– Пожалуйста, ваше величество, умоляю вас! Не приближайтесь к ним.

Тем временем один из советников короля склонился над ближайшим к нему несчастным, разглядывая трущийся о землю подбородок с хлопьями пены. Он даже достал очки, чтобы внимательнее рассмотреть говорящую голову, водруженную на вкопанное в спрессованную землю туловище.

Голова повернулась, щелкая гнилыми зубами.

– Отступите! – крикнул главный смотритель и, подойдя к вкопанному пациенту с тыла, схватил его за волосы и дернул назад. Голова скрипнула зубами. Подбежавший служитель выплеснул в искаженное гримасой лицо ведерко воды, отчего несчастный поперхнулся и закашлялся.

Королевский советник вскрикнул от ужаса.

Окружившая короля свита оттащила его от зашедшихся хохотом голов. В воздух поднялись клубочки пыли. Кашляя и плюясь, головы осыпали короля и его приближенных оскорблениями и бранью.

– Идемте отсюда. – Главный смотритель кивнул в сторону выхода. – Позвольте, ваше величество, показать вам то, ради чего вы сюда пожаловали.

Смущенный увиденным, Рудольф не стал сопротивляться.

Они прошли через двор к пустой камере. Главный смотритель поднял повыше факел, осветив соломенный тюфяк и ночной горшок. Из соломы с шорохом выбралась потревоженная суетой крыса: повернувшись к людям, она оскалила красновато-желтые зубы.

– Вот здесь, ваше величество, мы и будем его держать, – стал рассказывать смотритель. – Разумеется, у него будет собственная мебель, ковер и гардероб. Пищу ему будут готовить в кухне замка и подавать на серебряных блюдах. И, конечно, обращаться с ним будут… по-королевски.

Некоторое время король Рудольф стоял перед темницей, а потом ноздри его затрепетали, уловив омерзительный запах протухшей мочи.

– Нет, – пробормотал он. – Мой сын не будет прозябать в такой грязи и мерзости!

– Но, ваше величество!.. – запротестовал королевский советник, герр Румпф. – Дона Юлия невозможно более оставлять на улицах Праги. Если он совершит еще одно преступление, его придется заключить в тюрьму. Так сказал мировой судья, и этого же требуют влиятельные люди Богемии. Городские темницы ничем не лучше этих камер, а содержащиеся там заключенные еще страшнее здешних обитателей. Если не вмешаться сейчас, он закончит свои дни на виселице.

Король повернулся к другому своему советнику.

– Вот почему я привез его с собой в Вену. Чтобы он смог начать сначала в городе, который знает не так хорошо, как Прагу. Это все, что нужно мальчишке. И пусть с ним разбираются несчастные венцы.

– Ваше величество, умоляю вас! – воскликнул второй советник. – Дело закончится его смертью, имя Габсбургов будет запачкано, а империя окажется в опасности. Ваш брат Матьяш только и ждет подходящей возможности, чтобы захватить трон!

– В Вене мальчик сможет все начать заново.

– Вена – город менее снисходительный, чем Прага. Уверяю вас, там его поведение сочтут несносным.

Король Рудольф стиснул зубы. Гримаса гнева перекосила его лицо, и Румпф, склонив голову, отступил на несколько шагов.

– Нет! Никогда! – взревел правитель. – Не бывать такому! В нем моя кровь, пусть даже он и бастард. Жить в условиях столь гнусных недостойно Габсбурга. И он не станет делить свой хлеб с крысами!

Рудольф II сердито повернулся, махнув, словно крылом, полой плаща, и решительно двинулся в сторону улицы, где его дожидалась королевская карета.

Хриплый смех преследовал его до самых дверей, а когда они захлопнулись, главный смотритель остался один – с факелом в руке, в холодном мраке каменного коридора.

Сыпь появилась сразу после того, как Маркета в первый раз обслужила пана пивовара. Ярко-красное пятно вспыхнуло вокруг ее рта, а когда она разделась, то увидела сыпь на грудях и между бедер. Кожа воспламенилась везде, где он трогал ее; жар обжигал банщицу изнутри, заставляя ее метаться на соломенном тюфяке и скулить от боли.

Когда Маркета вышла утром к завтраку, мать сразу же схватила ее за подбородок.

– Что это?

Девушка отвернулась.

