Анжелина, опасавшаяся нового приступа, встала и, взяв Луиджи за руку, подвела его к кровати Жерсанды.

— Ваш сын здесь, мадемуазель. Мы очень переживали за вас. Теперь вам надо отдохнуть. Я попрошу Октавию сходить за доктором. Может, вы хотите чаю или очень сладкого кофе?

Жерсанда с обожанием посмотрела на Луиджи, но потом отвернулась и заплакала. Ей было до того стыдно, что она хотела, чтобы ее немедленно поглотил потусторонний мир.

— Оставьте меня, — умоляющим тоном прошептала она. — Я ничего не хочу. Ни доктора, ни чаю, ни кофе. Уходите! Сжальтесь надо мной!

Луиджи поспешил выполнить просьбу старой дамы. Теперь у него возникло множество вопросов. Он хотел все знать о том, как так вышло, что Анжелину с его матерью связывает дружба, о маленьком мальчике, крестнике молодой женщины, и о многом другом. Он чувствовал, что оказался в центре драмы, страстная интрига которой завораживала его.

Анжелина нехотя вышла из комнаты, пообещав скоро вернуться. Как только Анжелина и Луиджи оказались в прихожей, они обменялись взглядами, в которых читалось взаимное недоверие.

— Дорогая мадемуазель Лубе, не позволите ли вы мне укрыться в вашей конюшне на улице Мобек? Кобыла весьма любезна со мной, чего не скажешь о ее хозяйке. Клянусь, я не исчезну, поскольку это доставит вам огорчение. К тому же разве можно разочаровывать первую красавицу города, которая столь вежливо попросила меня остаться?

Эти слова Луиджи произнес, придав своему лицу патетическое выражение, что вызвало у Анжелины слабую улыбку.

— Так не разочаровывайте меня! — Она вздохнула. — Я действительно буду огорчена, если завтра утром вас не окажется у меня дома.

— Завтра утром? Не раньше?

— Или сегодня вечером. Все будет зависеть от диагноза врача и состояния здоровья мадемуазель. Если возникнет необходимость, я переночую у нее. Вы должны знать: я очень люблю Жерсанду. Для меня она как вторая мать. И не дразните Розетту — у нее свои заботы.

— Я никого не собираюсь дразнить, — сказал Луиджи. — Будьте уверены, Анжелина, я дождусь вас.

Он вышел, кивнув на прощание. Молодая женщина отправилась в кухню, где взяла Анри на руки.

— Мой прекрасный малыш, мой дорогой, ты испугался! Но все будет хорошо, — шептала Анжелина, осыпая Анри поцелуями.

— Бобо мама?

— Мама заболела. Сейчас она отдыхает, мое сокровище. Октавия, прошу тебя, сходи за доктором.

— Уже бегу, Энджи. Я рада, что мадемуазель пришла в себя. Я слышала, как она разговаривала с тобой. И плакала.

— Она потрясена до глубины души. Боюсь, ее сердце не выдержит.

— Господи! Пресвятая Дева! — ужаснулась служанка. — Мне надо торопиться!

И славная Октавия выбежала на улицу в домашних туфлях, не сняв даже передника. Анжелина продолжала ласкать сына. Овчарка смотрела на них своими темными глазами.

— Пойдем, Спаситель! Посмотрим, как там мадемуазель.

Анжелина с Анри на руках осторожно вошла в комнату. Спаситель следовал за ней. Жерсанда тихо плакала.

— Поцелуй маму, — прошептала Анжелина, обращаясь к ребенку.

Анри взобрался на кровать и сел рядом с той, кого привык считать своей матерью. Он немного растерялся и неумело провел своими пальчиками по волосам и щеке Жерсанды. Спаситель тоже не остался в стороне и заскулил, словно щенок.

— Дорогая мадемуазель, вы пугаете тех, кто вас любит, — начала Анжелина. — Полно! Повернитесь и улыбнитесь нам! В конце концов Луиджи простит вас, я в этом уверена.

Старая дама с трудом приподнялась, опираясь на локоть. Ее волосы растрепались, выражение лица говорило о неизмеримом горе, нос распух от слез. А ведь она всегда была такой элегантной, так тщательно следила за своей внешностью!

— Нет, он не сможет! Да и ты не простишь меня, малышка, потому что я солгала тебе. У меня больше нет сил. Мне хотелось бы заснуть, чтобы никогда не проснуться.

