— Мадемуазель, ведь это же здорово — жить вместе, под одной крышей! — ликовала Розетта. — А почему бы нам не уехать в Сен-Годан? Так я буду чаще видеться с сестрой. Валентина будет рада, мои братья тоже.

— Посмотрим, Розетта. Я приняла предложение мадемуазель, но мы еще не знаем, где будет находиться наш новый дом. У меня хорошая новость: Анри проведет с нами еще несколько дней.

Октавия недовольно поморщилась, а потом подала гостям горячий кофе.

— Вы все-таки должны приходить к нам иногда обедать вместе с малышом, — умоляюще сказала она.

— Хорошо, — отозвалась Анжелина. — Кто откажется от вкусных блюд, которые ты готовишь? К тому же я считаю, что Анри нуждается в нас четверых. Не бойся, все будет хорошо.

Розетта радостно улыбнулась. Она не сомневалась, что обрела вторую семью. Будущее казалось ей таким же безоблачным, как весеннее небо, простиравшееся над башнями старого Дворца епископов.

Было около полуночи. Лежа в темноте, Анжелина никак не могла уснуть. Последние три дня стояла жара, и ночь не приносила желанной прохлады. Октавия говорила, что это к сильной грозе. Розетта была согласна с ней. Она утверждала, что городские ласточки летали низко, а это было верным признаком скорой грозы, по словам девушки.

«Пусть разразится гроза! — думала молодая женщина, укрытая одной простыней. — Она принесет с собой свежесть».

Нервничавшая без видимой причины, Анжелина решила встать. Анри спал в своей железной кроватке под охраной огромной овчарки, казавшейся еще более внушительной на фоне темного деревянного пола. Жерсанда де Беснак заявила, что ей нездоровится, и Анжелина с несказанной радостью занималась своим малышом.

— Оставайся здесь, Спаситель, — прошептала она. — Оберегай моего сына.

Выйдя на лестничную площадку, Анжелина прислушалась. Из соседней комнаты до нее не долетало ни единого звука. Розетта всегда засыпала очень быстро, едва ее голова касалась подушки. Анжелина спустилась по лестнице и пошла по узкому коридору между отсыревшей стеной и фахверковой перегородкой, отделявшей просторную кухню от коридора.

— Надо еще раз посмотреть мой журнал, — тихо сказала Анжелина.

Вести дневник было одной из священных обязанностей повитухи, по крайней мере так считала Анжелина. Она купила толстую тетрадь в серой обложке, корешок которой был укреплен черной тканью, решив записывать в нее имена и фамилии пациенток и делать краткие комментарии о том, как проходили роды. Страницы были разлинованы, а три вертикальные черты делили их на колонки. Получив диплом, Анжелина Лубе прилежно вела этот свой журнал. Любое замечание о пациентке и младенце могло помочь ей принять правильное решение в другом случае.

Задумавшись, Анжелина зажгла свечу и, поставив подсвечник на стол, направилась к стенному шкафу, сделанному около камина. В этом закутке лежали ее тетрадь, кое-какие инструменты, стояли флаконы со спиртом, а также чернильница и письменный прибор.

Розовая ночная рубашка, легкая и просторная, буквально летала вокруг Анжелины в ритме ее шагов.

«Как приятно! Внизу гораздо прохладнее, — подумала Анжелина. — И одиночество пойдет мне только на пользу».

С Розеттой, а теперь и с Анри, дом стал оживленным. Маленький мальчик, свободный в своих передвижениях, чего никогда не было в доме у Жерсанды де Беснак, резвился вволю. А Розетта, выполняя свои привычные обязанности, всегда что-нибудь насвистывала или пела, а иногда даже танцевала во дворе.

Анжелине на прошедшей неделе пришлось отсутствовать всю ночь и провести один долгий день, помогая появиться на свет двум малышам — одному в Ториньяне, на берегу Сала, второму в Сен-Жироне, на улице Сен-Валье. Каждый раз, возвращаясь домой, она с радостью встречала своего сына и Розетту, которые выбегали ей навстречу вместе с овчаркой. Все трое светились от счастья.

— Так, посмотрим, — прошептала Анжелина, открывая свой заветный журнал.

Обмакнув перо в чернильницу, она вывела четким почерком:

Сидони Саденак, пятнадцать лет. У ребенка было поперечное предлежание. Он без труда перевернулся благодаря массажу, называемому массажем Адриены Лубе.

