Старшая Пихлерова привычно махнула Маркете, но гость покачал головой.

– Нет-нет, она моя гостья и останется рядом со мной. И не беспокойтесь, пани, я хорошо вам заплачу – за обслуживание.

Маркета отвернулась, пряча улыбку, и огляделась – разговоры стихли, и все вокруг смотрели только на них.

Так продолжалось еще целый час. Никто не проронил ни слова: все лишь слушали королевского лекаря и банщицу, которые обсуждали настои, травы, кровопускание и прочие методы исцеления. Говорили они и о предстоящем публичном препарировании человеческого тела в Праге, честь совершить которое была предоставлена самому Яну Есениусу. Маркета доказывала пользу от уравновешивания телесных жидкостей посредством кровопускания, Якоб же считал этот метод жульничеством и обманом.

– Так вы не верите в галеновские гуморы? – спросила девушка, поднимаясь с табурета и заглядывая в бочку. Раззадорившись, она напрочь забыла свою недавнюю застенчивость и робость.

– Шарлатанство, – ответствовал Хорчицкий, поднося к губам кружку с пивом. – Тайна медицины – химия. Я – ученый, а не чародей. У себя в лаборатории я получаю лекарства из трав, корней и цветков. Выделяю целебные минералы из камней, воды и почвы и исцеляю пациентов, не забирая у них кровь.

Его собеседница сердито насупилась, не зная, что и думать о человеке, откровенно высмеивавшем то, чем всю жизнь занимался ее отец.

– Не хмурься. – Якоб вытер пену с губ обратной стороной ладони. – Тебе это не идет и только портит твою природную красоту.

И как это принимать? За оскорбление или за комплимент? Маркета не знала. Она насупилась было снова, но остановилась, захваченная двумя эмоциями – злостью и чем-то новым. Может быть, тщеславием? Потом девушка посмотрела исподтишка на придворного лекаря и увидела, что он широко ей улыбается.

В следующее мгновение до нее дошло, что он поддразнивает ее. Вот так новость! Оказывается, при королевском дворе мужчины поддразнивают женщин точно так же, как мальчишки – девчонок на улицах Чески-Крумлова.

Банщица улыбнулась медику в ответ, но тут же добавила с серьезным видом:

– Уж лучше хмуриться и кукситься, чем отвлекать вашу светлость от научных занятий и размышлений о собственной значимости.

Теперь уже Якоб не сразу уловил иронию и даже сердито сдвинул к переносице брови, но потом спохватился, улыбнулся и плеснул в нее водой из бочки. Она заморгала, отряхнулась и прорычала проклятие – особенное, крумловское, понять которое мог только уроженец здешних мест.

С любопытством наблюдавшие за этой сценой посетители разразились хохотом, а сам Хорчицкий с улыбкой поприветствовал ее кружкой пива.

Девушке было легко и хорошо. Она и не помнила, чтобы кто-то из клиентов матери уделял ей столько внимания и так ее развлекал.

Когда Якоб наконец поднялся, вода в бочке совершенно остыла, а среди веточек лаванды плавали черные точечки – утонувшие блохи. Он насухо вытерся банной простыней и попросил принести ему одежду.

Маркета не помогала гостю одеваться, но терпеливо ждала у двери. Выйдя из помывочного отделения, он шагнул к ней, вновь мягко взял ее за подбородок и заставил поднять голову.

Только теперь она увидела у него в руке чудесный зеленый платок.

– Вот так, слечна. – Врач повязал платок ей на шею, как ребенку.

От его прикосновения пушистые волоски у нее на затылке разлетелись в стороны.

Закончив, Якоб отступил на шаг и оглядел ее с восхищением и удовлетворением.

– Это будет напоминать тебе о Праге. Волшебный город ждет тебя, Маркета Пихлерова.

Сказав это, он поклонился, сел на коня и ускакал.

Зикмунд Пихлер вернулся домой на следующий день – на неделю раньше, чем его ждали. Услышав глухой цокот копыт по Банному мосту, Маркета, развешивавшая на послеполуденном солнышке выстиранное белье, оглянулась, увидела приветственно машущего ей отца и бросилась ему навстречу с раскрытыми объятиями.