— Не говорите глупости, особенно в присутствии Анри! После того как доктор осмотрит вас, мы все вместе поужинаем в вашей комнате.

— Я струсила и солгала тебе, Энджи, — повторила Жерсанда.

— Замолчите! Вы обо всем расскажете мне позже. Я уверена, что все не так уж страшно. Более того, я никогда не буду судить вас, поскольку вы не осудили меня, когда я поступила плохо.

Убаюканная нежным голосом молодой женщины, Жерсанда легла на спину и обняла Анри, сосавшего большой палец.

— Да благословит тебя Господь, Анжелина, — вздохнула она. — Возможно, только ты сможешь заставить Луиджи сменить гнев на милость. Да, только ты.

В это время Луиджи входил во двор дома на улице Мобек в свойственной ему, акробату, манере. Конечно, он мог бы постучать в ворота, но, обуреваемый мрачными мыслями, нервный, он предпочел сделать крюк по заброшенному саду и взобраться на отвесную стену по руинам старинных укреплений. А потом он просто спрыгнул со стены.

Это был довольно опасный трюк, ведь его тело стало словно каменным после непривычных переживаний. Дело осложнялось еще и тем, что в руках он нес скрипку.

— Вот я и у Виолетты, — громко сказал Луиджи, довольный своим маленьким подвигом.

— Вы не очень-то хорошо поступили, испугав меня, — раздался в ответ женский голос.

Розетта развешивала белье. Она видела, что Луиджи появился с той стороны, откуда еще никто не появлялся.

— Там пустота, — добавила девушка.

— Пустота? Нет, прелестная барышня. Эти укрепления сооружены на прочных скалах и на твердой земле.

Розетта равнодушно кивнула, а потом подняла корзину с мокрыми вещами.

— Все равно для меня там пустота, овраг, утес, а внизу — река. — Она вздохнула. — Но чего вы тут рыщете? Октавия пришла за мадемуазель Энджи из-за вас! Она сказала, что вы разговариваете с мадемуазель Жерсандой.

— Сколько же в этом городе мадемуазелей! — воскликнул Луиджи. — Могу ли я вам помочь?

Девушка хмуро посмотрела на акробата.

— И что вы предлагаете?

— Развесить белье… И высушить слезы на ваших прелестных щечках.

— Эту блузку вы можете повесить вон там. Все остальное вас не касается. И я имею полное право хлюпать носом.

Обычно Розетта старалась выбирать выражения, но сейчас для этого у нее не было ни сил, ни желания.

Она думала, что ей удалось подняться на несколько ступенек, вырваться из нищеты, избавиться от пороков, но отец одним махом снова втоптал ее в грязь. Отныне она чувствовала себя брошенной на землю, к помоям и ко всяким мерзостям.

— Почему вы не остались на улице Нобль? — полюбопытствовала Розетта.

— Мне там больше нечего делать. Я пришел сюда с разрешения Анжелины. Более того, мне запрещено покидать этот двор. Я устроюсь в конюшне. Там есть пустое стойло. Мне вполне достаточно охапки свежей соломы, воды и общества Бланки. Мне не хотелось бы докучать вам, мадемуазель.

И Луиджи приветливо улыбнулся Розетте, вешая блузку на веревку. Розетта интуитивно почувствовала, что этот мужчина очень добрый.

— Я еще никогда не встречала типов, похожих на вас, — призналась Розетта.

— Спасибо. Это самый лучший комплимент, который я когда-либо слышал. Что касается вас, то вы, Розетта, просто очаровательны, если, конечно, я могу называть вас по имени…

— Ну разумеется!

— Договорились! Розетта, в моей памяти вы навсегда останетесь певчей птичкой, зябликом или жаворонком, такой веселой, что просто становишься счастливым в вашем присутствии. Правда, мы виделись совсем недолго в тот вечер, когда я неделю назад ночевал у вас в конюшне. Вы напевали, когда шли по двору, чтобы принести мне воды. Даже когда я покинул вас, чтобы отнести Анжелину в ее спальню, вы пели, причем нечто очень забавное… Да, там речь шла о лошади и седле! Вспомнил! У меня болит нога, натирает седло, натирает седло, у меня болит нога, натирает седло спину моей лошади.

— Эту песенку поют в моем родном краю на Рождество, — объяснила Розетта. — Я родилась в Провансе. Да, я очень любила эту песенку. Петь ее меня научила Валентина, когда мы были еще маленькими. Валентина — это моя старшая сестра.