— Куда прикажете лететь?
— Продолжай выполнять задание, — чуть слышно ответил он.
Машина вела себя послушно. Мотор работал исправно, можно было восстанавливать ориентировку.
Сделав над лесом круг, снова стали набирать высоту.
К деревне Салино подлетели со стороны лесных оврагов, на высоте восьмидесяти метров.
— Как вы себя чувствуете, товарищ политрук? — не удержался я от вопроса. — Не укачало вас с непривычки?
— Укачало, — невнятно промолвил Жарков.
Ну, это ничего! Пройдет. Мы уже над заданным районом, можно бросать листовки.
Жарков начал разбрасывать пачки. Работал он молча, медленно, над некоторыми деревнями заставлял меня пролетать по два — три раза. Наконец разбросав все, он скомандовал:
— Давай домой!
Возвращались молча. Сели на рассвете. Я отрулил на стоянку и выключил мотор. Откуда-то, словно из-под снега, перед кабиной появился Коновалов. Мельком взглянув на машину, он всплеснул руками:
— Истрепали-то вас как, — запричитал он, чисто собаку в драке. Какие будут замечания?
— Никаких. Машину подготовил отлично, — от души похвалил я механика. — Ну и дали нам сегодня жизни, чуть душу не вышибли.
Коновалов понимающе закивал головой.
Я повернулся к Жаркову. Откинувшись на спинку, он полулежал в кабине. Руки у него были в крови, глаза закрыты.
— Товарищ политрук! Что с вами?
Жарков повернул голову и простонал:
— Ноги перебиты. Санитаров позовите.
Я опешил: «Укачало! Повтори заход! Еще раз повтори!» — вспомнились скупые команды Жаркова и, обругав себя за недогадливость, закричал что есть силы:
— Товарищи! Носилки сюда! Парторга ранило!
На машине его увезли в санчасть батальона, оттуда — в госпиталь. Закончив лечение, парторг через два месяца вернулся в нашу боевую семью.
Зимние ночи длинные. Темнеет рано, а рассветает поздно. А тут еще морозы такие, что во время полета до костей пробирает. Особенно тяжело приходилось штурманам. В задней кабине ветер гулял, как хотел. А чтобы наблюдать за целью, следить за местностью, им часто приходилось высовываться за козырек. Некоторые обмораживались, несмотря на меховые маски.
Как-то раз при полете на Спасс-Номазкино наш маршрут пролегал через большой населенный пункт Ярополец. И мне вспомнилось (в полете всегда что-нибудь вспоминается), как наш школьный учитель Евстафий Степанович, рассказывая об Александре Сергеевиче Пушкине, упоминал, что в августе 1833 года поэт приезжал в Ярополец, в имение Гончаровых, где навестил мать своей жены — Наталью Ивановну. В память о посещении Пушкиным тех мест одна из аллей Ярополецкого парка была названа Пушкинской. В доме, где он останавливался, была и «пушкинская комната».
Гитлеровцы, оккупировав этот район в 1941 году, надругались над памятью великого поэта. Они разграбили дом, уничтожили большую часть сада, а в «пушкинской комнате» устроили конюшню.
Теперь нам, советским людям, рядовым бойцам выпала честь встать на защиту славного прошлого и великого настоящего русского народа. И что из того, что нам дали маленький, почти не вооруженный самолет! Умей правильно драться тем оружием, которое вручено тебе. Самое главное — уметь бить! Не все ли равно, с какого самолета упадет бомба? Важно, чтобы попала во врага!
Конец «Черных стрел»
начале 1942 года 1-я ударная армия была переброшена под Старую Руссу, где приняла участие в наступательных действиях в составе Северо-Западного фронта.
Наш 710-й полк сосредоточился в Сельце, примерно в ста километрах от линии фронта. Около леса укатали взлетно-посадочную полосу, а в лесу вырубили стоянки для самолетов.
К этому времени в полк влилось звено самолетов связи. Штурманы этого звена лейтенанты Андрей Рубан и Николай Султанов были назначены к нам в первую эскадрилью, летчик Дмитрий Супонин — во вторую.
С тяжелыми боями войска армии продвигались вдоль реки Ловать, окружая 16-ю немецкую армию. Напряжение росло с каждым днем. Часто нарушалась связь с частями. К снова весь наш полк переключили ка работу по связи. Выручай, У-2!
