Тишина просторного сводчатого подземелья давила на нервы, и Анжелина прислушивалась к малейшему шороху. В ночь, когда жена смотрителя родила, он исполнил свое обещание и принес арестанткам теплого молока и два ломтя сладкой булки. Но с тех пор в подвал он не спускался, и они с Розеттой успели проголодаться.

– Я больше не могу! – вздохнула молодая женщина. – Нас словно похоронили живьем в этом подземелье! Если бы мы были в настоящей тюрьме, мы бы слышали голоса, хоть какие-то звуки внешнего мира! Розетта, тебе не кажется странным, что арестантов так мало? Ни за что не поверю, что наши сограждане вдруг стали примерными. И почему не приходит Луиджи? Его не было вчера, нет и сегодня…

Розетта сидела на лавке, завернувшись в одеяло. Она грубо выругалась, потом сказала:

– Мсье Фюльбер делает что хочет! Может, он решил больше не пускать Луиджи?

– Я в этом сомневаюсь. Ночью, когда мсье Фюльбер к нам приходил, он снова сказал, что очень мне благодарен. Нет, пока судья ни о чем не знает, он не станет чинить препятствий. Господи, мы тут всего шесть дней, всего шесть! А мне уже кажется – целую вечность. Только подумай, Розетта: что, если нам придется провести в тюрьме несколько лет? Мне так хочется прогуляться на свежем воздухе, обнять моего сыночка!

Помолчав немного, она вдруг сказала:

– Я слышу шаги и позвякивание ключей! Это наверняка Луиджи!

Однако ее ожидало горькое разочарование. Следом за смотрителем в подземелье спустились двое жандармов, сопровождающих девушку в лохмотьях. Ее заперли в камере напротив.

– Теперь у вас будет компания! – буркнул Фюльбер.

– Мсье, мой муж приходил? – спросила у него повитуха.

– К вам никто не приходил, мадам.

Он кивнул жандармам и, когда те удалились, подошел к решетке.

– Я что хотел спросить… Новорожденный все время спит и плохо берет грудь. Мадам Даге шлепает его по попке, прикладывает к груди, а он даже не просыпается!

– Это обычное дело, мсье. Роды – испытание и для матери, и для ребенка. Он устал и теперь набирается сил. Уверена, очень скоро он продемонстрирует отличный аппетит!

– Мы собираемся наречь его Гедеоном, – с блаженной улыбкой сообщил Фюльбер.

В обычных обстоятельствах Анжелина осведомилась бы о здоровье Перетты, но сейчас у нее не лежала к этому душа. Слишком уж она расстроилась, узнав, что от Луиджи нет новостей.

– Который теперь час? – спросила она.

– Уже четверть седьмого. Скоро принесу вам суп. Ну, мне пора.

Едва Фюльбер ушел, как подала голос их соседка.

– Какой он с тобой добренький, этот старый мерзавец! Ни в чем ему не отказываешь, а? – поинтересовалась она едко.

Прижав свое кошачье личико к решетке, она захохотала. Эта смуглолицая, с черными волосами женщина была очень худа.

– Одежка у вас, потаскушек, первосортная! – добавила она, сопроводив похвалу восхищенным присвистом.

– В чем вас обвиняют, мадемуазель? – спросила у нее Анжелина. Манеры, привитые ей Жерсандой де Беснак, не позволили опуститься до уровня собеседницы.

– Вот так штука! Ты из мещан, что ли? Так знай, в тюрьмах церемоний не разводят! Тут все на «ты». Если хочешь знать, я стащила часы у одного гадкого старикана, когда он начал меня тискать. Так он заорал так, будто я его ножом ткнула. Еще двое держали меня, пока не подоспели жандармы. И теперь мне конец. В этот раз точно пойду на каторгу. А ты и та девчонка, за что вас заперли?

Анжелине совершенно не хотелось рассказывать, в чем ее обвиняют. Но она готова была разговаривать хоть с самим дьяволом, лишь бы не думать, почему не приходит Луиджи.

– Я совершила проступок, за который судят. Больше я ничего не скажу.

– Да уж я догадалась, что тебя упрятали не случайно! Наверное, у тебя была шикарная клиентура – нарядные мужики, и при деньгах! А зовут тебя как? Я – Валентина. Титина, если так больше нравится.

Розетта вскочила на ноги. Вид у нее был рассерженный, когда она уставилась на новую соседку, выражение лица которой в танцующем свете свечи, казалось, постоянно менялось.

