Уроженка Севенн умолкла и пожала плечами. Она знала: их протеже боится, что горожане станут на нее глазеть, и поэтому даже не подходит к окну.

– Вода кипит, – сказала ей Ан-Дао. – Отдохни, Октавия. Мне нравится заваривать чай. И больше не плачь, это меня очень огорчает. Мы должны полагаться на Божье правосудие и на адвоката, которого нанял мсье Луиджи. Все устроится к лучшему, я в этом уверена!

– Умница ты наша! – кивнула Октавия, у которой и правда стало легче на душе.

Миниатюрная и энергичная, Ан-Дао возилась с чайничком и чашками. На ней было новое платье коричневого цвета с приятным мягким блеском. Она сшила его сама из отреза, который давно пылился в платяном шкафу. Жерсанде фасон этого наряда показался весьма оригинальным.

– На моей родине все женщины носят такие, – объяснила ее юная подопечная.

Свои длинные черные волосы, блестящие и прямые, Ан-Дао заплетала в одну косу.

– Ты хотела бы вернуться домой, Ан-Дао? – вдруг спросила у нее домоправительница мечтательным тоном. – Ты показывала мне свою страну на карте. Господи, как же это далеко!

– В Кохинхине у меня не осталось родных. Нет, я хочу жить здесь, с вами.

Она подкрепила ответ таинственной улыбкой – той самой, которая когда-то завоевала сердце и доброй уроженки Севенн, и Жерсанды де Беснак.

А в это время пожилая дама рассказывала Анри правду о том, как он появился на свет. Чтобы не пугать ребенка, она старалась использовать самые простые слова и образы, которые помогли бы ему все уяснить. Мальчик слушал внимательно, устроившись на краешке кровати своей приемной матери и не сводя с нее своих зеленых с золотыми крапинками глаз.

– Через несколько лет все, что я тебе сейчас рассказала, уже не будет казаться таким странным. Ты будешь расти со своей родной мамой, – заключила она. – Я не всегда буду с вами рядом, потому что я уже пожилая. Хотя, надеюсь, я все же смогу увидеть тебя юношей. С Божьего позволения…

– Почему? Разве ты скоро умрешь, как моя бабушка, которая на кладбище? Я не хочу, чтобы ты умирала! Я тебя люблю!

И Анри бросился на шею к женщине, которая опекала его вот уже два с половиной года.

– Не бойся, я пока крепкая и постараюсь быть с тобой еще очень долго. Я горжусь тобой, Анри, ты – хороший мальчик. Может, не всегда послушный, но зато очень разумный.

– Мой отец тоже мной гордится. Тот, который не смог пожениться с мамой…

Жерсанда погладила его по волосам и по щекам. Наблюдая, как Анри растет, она никогда не забывала, кто его настоящий отец, и если временами была к своему питомцу слишком строга, то только ради того, чтобы держать под контролем буйный нрав, который мальчик унаследовал от Гильема. Анри, судя по всему, воспринял историю своего рождения как еще один рассказ из книжки, которую ему часто читали. Особенно яркие образы запечатлелись в его памяти: как мама родила его в пещере, в горах, под защитой смелой овчарки, явившейся к ней дождливой ночью; как она, забыв обо всем на свете, неслась в деревушку Масса, когда кормилица, Эвлалия Сютра, привезла его, совсем еще крошку, к своей матери в день ярмарки…

– Давай поедем туда, где крестная! – вдруг попросил мальчик, и глаза его наполнились слезами. – Почему она уехала с Розеттой и не взяла с собой тебя и меня?

– Теперь ты должен называть Анжелину «мама».

– Хорошо! Я хочу, чтобы мама вернулась!

– Она скоро вернется, Анри. Нужно еще немножко потерпеть.

Жерсанда старалась говорить убедительным тоном, однако сама в это не верила.

В тюрьме (бывшем епископском дворце), на следующий день, понедельник, 5 июня 1882 года

В комнате для свиданий Анжелина смотрела на дядю через металлическую решетку. Ее переполняла нежность. Высокий горец с гармоничными чертами лица и огненно-рыжими волосами, на которого она была так похожа, казалось, одним своим присутствием заставлял раздвинуться серые каменные стены и потолок с почерневшими деревянными балками.

