Марджери была слишком растеряна и напугана, чтобы возражать. Чаще всего она уходила в другую комнату, только чтобы не видеть, как роются в ее пожитках. Иногда она смотрела на свои вещи, отложенные сыном для благотворительного магазина, – и я видела тоску в этом взгляде.

Я же, наоборот, кипела от ярости. Как он смеет являться к нам и решать, что можно, а что нельзя Марджери – а, следовательно, и мне! – держать в собственном доме? То и дело я обнаруживала, что еще одна из моих любимых вещиц – то ветхий, поеденный молью коврик для пикников, то скамеечка для ног, обтянутая джутом – исчезли из дома без моего ведома.

Дом даже пахнуть стал по-другому! Аромат лаванды, который всегда источали одежда и вещи Марджери, сменился резкими химическими запахами чистящих и полирующих средств, от которых у меня слезились глаза и першило в горле.

Все это время я была вынуждена без конца ходить по дому и тереться мордочкой обо все поверхности, пытаясь восстановить права на свою территорию. Но это было бесполезно – Дэвид игнорировал мои усилия и без устали мыл, чистил, упаковывал и складывал вещи в коробки. Если Марджери не было рядом, ее сын даже не пытался скрывать своей неприязни ко мне – он гнал меня из дому при любой возможности, хотя я замечала, что в присутствии матери он делал вид, что я все еще ему нравлюсь.

Мне было совершенно ясно, что неразбериха в доме не идет Марджери на пользу и только усиливает ее расстройство. Хозяйка дряхлела и увядала прямо на глазах. Она почти перестала есть, и не одна неделя прошла с тех пор, как она сама готовила – подозреваю, Марджери уже и забыла, как это делается. Ей стало трудно усидеть на месте, и она стала настороженной, как кошка, которая опасается, что на нее нападут, – то и дело подходила к окну и смотрела на улицу, будто дожидаясь кого-то или чего-то.

Я изо всех сил старалась успокоить хозяйку и помочь ей справиться с нервозностью, но ее тревога все нарастала, да и меня не оставляло ощущение надвигающейся беды. Я до сих пор не выяснила, что задумал Дэвид, но в глубине души понимала, что в нашей с Марджери жизни грядут перемены. А пока мне оставалось одно: держаться поближе к любимой хозяйке, утешать ее, и самой, по возможности, черпать уверенность в прикосновениях ее рук и запахе ее кожи.

Однажды вечером я вошла в гостиную и застала Марджери в слезах. Дэвид сидел подле нее на диване, неловко приобнимая мать за плечи.

– Да будет тебе, мам, ты ведь понимаешь, что так лучше, – уговаривал он. – Тебе нельзя оставаться здесь, это небезопасно. Лестница для тебя слишком крута, к тому же, сама знаешь, в последнее время ты становишься забывчивой.

Марджери ничего не отвечала, просто тихо плакала, закрыв лицо хлопчатобумажным носовым платком.

– А «Вязы» – отличное место. Там о тебе будут хорошо заботиться. Будут готовить еду, стирать твою одежду и все такое. Все, хватит плакать, все к лучшему, – и Дэвид неуклюже заключил мать в объятия.

Неслышно ступая, я вышла из комнаты. Голова у меня шла кругом, и нужен был глоток свежего воздуха. Выбравшись на улицу через кошачью дверцу, я принялась умываться – это всегда помогает мне привести в порядок не только внешний вид, но и мысли.

По крайней мере, теперь мне было известно худшее, и все происходящее получило, наконец, объяснение. Марджери уезжает отсюда в какое-то место под названием «Вязы». Я замерла, вытянув недомытую лапу, впервые заметив на воротах деревянную табличку с надписью: «Продается». Я похолодела.

Сердце у меня разрывалось: я ведь знала, как Марджери будет скучать по своему уютному милому дому. Но и за себя я боялась не меньше. Когда моя хозяйка уедет в «Вязы», а наш дом продадут, что же станется со мной?

Я снова проскользнула в дом и подошла к двери гостиной. Из комнаты доносились тихие рыдания Марджери и вкрадчивый монотонный голос Дэвида. Я не представляла, что ждет меня в будущем, зато знала, что нужно сделать сейчас, чтобы почувствовать себя лучше.

