«Мама, явись ко мне, прошу тебя! Мне слишком трудно быть такой, какая я есть! Другим людям я говорю, что уже не боюсь и держу все происходящее со мной под контролем, однако это неправда. Мама, Тала-волчица, услышь свою дочь!»

Дойдя до вершины скалы, находящейся на берегу реки, Киона принялась выкрикивать имя своей матери. Затем, устав и чувствуя, что у нее от натуги уже начало болеть горло, она прилегла на каменную поверхность, которая, высохнув совсем недавно, была холодной.

«Мне хотелось бы, чтобы снова пошел дождь, хотелось бы искупаться в слезах неба», – подумала Киона, закрывая глаза и испытывая при этом приятное чувство легкости во всем теле.

Где-то неподалеку раздались крики совы. Вода журчала, направляя свой бег, как и тысячи лет назад, к большому озеру Сен-Жан. Свежий ветерок шевелил золотистые локоны Кионы, лежащей на скале ничком. Погрузившись в дремоту, она не обращала на этот ветерок ни малейшего внимания. Киона постепенно засыпала, и перед ее мысленным взором стали появляться различные сцены. Хотя она и пребывала в полусознательном состоянии, у нее возникло впечатление, что она смотрит какой-то фильм или же листает книгу, фотографии в которой быстро сменяют одна другую. Сначала она увидела Делсена – увидела его глаза, похожие на глаза олененка и полные каких-то непонятных грез, увидела его красивые губы, изогнувшиеся в высокомерной ухмылке… Делсен шел по тротуару в каком-то городе, который, похоже, был очень большим и в котором высились огромные жилые дома. Бросив на нее, Киону, насмешливый взгляд, он послал ей воздушный поцелуй. Мгновением позже Киона увидела себя и Делсена голыми все в той же реке. Они крепко обнимали друг друга, но настоящей интимной близости между ними не было. Затем последовала целая серия коротеньких сцен: Лоранс плывет к острову Ужей; Фокси бросается в озеро и борется с волнами; Лоранс, радостно улыбаясь, раскрашивает в зеленый цвет крышу картонного домика для куклы… После этого перед мысленным взором Кионы предстало милое лицо тети Габриэль – ангела-хранителя Бадетты. Затем она увидела, как Шарлотта – исхудавшая и с восковой кожей – хлопает в ладоши на вечеринке, посвященной ее, Кионы, возвращению, и как Тошан – ее сводный брат, рожденный на свет Талой-волчицей, – забивает гвозди в доски. Он выглядел великолепно: медная кожа, иссиня-черные волосы, волевое и удивительно самоуверенное выражение лица. Через несколько мгновений вместо облика повелителя лесов появилось совсем другое лицо – очень красивое, с ясными светло-голубыми глазами, обрамленное светлыми кудрями. Оно находилось как бы за туманной дымкой. В выражении этого лица чувствовалась безграничная доброта. Киона старалась повнимательнее рассмотреть это лицо, но чем больше она в него вглядывалась, тем более плотным становился туман, мешающий ей его разглядеть.

«Нет, нет!» – простонала Киона, просыпаясь.

Ее сердце колотилось так сильно и быстро, что ей стало страшно.

«Что со мной?» – в испуге спросила она сама себя.

Уже почти наступила ночь. Киона, почувствовав смятение, поспешно пошла обратно в Валь-Жальбер. Она как-то по-детски обрадовалась, увидев освещенные окна Маленького рая с их москитными сетками и наполовину отдернутыми шторами. Ее любимая Мин, должно быть, с нетерпением ждала, когда она, Киона, вернется. Эрмин накормит ее горячим и вкусным овощным супом. А может, бабушка Одина предложит ей отведать говядины, поджаренной с салом на сковородке. Затем они будут все вместе сидеть при свете ночника в ожидании, не понадобится ли что-нибудь Шарлотте. Какой бы поступок ни совершила Шарлотта, все равно надо было за ней ухаживать и ее оберегать. «Я не должна ее осуждать, потому что, вполне возможно, мы сами не были достаточно бдительны, мы за ней недоглядели. Особенно я. Она последовала гнусным советам Иветты, которая никогда не отличалась щепетильностью».

Киона поднялась по ступенькам крыльца и вошла, улыбаясь, в дом. На кухне никого не было. Из супницы не поднималось пара, а тарелки были чистыми. Во всем доме было ужасно тихо. «Гробовая тишина!» – подумала Киона, подходя к приоткрытой двери гостиной.

