясь.

– Мой брат мне все это объяснил. Он, должно быть, рассказал тебе, что концерт удался на славу, но вскоре после него скончался Наку. После я видела его во сне. Он сказал мне, что его душа – снова молодая и свободная – улетела на небеса, потому что ее освободил голос Канти, моей сестры. Тошан хотел похоронить его в горах, однако было очень сложно получить соответствующее разрешение и перевезти его туда… Прости, мне не следовало обо всем этом говорить. Иди скорей на второй этаж, к детям.

– Наку был твоим прадедушкой. То, что тебе хочется поговорить о нем, – это вполне нормально. Но вообще-то мне и в самом деле следует поскорее подняться на второй этаж. Мне не терпится обнять своих детей. Я так сильно по ним скучал!

Людвиг и Киона вышли из гостиной и направились в прихожую. И тут вдруг с лестницы донесся крик Адели:

– Папа приехал, я слышала его голос! Папа!

– Папа! – крикнул вслед за Аделью Томас.

Людвиг устремился к лестнице и увидел, что Мадлен спускается по ступенькам, слегка сгорбившись, потому что на спине у нее, держась за ее шею, висит Адель. Вслед за ними шел Томас, держась ручкой за перила.

– Я несу ее, потому что она так торопилась, что могла упасть, – вежливо объяснила индианка. – Я выступила в роли послушного верхового животного для этой малышки.

– Спасибо, Мадлен. Иди ко мне, kleine Fräulein![42] – воскликнул Людвиг, подхватывая свою дочь на руки и покрывая ее поцелуями. – И ты, Томас, тоже иди ко мне, я достаточно сильный для того, чтобы взять на руки вас обоих.

Киона зачарованно смотрела на встречу детей с их отцом. Затем она схватила Мадлен за запястье, увела ее в пустую столовую и сказала ей с восхищением: