Соглашаясь на интервью в офисе «Севернефти», господин Сидоров чётко оговорил параметры встречи: ровно сорок минут. А чужое время Питер ценил не меньше своего.

Гоша глянул на часы:

— А хотите, Питер, ещё как–нибудь полетаем? Я теперь «Гольфстрим» осваиваю. Можем куда–нибудь в теплые места слетать. На Коморские острова, к примеру. Вы — вторым пилотом. Идёт?

— Это было бы очень интересно, — поднимаясь из–за стола, согласился Жемчужников.

— Ну, тогда в ближайшие выходные и полетим. Считайте, договорились. Может, вас всё–таки мой водитель отвезёт?

— Нет, спасибо. Люблю, знаете ли, Георгий Валентинович, метро.

Ляля Гагарина открыла глаза и ахнула. Тихо, про себя, чтобы не разбудить мирно спящего рядом мужчину. Неужели проспала?

Она осторожно высвободила руку из–под простыни и взглянула на часы. Часов на руке не оказалось. Ну да, конечно, она их сняла перед тем, как пойти в душ. Значит, часы в ванной.

Как–то она вчера погорячилась. А ведь давала себе слово, что все романы — только по окончании съёмок. И вот на тебе! Рядом спит, по–хозяйски положив ногу на её бедро, генеральный продюсер, он же — руководитель проекта, он же — хозяин федерального канала, он же — офигительный любовник Лев Викторович Кобрин.

Ещё при первой встрече с Кобриным Ляля поняла, что «отношений» не избежать. Она такое чувствовала интуитивно. «Контакт на уровне шкуры», так называла это предчувствие любви её однокурсница, травести Мила Ковальджи. Правда, подобный контакт у Милы возникал практически со всеми представителями мужеского пола старше семнадцати и моложе семидесяти. Зато уж те мужики, что попадали в цепкие Милкины объятья, естественным образом подтверждали теоретические изыскания любвеобильной травести. А избежавшие этой участи безоговорочно отметались в категорию исключений.

Но у Ляли всё было иначе. В отличие от энергичной, похожей на мальчишку, Милы, Ляля пользовалась успехом у мужчин. Сама при том оставаясь достаточно равнодушной. Смешно сказать, но Лев Кобрин оказался едва ли не единственным, кто ей понравился с первого взгляда — в буквальном, а не фигуральном смысле. Если, конечно, не считать того мальчика из старшей группы детского сада с выгоревшим чубчиком и в футболке с портретом храброго утёнка Дональда. Странно, а ведь она забыла, как звали того белобрысого, а вот что на утёнке была малиновая шляпа с зелёным пером, помнит до сих пор…

— Московское время девять часов восемнадцать минут, — словно услышав Лялины мысли, произнёс диктор.

Ляля испуганно вскочила и только тут поняла, что это сказал Лёвка, старательно имитирующий глубокий утренний сон.

— Подожди, — рука «диктора» вцепилась в Лялино запястье и потянула Лялю обратно, под шёлковые чёрные простыни. «Из спецкомплекта», — как цинично пояснил ей Лёвушка накануне.

— Лев, мне пора! Съёмки же, — взмолилась Ляля.

— А мы — репетируем. У тебя же сегодня любовная сцена? — Лёвка открыл глаза и хитренько подмигнул.

Ляля, сдаваясь, потянулась к нему. Но в последний момент всё же выскользнула — как безумный заверещал её мобильник.

Лёвка, разлегшись на кровати по диагонали, с интересом наблюдал за Лялей. Она в красном кружевном лифчике и таких же трусиках расхаживала по тёплой спальне и беседовала с Герцензоном. Свои длинные тёмные волосы она заплела в косу и была в таком виде похожа на преждевременно развившуюся школьницу. Идеальная героиня для мелодрамы «Три птички»!

— Нет, Иван, я не приеду и через месяц, — говорила Ляля, стараясь не смотреть на Лёвку. — Я вообще не приеду… Это значит?..

Она всё–таки посмотрела на любовника. Лёвка скорчил такую смешную рожу, что она едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

— Это значит, что я подаю на развод. А ещё лучше, если это сделают твои адвокаты, у них больше опыта… Ах, ты знаешь, где я и с кем? Значит, за мной следили?… Ну что ж, тем лучше…

— Неужели ты не понимаешь, что он тебя просто использует! — надрывался на другом конце трубки Герцензон.

— Использует? — удивилась Ляля, а Лёвка с кровати закивал, как сумасшедший: использую, конечно, использую! Ляля всё–таки рассмеялась.

— Ты нужна ему только потому, что ты — моя, понимаешь, моя жена! — в голосе Герцензона проскользнула истеричная нотка.

— Иван, мне всё равно, — равнодушно ответила она. — Я уже не твоя жена.

Ляля нажала на отбой и села на кровать.

— Иван говорил правду? Я нужна тебе только потому, что я — его жена? — спросила она, исподлобья глядя на Лёвку.

— Конечно, — легко согласился он и притянул её к себе. — И я тебя использую, причём использую немедленно, — бормотал он между поцелуями, стаскивая с неё абсолютно лишние, прямо–таки неуместные кружевные тряпочки.

Выйдя из офиса «Севернефти», Питер Жемчужников свернул на Сретенку и, не торопясь, направился в сторону «Сухаревской». Он заметно выделялся из московской толпы. Не только потому, что был высоким и носил мешковатое чёрное пальто. Иноземца в нём выдавала манера небрежно повязывать длинный малиновый шарф поверх воротника.

Питер вовсе не кокетничал, отказавшись от услуг водителя «Севернефти». Он действительно всякому прочему московскому транспорту предпочитал метро. Во всяком случае, в пределах города. И уж точно в часы пик. И поэтому никогда не опаздывал, чем порой очень удивлял своих российских знакомых.

Уже смеркалось. И на улице было много народу. На другой стороне Сретенки словно изнутри светилась недавно отстроенная колокольня Троицкой церкви. Чуть дальше празднично переливались огни новенького торгового центра.

В Москве стали заметно быстрее и лучше строить. В смысле архитектуры. И даже несмотря на откаты. Нет, всё–таки странные эти мои соотечественники, — в который раз подумал Питер. Хотя и сам понимал, что уже давно смирился с абсурдом этой российской жизни.

Питер даже всерьёз подумывал о том, чтобы окончательно перевезти в Москву жену и детей. Жену готовы были взять в Московское представительство «N. Y. City Bank» начальницей — «начальником», поправил себя политкорректный Жемчужников — отдела инвестиций. И это был бы серьёзный карьерный рост.

Дочери могли бы учиться в школе при американском посольстве. Или даже лучше — просто в хорошей московской школе. Большую квартиру с огромными окнами поблизости от столь любимого Тверского бульвара Питер уже присмотрел. Арендная плата, конечно, зашкаливала даже по нью–йоркским меркам, но в головном офисе «Фейса», тем не менее, уже дали финансовое «добро»…

А насчёт слетать на Коморские острова — и впрямь хорошая мысль. Тем более в приятном обществе. К Сидорову и людям, его окружавшим, Питер Жемчужников испытывал особую приязнь. Нормальные ребята, совсем молодые и такие… Как бы это сказать? Солидные? Крутые? Не то и не другое, а что–то как раз посередине.

Уже на подходе к метро, услышав возгласы зазывалы из книжного супермаркета, Жемчужников подумал, что у него ещё осталось время заглянуть туда минут на пятнадцать. Посмотреть, что новенького вышло на темы российского бизнеса.

Словно по мановению волшебной палочки перед ним как раз и возник обладатель громкого голоса, облачённый в костюм полосатого тигра:

— Лучшие книжки! За лучшие цены!

Из руки–лапы тигра Жемчужников автоматически взял протянутый рекламный листок. И, уже толкнув стеклянную дверь в подземный переход, почувствовал лёгкий, но неприятный укол чем–то острым. Куда–то в область почек.

Питер резко обернулся. И встретился с внимательным взглядом сквозь решёточку на тигриной груди. Тигр, понемногу пятясь, приплясывал и поигрывал зажатым в левой руке хвостом.

Жемчужников недовольно покачал головой и стал спускаться вниз. Выйдя из перехода на другой стороне Сретенки, он направился прямо к главному входу торгового центра. Плохо ему стало на ступенях, когда до дверей оставался один шаг. Уже и автоматические стеклянные двери послушно и бесшумно распахнулись перед ним, когда Питер стал заваливаться набок.