Он помедлил с ответом. Слова жены напомнили ему о том, что его подозрение стало реальностью: они с Анжелиной зачали ребенка, плод их сумасшедшей тайной страсти.

– Мне очень жаль, Леонора. Отчасти ты права. Если бы мы остались на Реюньоне, возможно, мы с тобой до сих пор были бы счастливы.

– Конечно были бы!

– Тогда давай попробуем сохранить хорошие отношения, хотя бы ради детей, – предложил он. – Я смотрю сквозь пальцы на твою интрижку с судьей, это в некотором роде твое право. Я же прошу тебя: забудь прошлое. Анжелина вышла замуж и ждет ребенка от Жозефа де Беснака.

Леонора вздрогнула от удивления. Выходит, Николь слышала не весь разговор между повитухой и Гильемом? Новость привела ее в еще большее смятение. Она почувствовала, что балансирует на грани ненависти и отречения. Зачем мстить сопернице, когда все в прошлом и ее с твоим мужчиной уже не связывают чувства? И все же ревность, обида и злоба напомнили о себе с новой силой. Путь назад был теперь отрезан.

– Что ж, хотя бы это ее дитя родится в браке, – сухо заключила она.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ходят слухи, что красотка Анжелина родила от тебя ребенка – мальчика, которого усыновила Жерсанда де Беснак.

Гильем Лезаж побледнел как полотно. Он достал трубку и кисет с табаком только для того, чтобы хоть чем-то себя занять. Леонора пристально наблюдала за ним. Боже, как она когда-то его любила! В его объятиях, ощущая на себе его крепкое и жаркое тело, она стала женщиной, испытав лишь незначительную боль. Но разве то была большая плата за наслаждение, какое ей довелось потом испытать? Чувственная, с горячей кровью, Леонора оказалась ненасытной в любви. В постели она забывала обо всем, кроме своего удовольствия, а потому даже не подозревала, что супруг не разделяет ее восторгов. И вот они приехали в Арьеж, и на паперти местного собора она увидела молодую женщину такой солнечной красоты, что рядом с ней остальным дамам оставалось либо любоваться ею, либо проклинать ее.

– Это правда, – промолвил Гильем глухим голосом. – Я сам узнал правду недавно, хотя подозрения у меня появились еще зимой. Недавно Анжелина с мужем приходили ко мне в беседку поговорить. Мои догадки подтвердились. Леонора, ты должна понимать, что это означает. Четыре года назад мои родители принудили меня отказаться от этой девушки, потому что отец ее был простым сапожником, а мать – повитухой, о которой говорили, что это по ее вине в усадьбе умер ребенок. Но это были пустые слухи, я знаю точно. И представь, что пришлось пережить Анжелине! Я уехал, она ждала меня напрасно, а потом вынуждена была отдать новорожденного сперва кормилице, а потом – Жерсанде де Беснак. Но что сделано, то сделано, прошлого не вернешь. Вот только мне очень хочется хоть как-то загладить вину перед моим первенцем, который, не окажись рядом этой сострадательной пожилой дамы, был бы обречен носить клеймо бастарда!

Леонора слушала с непроницаемым лицом, но в душе у нее закипала ярость. Патетические нотки в голосе супруга пресекли в корне все ее помыслы о примирении. Она позволила горечи и обиде заполонить свое сердце. Ненависть обосновалась в нем подобно червю, которого теперь ничем не выманить наружу.

«Ты должна поплатиться за все, Анжелина! И ты тоже, Гильем! Сколько раз ты овладевал мною насильно в доме своего отца, когда все твои мысли были об этой девке! Ты унижал и высмеивал меня всего лишь полчаса назад. Еще немного, и я бы сказала, что хочу видеть тебя мертвым. Тогда я могла бы выйти за Альфреда и наконец чувствовать себя любимой!» – думала она.

– Почему ты молчишь? – спросил Гильем.

– Мне нечего тебе сказать. Хотя нет. Исправляй ошибки прошлого, Гильем, если тебе так хочется, но я ни за что не позволю появиться в этом доме твоему бастарду, поскольку, что бы ты там ни говорил, он бастард и есть! И даже не мечтай, что я допущу, чтобы он приблизился к моим детям. Это все. Мне пора спуститься в кухню, чтобы обсудить меню на ужин. Я могу отвезти тебя в твою спальню.