Из гостиной до нее донеслись какие-то звуки: кто-то говорил, кто-то плакал. Почувствовав недоброе, Киона поспешно зашла в гостиную. Ее внимание невольно привлекла тусклая лампа. Уставившись на ее абажур из красной бумаги, она лишь через несколько мгновений обратила свой взор на узкую кровать, где лежала Шарлотта, карие глаза которой были широко раскрыты, а милое личико, казалось, было полно жизни.

Эрмин стояла на коленях и молилась. Увидев свою сестру, она встала.

– Киона, крепись, дорогая моя! Шарлотта нас покинула.

– Нет, такого не может быть, я бы об этом знала заранее, – возразила Киона.

Бабушка Одина начала монотонно и протяжно петь грудным голосом. Ее пение было похоже на мелодичный и ритмичный плач.

– А где Людвиг? – спросила Киона, не осмеливаясь снова посмотреть на мертвую Шарлотту.

– Он пошел поставить в известность Онезима. Киона, это ужасно. Когда ты ушла, я вернулась сюда, в эту комнату. Зашла в нее на цыпочках. Мне показалось, что Лолотта спит. Она лежала в непринужденной позе, а выражение ее лица было безмятежным. Я вышла из комнаты, и мы еще немножко поболтали возле дома. Заходить в дом мы не стали, потому что боялись ее разбудить. Есть нам не хотелось, и мы решили, что дождемся тебя и только после этого все вместе поужинаем. И тут вдруг Людвиг резко встал и вошел в дом. При этом он громко упрекал себя за то, что оставил жену одну. Затем мы услышали, как он закричал. Это был крик ужаса.

Эрмин, почувствовав сильное волнение, замолчала. Инстинктивным жестом она оперлась на плечо Кионы.

– Кровотечение! – продолжила затем Эрмин. – У нее было кровотечение еще тогда, когда мы находились рядом с ней. Как такое могло произойти?.. Я не смогла ни попрощаться с ней, ни обнять ее. Она не взглянула в последний раз на своих малышей, прежде чем уйти в мир иной. Шарлотта умерла в полном одиночестве – она, которая так не любила оставаться одна. Господи, если бы ты только видела эту лужу крови! Простыни были пропитаны кровью насквозь. Кровь была везде, везде!

Почувствовав отчаяние, Эрмин снова замолчала. Теперь было слышно только заунывное пение бабушки Одины.

– Я не хочу, чтобы она умерла, – вдруг сказала Киона каким-то странным тоном и сильно изменившимся голосом. – Она не должна была умереть. Уже не должна была. Этого не должно было произойти.

– Я знаю, я знаю, нам не следовало оставлять ее одну ни на минуту, но Людвиг сказал, что Эстер ее осмотрела и что оснований для беспокойства нет. Вообще-то, надо сказать, любая медсестра хуже разбирается в медицине, чем врач. Однако была ведь большая вероятность того, что у Шарлотты возникнут проблемы в ходе беременности, и мы об этом знали. Ты помнишь, как она рожала Томаса? Она тогда потеряла очень много крови!

Киона попятилась: она вдруг почувствовала сильный и едкий запах, который поначалу не замечала. Она сильно помрачнела, по-прежнему не осмеливаясь взглянуть на неподвижное тело Шарлотты.

– Ее уже больше нет, моей Шарлотты, – прошептала Киона. – Это тело – не более чем пустая оболочка. Мин, не трогай меня, ты причиняешь мне боль!

– Прости, я едва не схожу с ума от этого горя и от гнева на нас всех за то, что мы проявили такую халатность. Людвиг позвонит доктору Брассару от мэра. Наверное, неуместно произносить в данный момент эти слова, но нам, насколько я знаю, нужно получить от врача разрешение на захоронение. Киона, что с тобой?

Эрмин удивленно уставилась на свою сводную сестру, которая отвела взгляд и стала смотреть в угол комнаты. Одина тут же прекратила свое монотонное пение и тихо спросила:

– Она там, да, малышка?

– Да, – ответила Киона, стоя абсолютно неподвижно.

Она увидела в этом углу – между окном и комодом – прозрачный расплывчатый силуэт. Она узнала бы его из тысячи. Силуэт внезапно исчез, как будто его испугал раздавшийся грубый и хриплый голос Онезима.