Я прокралась мимо двери в гостиную к лестнице, где у нижней ступеньки Дэвид аккуратно поставил свою обувь. Оглянувшись, не смотрит ли кто, я присела и пописала Дэвиду в туфли. Вообще-то я очень чистоплотна и даже брезглива, но, признаюсь честно, это доставило мне огромное удовольствие.

Как-то утром, вскоре после случая с туфлями, я блаженствовала в гостиной на подоконнике, на своем любимом наблюдательном пункте. На дворе стоял пасмурный осенний день. Деревья роняли листья на лужайки перед домами, а небо, будто налитое свинцом, было совсем низко.

Наша тихая улочка заканчивалась тупиком и не могла похвастаться оживленным движением, поэтому неудивительно, что я навострила уши, когда к нам свернул большой грузовик. Машина приблизилась, и я рассмотрела на борту эмблему «Грузоперевозки – надежно», чувствуя, как от рычания двигателя у меня дрожат усы. Автомобиль остановился перед нашим домом и, дав задний ход, медленно подъехал к крыльцу. Трое мужчин выпрыгнули из кабины, открыли задний борт и захлопотали, громыхая тяжелыми креплениями, вытаскивая ремни. Один нажал на кнопку, и на землю опустилась платформа.

Несмотря на то, что прежде мне не доводилось видеть машину для грузовых перевозок, я догадалась, что нашей спокойной жизни пришел конец. Я обернулась и внимательно осмотрела гостиную. Диван, на котором я любила спать по ночам, был отодвинут к стене, с его сиденья исчезли подушки и клетчатый плед, а с подлокотников – кружевные салфетки. Буфет, кресло и другие крупные предметы мебели теснились посреди комнаты, а остальное пространство было забито упаковочными ящиками.

Сверху до меня донеслись привычные звуки – Марджери ходила по своей спальне. Я могла представить, чем она занимается – тщательно укладывает волнами волосы, пудрит нос, брызгает за ушами лавандовой водой. Моей хозяйке стоило немалых усилий вспомнить какие-то простые вещи, но все процедуры утреннего туалета ее память сохраняла твердо. Какой бы мучительной ни была мысль, что это, возможно, последний день, который она проведет в собственном доме, эти звуки приносили утешение: почему-то они вселили в меня уверенность, что в нашей совместной жизни еще не все потеряно.

Вскоре на крыльце раздался голос Дэвида, и я услышала, как в замке поворачивается ключ. Дэвид, еще более раздраженный и суетливый, чем обычно, на ходу раздавал какие-то распоряжения. Тишина в гостиной мигом отступила, дверь распахнулась, и грузчики начали вытаскивать мебель из дому и заталкивать в кузов машины.

Ради Марджери я решила оставаться на своем месте на подоконнике, поглядеть, как идет работа, и убедиться, что к ее вещам относятся с должным уважением. Но по мере того, как наша любимая мебель исчезала в недрах машины, у меня все сильнее щемило сердце – смотреть на это было выше моих сил. Я выгнула спину дугой, потом вытянулась вдоль подоконника во всю длину. Размявшись, я спрыгнула на пол и выбежала из гостиной, стараясь не попасть под снующие повсюду сапоги.

Очень хотелось выскочить на улицу и помчаться куда глаза глядят, подальше от места, где рушится наша жизнь. Но тут припустил дождь, и к тому же бросить Марджери в беде было бы предательством.

Обойдя зловеще возвышающуюся среди коридора клетку-переноску, я взбежала по лестнице и обнаружила Марджери сидящей на кровати. На моей хозяйке был голубой шерстяной жакет и фетровая шляпка, украшенная вязаным цветком. Этот наряд Марджери надевала на выход, и он ей невероятно шел. Но, подойдя ближе, я заметила, что по ее щекам льются слезы и капают на колени. Марджери не пыталась их унять, она просто сидела, уставившись в окно невидящим взглядом.

Я мяукнула, надеясь, что голос прозвучит бодро. Марджери как будто удивилась, но улыбнулась мне: «А, это ты, привет».

Не уверена, что она помнила, как меня зовут. Но в ту минуту мне было довольно и того, что она узнала меня. Я вскочила на кровать и прильнула к ней. Марджери тут же принялась меня поглаживать, чесать за ушами и под подбородком – так, как я люблю. Я замурлыкала громко-громко, стараясь заглушить голоса грузчиков и грохот погрузочной платформы.