Ах, и я бы под ручку с рыбкой пройтись не прочь,

пузыри попускать. Только эти – совсем мальки.

Сероглазые. Сероволосые. Хворостин,

что ли, нет у родителей? Затосковал? Июль...

Ворочусь, телевизор включу – те же шашни, тот же хитин,

кружева, ожерелья... Фантастика! "Феликс Круль"?

"Смерть в Венеции" показывают финны и еще похлеще

фильмы, словно умер я уже или уехал:

высунется рожица малайская, зловещая,

из прибрежных зарослей, лаково-ореховая...

Или сон мне это снится повторяющийся,

зарубежный и многосерийный, ретро?

Что за пава разомлела водоплавающая

и дрожит ресницей, вроде амперметра?..

А у нас тут Азия Передняя, обилие

миндаля, лишь фесок нет и ятаганов.

Вьются и ползут членистоногие фамилии –

Меретмухаммедов, Оразгелькалганов,

Мехтикуллгаллиев... Не Мичурин ли

их посредством скрещиванья вырастил?

Завезли дичок в Карелию и окультурили?

Среди стужи плодоносит, мглы и сырости.

О, цветенье конопляно-маковое,

наркотическое, из Индокитая!

Ледяные кольца зигфридовы плакали, –

потупляются Кримхильды и подтаивают.

И скандальная у прапорщика Цебрия история –

разродиться турком дочка собирается...

Сербия какая, Черногория

в нашей темной Скандинавии, Аравия!

Перед нарядом уставом предписано спать.

Днем! Генеральские штучки... Никак не уснуть.

Крутишься, вертишься. Плюнешь. Грибы собирать

лучше пойти. Восхитительно – кеды обуть

и трикотажный костюм невесомый надеть.

Как цеппелин, над служебным кишеньем плывешь.

Выспимся ночью. Приелось усердьем гореть.

Дела мне нет, я к наряду готовлюсь, не трожь!

Словно бы в отпуске...

Ну и разруха у нас!

Ковентри мирной эпохи. Помойка. Бомбить

нечего даже. Гигантский торчит керогаз

ржавый. Не помнит никто, чем должно было быть

это. Каким-нибудь цехом? Распалась в спирту

память, истлела, сошла, как белесый плакат...

Китель сними, и такую увидишь тщету,

непоправимый такой вавилонский закат –

дух перехватит! Янтарно-сухая возня.

Зуд созидательный. Труд формалиновый наш...

Нет, я не трону. Но как подмывает меня!

То-то забегают, только носочком поддашь.

Загляну в бинокль – и пленкой Пазолини

в глубине стеклянно-ледяной,

       двойной -

сладостный Багдад муслиновый, павлиний

пастилой скользнет передо мной:

озеро лесное, малолетних пиний

слюдяное марево, сквозной

       синий-синий,

нет, – сине-зеленый зной;

голый пластилин – на пластилине

голом, поплавок с блесной...

Потные Султанов и Наддинов

       с парочкой блядей...

Ай да елдаки у аладинов! -

       Европеец, рдей

и гляди, что делает с ундиной

       смуглый чародей,

заклинатель слизистого гада,

       зыблемый тростник...

Или вновь зажгла Шехерезада

       свой ночник?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

       О, не надо

этого вязанья, этих книг,

этого занудного Синдбада!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ах, но кайф – из башенки слоновой

сквозь спинозу в рачьей скорлупе

видеть рай – зеленый, двухмандовый,

       газават еловый!

И ислама милого глупей

только, только русый ус медовый

        (пососи его, попей!

Да не так! Со всей мордвой и мовой!)

       и держава портупей!

Где ремни развратные сплетаются, поскрипывая,

бляхами слепя, среди небритого сукна,

сорная Венера выпросталась липовая,

        вырастает, всхлипывая,

клевер одурелый, белена -

        розоватая, зеленоватая,

петрокрест угрюмой бирюзы –

Афродита серба и хорвата,

острыми серпами воровато

жнущих ужас в зарослях кирзы.

Там гюрза качается раздутая –

потным Вавилоном под луной,

        спутывая, путая

выпуклые дыни, плоский зной...

О, Киприда, уранида лютая,

жуток мне твой облик неземной!

Дозаправка в олове предгрозья,

рев турбин в распаренной борьбе

с пустотой... Так бьется полость козья.

        Так сплелись в алчбе

колкие усатые колосья -

        их узрю ли врозь я? -

на родном копеечном гербе.

Танцулька клубная, потом запарка спариванья.

Житье солдатское, щетинистое, мокрое,

в затекшем мареве бредовом прокемарено,

в двухлетнем заводном кинематографе.

Рябая, серенькая дурь полупрозрачная,

тупое донорство, прикрытое зевотиной,

банально-стыдная, сырая связь внебрачная,

побочная с нечистоплотной родиной...

Любой ведь доблестью готов блеснуть при случае,

ребристым мрамором и бицепсом фарфоровым...

Заткнись, пичужечка! Довольно выкаблучивать

про бравого тушканчика Суворова.

Про альпиниста – баста! – италийского.

Уймись, фальцетная в сквозной авоське Сенчина.

Кино закончилось, и выхожу затисканный,

полузадушенный, живой и беззастенчивый.

1983-1985, 1991