– Наверное, подхватила что-то от пивовара.

– Чепуха! – отрезала Люси. – Если б ты что-то и подхватила, сыпь появилась бы не сразу, а только через несколько дней.

В такого рода делах у нее был большой опыт.

– Нет, это дьявольские метки! – объявила она и перекрестилась, а потом посмотрела на старшую дочь так, словно была готова утопить ее во Влтаве ради спасения остальной семьи.

– Что значит «дьявольские метки»? Какие, по-твоему, дела у меня были с дьяволом, если не считать, что мне пришлось обслуживать женатого мужчину? – огрызнулась девушка.

Мать нахмурилась и ничего не сказала. Плеснув в миску супа, сваренного с капустой и ячменем, она поставила ее перед Маркетой и занялась луком. Но потом спросила:

– Ты трогала что-нибудь в отцовской цирюльне?

Старшая дочь промолчала, сделав вид, что полностью увлечена супом. Не дождавшись ответа, Люси повторила вопрос:

– Так трогала или нет? Подбирала волосы?

– Нет. Ты же знаешь, он этого не позволяет. И я думаю, ты зря так боишься этих волос. Когда-нибудь наука докажет, что все это – глупые предрассудки.

– А ты, значит, знаешь все про темный мир? – прищурилась старшая Пихлерова. – Прочти-ка молитву, пока дьявол не украл твою душу за такую дерзость! Сплюнь, Маркета! Сплюнь сейчас же на землю и забери назад свои слова, пока дурной глаз не поразил наш дом за твою гордыню и хвастовство.

Спорить с матерью было бесполезно, поэтому Маркета собрала побольше слюны и плюнула на камен-ный пол.

– И что мне теперь делать со всей этой краснотой на теле? – спросила она.

Теперь Люси забеспокоилась по-настоящему и, отодвинув в сторону лук, уставилась на дочь.

– Так у тебя это не только на лице?

– Оно везде, где он ко мне прикасался. Ты бы знала, как жжет между ног!

Мать скривилась, словно крот, впервые вылезший из норки на белый свет.

– Больше он до тебя не дотронется – вот увидишь. По крайней мере, пока, – пообещала она.

– Пусть так, но ты взгляни на это…

Люси раздраженно посмотрела на дочь и с такой досадой бросила нож на разделочную доску, что нарезанные овощи разлетелись по столу.

– Надо избавиться от этого уродства. Если мы не сотрем метку дьявола, пивовар может и не взглянуть на тебя больше.

Маркета промолчала и, разломив хлеб, окунула краешек в суп. В ожидании больших денег мать не поскупилась на душицу и обрезки свинины.

– Нам нужно вернуть твою прежнюю белую кожу. – Люси взяла тряпку и вытерла оставшийся на полу след от плевка. Затем немного помолчала и продолжила: – Ты должна сходить к знахарке, Аннабелле, на улице Длоуха. Она состряпает какое-нибудь целительное зелье и подскажет, как облегчить боль. Тебе же надо возвращаться… на работу.

Маркета вздохнула. Работа. Отныне только это у нее и остается. Но пока… пока нужно воспользоваться советом матери и пойти к колдунье.

Ей уже приходилось слышать о знахарке Аннабелле и ее матери, тоже Аннабелле, старой карге, умершей прошлой зимой. Всех женщин, живших в том доме на улице Длоуха, звали Аннабелла, и все они передавали свои чары – а также и дом – из поколения в поколение, от матери к дочери. Нынешняя хозяйка была лишь на несколько лет старше Маркеты и жила в доме одна. Что случилось с ее отцом, дедом и другими мужчинами в этой семье, никто не знал – в старом доме всегда жили только женщины.

Соседом знахарки был алхимик, в свое время державший лабораторию в первом дворе возвышавшегося над городом Рожмберкского замка. По слухам, ему почти удалось получить золото из свинца и создать эликсир жизни. Но потом Вильгельм Рожмберк умер, а его брат, Петр Вок, растратил деньги на женщин, пьянки и войну с турками-османами, оставив алхимика ни с чем.

– Пойди к Аннабелле и спроси, есть ли у нее трава или снадобье от твоего недуга, – велела Люси дочери. – Повяжи платок, прикрой лицо и ступай прямиком к ней. Будет лучше, если тебя такой никто не увидит. Доешь суп и отправляйся!