– Успокойся. Полегче! – Пихлер потрепал по холке лошадку, испуганно попятившуюся от бегущей девушки. – Ты уже дома. Отдохнешь, наешься сена…

Он неторопливо спешился, и Маркета уже по первому его шагу поняла, что отец провел в седле много часов подряд и давно не отдыхал. Сейчас ему было за тридцать, и он уже не так легко, как в молодости, переносил долгие путешествия. Лошадь тоже устала – мундштук у нее во рту побелел от пены, бока впали от жажды…

– Отец! Что случилось? Почему ты так рано приехал? – удивилась дочь. – И почему так спешил, что едва не загнал кобылу?

Цирюльник улыбнулся – его любимица всегда отличалась наблюдательностью и вниманием к деталям. Много раз он говорил ей, что хороший лекарь должен безошибочно примечать симптомы и несоответствия. Передавая лошадь мальчику-служке, спавшему в небольшой пристройке возле бани, Пихлер сказал:

– Пусть как следует напьется. Воды дай побольше. Но не корми до заката – она устала, и у нее будут колики.

Мальчик кивнул и уже повел лошадь к поросшему травой берегу реки, когда цирюльник снова окликнул его:

– Подожди, надо отвязать седельную сумку! У меня есть с собой кое-что, что я хочу показать тебе, дочка.

Он отвязал холщовую сумку и осторожно раскатал свернутый в трубку пергамент.

Едва взглянув на него, Маркета ахнула от изумления.

Рисунок на листе изображал человеческое тело со всеми кровеносными сосудами, нанесенными с исключительной точностью. Девушка уже давно пыталась проследить кровеносные токи, водя пальцем по голубым прожилкам под своей белой кожей и сверяясь при этом с отцовскими записями, но здесь было настоящее сокровище знаний.

Человеческое тело раскрылось пред нею во всем своем мистическом великолепии.

– Это из Англии, там они срисовывают вены прямо с тел, – сказал отец.

– Но посмотри, какая точность! – изумилась Маркета. – А вот и внутренние вены, перерезав которые можно убить человека…

– Если только он уже не мертв, – улыбнулся Зикмунд. – В Англии и Франции тела для научных исследований можно получить на законном основании. Наука – закон, дочка!

Девушка даже рот открыла от удивления.

– Закон?

– У них, как говорят, до сих пор бывают случаи разграбления могил. Впрочем, удивляться тут нечему, ведь Англия – страна дикая и жестокая.

Цирюльник немного помолчал, наблюдая за Маркетой, которая с упоением рассматривала рисунок, а потом негромко спросил:

– Как мать?

Дочь подняла голову.

– Жалуется каждый день – мол, от меня мало толку в бане, и с гостями я плохо обращаюсь. А еще я прищемила крышкой волосы пани Шмидт, и та визжала, как кошка в жару.

Девушка исподлобья взглянула на отца. Если бы только он мог вмешаться и каким-то образом избавить ее от ненавистной работы в бане!

– Я так ждала, когда же ты вернешься… – Маркета взяла его за руки. – А еще у нас пятеро больных, которым срочно требуется твоя помощь. Они уже почти согласились, чтобы кровь им пустила я.

Она сказала это в шутку, но отец посмотрел на нее сурово и покачал головой.

– Никогда, слышишь, никогда этого не делай! Дело не в том, что тебе недостает знаний. Нет, у тебя, как я полагаю, есть дар…

– Я никогда этого не сделаю, потому что не вхожу в гильдию.

Зикмунд взял ее за подбородок и легонько сжал, как делала мать, когда сердилась.

– И это единственная причина?

– Я не вхожу в гильдию, – упрямо повторила банщица. – И это было бы неправильно.

Пихлер отпустил ее подбородок, и она отвернулась и тут же ушла, сказав, что должна принести воду в баню.

Но на самом деле в баню Маркета не пошла – вернувшись в дом, она подбежала к соломенному тюфяку и вытащила из-под перьевой подушки шелковый зеленый платок. Платок, все еще хранивший в своих тонких нитях запах Якоба Хорчицкого.

Не теряя понапрасну времени, Пихлер решил поговорить с членами городского совета. Все собрались в таверне Радека, а Маркета помогла расставить кувшины с пивом и ароматной медовухой.