– Если тебе не трудно. Франсин собиралась поменять постель. Наверное, она уже управилась.

Молодая женщина без лишних слов отвезла мужа в комнату на первом этаже, которая была перестроена специально для него после несчастного случая, и удалилась, внутренне негодуя.

Сиделка помогла Гильему лечь на кровать под покрывалом из мольтона[11] шафраново-желтого цвета. Опершись спиной о сложенные стопкой большие подушки, он вытряхнул содержимое трубки в бронзовую пепельницу.

– Все, что может понадобиться мсье, на прикроватном столике. Я пойду в кухню.

– Ты что-то слишком торопишься, Франсин! Мне нужен порошок, ты знаешь какой. Возьми в ящике шкафа. И еще налей мне коньяка.

– Конечно, мсье.

Разговор с Леонорой разозлил его, и теперь он боролся с болезненным нервным напряжением. Спиртное поможет успокоиться. Не окажется лишним и гашиш, за которым он раз в три месяца отправлял кучера в Тулузу. Гильем не мог и не хотел избавляться от этого пагубного пристрастия.

– Спасибо тебе, Франсин, – произнес он, обращая на сиделку взгляд, значение которого она моментально угадала.

– Только не теперь, мсье! Вечером, после ужина…

– Проклятье! Будет когда я хочу и как я хочу! Я плачу тебе вдвое больше, чем обещал отец, так что иди сюда, говорят тебе!

Левой рукой он схватил Франсин за юбку. Внутренне смирившись, женщина все же кивком указала на двустворчатую дверь.

– Иди и запри ее на ключ! – распорядился Гильем.

Франсин сделала, как было сказано. Ей было сорок три, когда она получила место в доме Лезажей, и, без преувеличения, она сочла это подарком Небес. Монахини из больницы в Сен-Лизье дали ей отличные рекомендации и не забыли упомянуть, что Франсин обучена уходу за тяжелобольными. «Она крепкая, сдержанная, терпеливая, благочестивая и хорошо воспитана», – так охарактеризовала свою протеже в разговоре с Клеманс настоятельница монастыря.

Франсин сполна была наделена всеми упомянутыми качествами. Детство ее прошло в нищете, оставив воспоминания о постоянном голоде. Замуж она вышла очень рано за коробейника. Через несколько лет муж угодил под колеса дилижанса на дороге в Фуа. Его привезли в монастырскую больницу, где он и умер на руках у супруги. Франсин попросила у монахинь приюта, и те оставили ее при больнице.

– Поторопись! – прикрикнул на женщину Гильем.

Он пользовался ею, как рабыней, с тех пор как она в первый раз ему уступила. Поначалу он жаловался ей на свою немощь, проявлял дружелюбие и интерес, и Франсин растаяла. Ему не составило труда очаровать и соблазнить эту простушку, которую в душе он считал уродливой. Отныне Франсин любила его слепо, никогда не отказывала в плотских утехах и подчинялась всем его требованиям.

– Расстегни корсаж, покажи свои груди, – приказал он, прерывисто дыша. – Иди и сядь рядом со мной.

Грудь у Франсин была большая, тяжелая и белая. Он потерся лицом о молочно-белые округлости, ущипнул ее за коричневый сосок. Потом жестами дал понять, чего хочет.

– Чего ты ждешь? Это лучший способ избежать беременности, и ты это прекрасно знаешь! Нам ведь только этого не хватало, правда? – проговорил он, с трудом переводя дыхание.

Он обхватил ее голову руками и потянул вниз, к своему животу.

– И не забудь завтра утром исповедоваться кюре, – зло добавил он, прежде чем утонуть в океане удовольствия.

В доме на улице Нобль на следующий день, воскресенье, 14 мая 1882 года

Жерсанда де Беснак пила свой горячий шоколад, исподтишка поглядывая на Магали Скотто, которая сидела рядом с Анжелиной. Октавия хлопотала у камина, разжигая огонь. Дождь все лил и лил, но к этой особенности весенней погоды в предгорьях Пиренеев давно привыкли.

– Значит, вы вместе с моей невесткой учились в школе акушерок, – проговорила пожилая дама, когда в разговоре возникла пауза. – Я запомнила ваше имя, очень распространенное в Провансе, но теперь к имени добавилось лицо, признаться, очень симпатичное!