К концу февраля наши войска, завершив окружение в районе Демянска крупной вражеской группировки, перешли к обороне. Последнее обстоятельство отразилось и на характере боевых действий нашего полка. Полеты на связь стали реже. Теперь необходимо было сосредоточить все усилия на уничтожении окруженных частей и войск, пытавшихся прорваться к ним. Для более успешного выполнения новой задачи требовалось построить аэродромы как можно ближе к фронту. Это позволило бы сократить время на полет до цели и обратно.
Такие передовые аэродромы очень быстро были подготовлены в Ожедове и Александровке. Назывались они аэродромами подскока. Один из них, Ожедовский, был дан нашему полку. Находился он всего в трех километрах от линии фронта.
И вот командир полка собрал в штабе весь летный состав.
— Сегодня вечером, — объявил он, — все перелетаем на аэродром подскока. Ночью будем бомбить гитлеровцев в районе Дретино и Белоусов Бор. С рассветом вернемся сюда, на основной.
В 17.00, как было приказано, поднялись в воздух и взяли курс на Ожедово. В задней кабине у каждого были штурман и техник.
Тесновато получалось, но техники привыкли к этому: как говорится, «в тесноте, да не в обиде», особенно если учесть, что добираться наземным путем было куда хуже. Во-первых, долго… Иной раз целый день тряски на полуторке с запчастями, да по такой прифронтовой дорожке, что следы от нее на теле дня три не сходят. А во-вторых, и небезопасно: любой «мессер» вздумает порезвиться и даст парочку очередей по колонне. В-третьих, холодно. Так проберет в кузове, что никакая одежда не спасет.
Поэтому техники предпочитали перебираться на новую площадку в своем самолете. И нам было выгодно — прилетишь, и самолет сразу же оказывается в руках своего «хозяина».
Обычно для перебазирования «лётом» формировали передовую группу техсостава из такого расчета, чтобы на новом месте в эскадрилье были все специалисты: примерно шесть техников и механиков, два оружейника, по одному мотористу и электрику. Произвели посадку, и все — технический и летный состав — дружно брались за подготовку материальной части, и через час полк мог уже вылетать на боевое задание.
Такая организация перебазирования была подсказана фронтовым опытом, она особенно оправдала себя при действиях с аэродромов подскока. Ведь для того и перелетали, чтобы сразу же, неожиданно для противника, нанести удар с новой точки.
На аэродром в Ожедове сели, когда уже было темно и вдоль посадочной полосы мерцали тусклые огни.
Лыжи самолета, скрипя, легко скользнули по снегу. Еще при подходе к аэродрому мы увидели впереди зарево — линия фронта была рядом. А когда, закончив пробег, свернули на мигавший у леса огонек карманного фонаря, ясно услышали непрерывный стрекот пулеметов и редкие, глухие удары орудий. Батальон аэродромного обслуживания хорошо укатал взлетно-посадочную площадку. В лесу тщательно замаскировали бомбосклады. В крайнем доме сделали уютную столовую. Трудно было поверить, что люди под самым носом противника, в сильные морозы сделали хороший аэродром. Раз самолет легко скользит после посадки, значит, он будет легко взлетать и с бомбовой нагрузкой.
Как только поставили самолеты вдоль опушки, батальонный комиссар Коротков собрал нас и разъяснил:
— Мы находимся близко от передовой. С командиром договорились, что, когда пойдете по кругу, АНО (аэронавигационные огни) не включать, иначе немцы определят место посадки и накроют. Кроме того, — добавил он, — здесь непрерывно летают фашистские разведчики. Так что поосторожнее, друзья. А теперь по машинам!
Наши У-2 еще раз «модернизировали». На каждом из них уже вместо кустарного приспособления для бомб имелось шесть настоящих балок — бомбодержателей: четыре под крыльями и две — под фюзеляжем.
Для повышения точности бомбометания установили прицелы. Вот теперь из «кукурузника» сделали настоящий бомбардировщик. Бомбовой груз в 200–300 килограммов уже что-то значит. Пусть это меньше, чем берет «пешка» (Пе-2), зато мы вылетов производили в два-три раза больше, да и там, где мы бомбили, немцев было погуще, чем во фронтовом тылу.