– Племянница, стоило ли нарушать закон, чтобы я снова посетил эту старую развалину? Foc del cel! Здание, конечно, огромное, но больше похоже на казарму, чем на дворец. И вдобавок здесь до сих пор размещается семинария! Я видел этих будущих служителей культа в парке.

Ему хотелось рассмешить молодую женщину, но наградой за эти усилия стала лишь ее бледная улыбка.

– Здесь нам намного лучше, чем было в тюрьме в Сен-Жироне, – негромко сказала она. – Через окошко видно небо, и пол чистый. Мы с Розеттой стараемся не падать духом. Это Божье чудо, что она получила письмо от жениха, я уже начала о ней беспокоиться. Еще немного – и Розетта совсем потеряла бы вкус к жизни.

– Любовь творит чудеса, это давно известно, племянница. Но и мне пришлось потратить немало слов, наставляя этого желторотика на путь истинный!

– Так вы с Виктором виделись и говорили? Теперь понятно…

– Он явился к нам на улицу Мобек. Foc del cel! И правильно сделал. Я помог ему образумиться, и, если придется вытаскивать вас отсюда под покровом ночи, он готов помочь!

Последнюю фразу Жан Бонзон произнес шепотом. Анжелина не задумывалась о побеге всерьез, и все же слова дяди ее подбодрили. Перед ней словно бы открылась новая, невидимая прежде возможность.

– Счастье, что этот треклятый суд состоится скоро, – добавил он громко. – После оглашения приговора мне придется наведаться домой. Соскучился по родным горам, а по нашему отпрыску Бруно и Албани – еще больше. За двадцать пять лет брака мы не расставались больше чем на пару дней. А стоит вспомнить на ночь глядя, что овцы остались под присмотром твоего папаши-сапожника, так я заснуть не могу! Приеду, а он им шерсть состриг вместе с ушами! Я совсем забыл, что сейчас – время стрижки.

На этот раз Анжелина засмеялась и покачала головой:

– Папа не такой уж неумеха! Если он чего-то не знает, спросит совета у тети Албани. Но, если нужно, ты можешь уехать в Ансену хоть сегодня. Тебе же не придется свидетельствовать на суде.

– Нет, я дождусь пятницы. Твой аристо мечется по дому, как тигр в клетке. Я развлекаю его глупыми разговорами, и, глядишь, нам обоим спокойнее становится. Перед тобой он держит марку, но на самом деле настроение у него мерзкое. И в лошадях он ничего не смыслит! У твоей Бланки камешек застрял под подковой, так он решил, что она охромела. И дам тоже кто-то должен развлекать! Вчера мы ужинали у твоей мадемуазель Жерсанды, как вы ее называете. Стол, конечно, был знатный! Октавия все подкладывала мне добавки. Она строит мне глазки, чтобы ты знала! Если бы не моя лучшая на свете жена, я бы с ней полюбезничал…

– Дядя Жан, я так обрадовалась, увидев тебя! Но, честно сказать, и испугалась тоже. Думала, ты станешь меня ругать, а ты, наоборот, со мной шутишь! Господи, как бы мне хотелось увидеть вас всех за одним столом! Потомок катаров Жан Бонзон ужинает у протестантки Жерсанды де Беснак! Хотя, если подумать, у вас много общего.

– Скажешь тоже! Что у нас общего?

– Стремление к независимости, свободомыслие и доброта.

– Это правда, – согласился горец с мягкой улыбкой. – Теперь, племянница, поговорим о серьезных вещах. По моему мнению, твой аристо совершил большую ошибку – не назвал матери дату, на которую назначен суд. Она до сих пор думает, что это будет не раньше, чем через две недели. Планируется, что в среду они уедут на поезде в Лозер. Я считаю, что это глупость. Для них было бы лучше остаться и узнать, какой вам с Розеттой вынесли приговор. Сначала я сам думал, что будет лучше как можно скорее отправить их из города. Но народный гнев поутих, и с отъездом можно было бы повременить. Сегодня еще раз поговорю об этом с твоим мужем!

– Что ты имел в виду, когда говорил о народном гневе?

Жан рассказал ей об испачканных кровью воротах, о позорящих ее имя надписях, разбитых окнах диспансера, принесенной в жертву овечке, показном равнодушии торговцев по отношению к Октавии, протухших яйцах под дверью у Жерсанды и других неприятностях.