– Заткнись! Мы не хотим тебя слушать! – крикнула она. – И не произноси больше это имя, слышала?

– Она что, больная – твоя соседка? Разве я виновата, что меня зовут Титина?

– Замолчи! Замолчи, я сказала!

И Розетта подбежала к решетке.

– Розетта, прошу, успокойся! – встревожилась Анжелина.

– Мне – успокоиться? Не могу! Я хочу на волю, хочу умереть! И она, там… Я не позволю ей марать имя моей сестры!

Розетта запнулась, пребывая на грани нервного срыва. Молодая воровка наблюдала за происходящим, покусывая прядь волос. Потом ей пришло в голову, что можно поддразнить Розетту – так, ради развлечения.

– Валентина-тина-тина! – принялась напевать она, раскачиваясь. – Валентина как картинка…

Послышался лязг дверных запоров, и она умолкла. Розетта же, рыдая, продолжала осыпать обидчицу оскорблениями. Через минуту подошли жандармы в сопровождении смотрителя.

Поравнявшись с камерой двух женщин, он указал на них жандармам:

– Вот дамы, которых приказано перевести в тюрьму Сен-Лизье.

Взгляд его остановился на лице Анжелины, и он с нажимом сказал:

– Это распоряжение судьи!

– Ну нет! Оставьте их еще хотя бы на одну ночку! – возмутилась вновь прибывшая. – Без этих потаскушек мне будет скучно!

Никто не обращал внимания на ее выкрики и оскорбления. Обескураженных Анжелину и Розетту под надежным конвоем вывели на улицу. На несколько минут они оказались на свежем воздухе, прежде чем их снова посадили в черный фургон жандармерии.

– Ничего не понимаю! – вздохнула Анжелина. – Но как же приятно было оказаться на воле! Розетта, милая, ты видела, какое небо ясное, красивое? И деревья… листья такие зеленые! И ветер принес с лугов запах травы…

– Да, этот запах я почувствовала. Но гораздо сильнее я радуюсь тому, что больше не увижу ту девчонку, – едва слышно призналась девушка.

– Розетта, будь благоразумна! Ты повстречаешь еще не одну тезку твоей сестры.

– Может, и так, но эта… Она такая противная, такая мерзкая…

– Ну-ну, иди ко мне, ты вся дрожишь! Не знаю, почему судья Пенсон решил перевести нас в Сен-Лизье, но будем надеяться, что это добрый знак. Будем ближе к дому и сможем слушать, как звонит церковный колокол! – попыталась придать своему голосу веселость Анжелина.

– И как только у тебя, Энджи, получается быть такой жизнерадостной, такой терпеливой? – изумилась Розетта, которая в объятиях подруги сразу почувствовала себя лучше.

– Я пытаюсь верить в Провидение и Божью справедливость, раз уж не могу положиться на справедливость людскую. Но как же приятно слышать стук копыт по мостовой, правда? А через окошко видны магазины и прохожие!

Но Розетта закрыла глаза. Она, объятая ужасом, думала о новом заточении, которое затянется на месяцы и годы. Еще ужаснее было представлять заседание суда, на котором ей придется рассказать о своих самых страшных душевных ранах и о своем позоре.

В тюрьме Сен-Лизье (бывшем епископском дворце), на следующее утро, пятница, 2 июня 1882 года

Немолодой охранник в черном фетровом берете привел Анжелину в помещение для общения заключенных с посетителями. Оно было разделено на две части крепкой металлической решеткой с таким частым плетением, что разговаривающие не могли прикоснуться друг к другу, даже если бы захотели. Сердце затрепетало в груди у молодой женщины, когда она увидела Луиджи.

– Энджи, любимая! – прошептал он. – Я слышал, вас с Розеттой перевезли сюда всего час назад. Я расстроился, когда пришел в суд и узнал, что вам назначили другого судью, некоего Фредерика Мюноса. Однако он сказал, что я могу навещать вас через день.

Анжелина смотрела и не могла на него насмотреться. Какими родными казались ей это лицо, эти блестящие черные кудри, яркие губы…

– Почему ты молчишь? Как вы устроились на новом месте?

– Устроились? Это слишком громко сказано. Камера крошечная, там тесно, но, по крайней мере, мы все еще вместе. Луиджи, а почему нам назначили другого судью вместо Пенсона?