Эти слова вызвали у Анжелины улыбку. Она навестила юную роженицу. Мать и ребенок чувствовали себя прекрасно. Затем повитуха перечитала строки, относящиеся к визиту к Мессенам, в Гажан.

Ребенок родился мертвым, поскольку беременность длилась десять месяцев.

«Господи, какое горе! Как подумаю, что они могли бы усыновить красивого мальчика, родившегося в Монжуа…»

Анжелина задумчиво смотрела на черный очаг, в котором давно потухли угли. Перед ней возникло смутное видение: немного высокомерное лицо Гильема.

«Гильем послушался меня. Он не ищет встреч со мной. Тем лучше!»

Тем не менее, вопреки собственной воле, Анжелина вновь увидела сцену, происшедшую в дубраве, около старой риги. Она стояла с задранными юбками, а ее бывший любовник, опустившись на колени, жадно целовал ее потаенный цветок. Щеки Анжелины зарделись. Она вновь погрузилась в чтение, перелистывая страницы дневника.

Фаншона Бертран, жена почтальона. Девятнадцать лет. Роды прошли легко и быстро. Младенец Луиза чувствует себя превосходно.

Перед глазами Анжелины мелькали и другие имена, например некой Фелисите, которая три дня назад родила великолепного пупса весом в четыре килограмма.

«Гильем! Если ты постучишь в ворота этой летней ночью, у меня не хватит сил сопротивляться тебе, — с ужасом подумала Анжелина, закрыв рот рукой, чтобы не сделать это признание вслух. — Сады благоухают, город утопает в кустах роз самых разнообразных расцветок… Под стенами укреплений растут мята и тмин. С равнины доносится запах луговых трав. Мне хотелось бы лечь на траву, совершенно голой, и почувствовать на себе тяжесть твоего тела. Ты вновь подарил бы мне ни с чем не сравнимое удовольствие, столь потрясающее, что я впадаю в экстаз. Ты говорил, что по-прежнему меня любишь, хотя женат и имеешь семью. Но я… Я уже ничего не знаю!»

Анжелине было стыдно признаться, что она не устояла перед чарами мужчины, уступила его настойчивому желанию. Именно в этот момент ей показалось, что она слышит музыку, звучащую далеко, неясную. Несомненно, музыка доносилась с улицы. Удивленная и заинтригованная, Анжелина подошла к двери, которую оставляла на ночь открытой. И сразу же ее окутал тонкий аромат желтых роз, росших во дворе. На темном небе, усыпанном звездами, за верхушкой сливы виднелся месяц.

— Но кто играет? — тихо спросила саму себя Анжелина.

Ее сердце учащенно забилось. Она узнала мелодию, мелодию песни, напоминавшую ей о ее прекрасном родном крае. Эту песню, «Se canto», напевали все старожилы на праздниках. Что касается инструмента, то это была скрипка. У Анжелины не осталось никаких сомнений. Она робко вышла во двор и принялась разглядывать темные стены, окружавшие его.

— Луиджи? — выдохнула она. — Луиджи, это вы?

Анжелина дошла до ворот и повернула ключ в замочной скважине. Что она увидит, открыв калитку? Ей казалось невозможным, чтобы перед ее глазами предстал силуэт бродячего акробата. И все же у Анжелины появилось предчувствие, что он вернулся.

— Луиджи? — пробормотала Анжелина, выйдя на улицу.

Слова песни не выходили из головы Анжелины. Перед ее глазами мелькали различные образы, печальные и радостные.

Анжелина внимательно смотрела по сторонам, но не замечала никакого движения. Никого не было, даже бродячей кошки. А скрипка продолжала нежно напевать. По ее струнам кто-то осторожно водил смычком, словно влюбленным в струны.

«Это Луиджи, да, это он!» — подумала Анжелина.

Ошеломленная, охваченная странным чувством, будто видит сон наяву, она застыла на месте. Зачарованная, Анжелина даже не догадывалась, что невыразимо счастливый Луиджи любуется ею, сидя на крыше конюшни. Ночь была светлой, и он жадно вглядывался в силуэт Анжелины с длинными распущенными волосами. На ней была простая ночная сорочка, которая только подчеркивала ее столь привлекательные формы. Когда Анжелина вышла во двор, он почувствовал нечто напоминающее детскую радость.