— Я вовсе не считаю тебя безнадежной.

— Но ты — совсем другое дело! Ты — моя семья.

Оттого что сестра использовала слово «семья», на душе у Линдсей потеплело.

— Почему бы тебе тогда не спросить у Олли, что он думает по этому поводу? — предложила она, надеясь разговорить Керри-Энн, которая проявляла решительно не свойственную ей сдержанность, когда речь заходила об Олли.

— А мне и не нужно этого делать. Ты же знаешь Олли, у него рот не закрывается. — Керри-Энн постаралась ответить как можно небрежнее, но ее выдал предательский румянец, заалевший на щеках. Словно ища повод, чтобы переменить тему, она схватила журнал, открытый на развороте и лежащий на столе. — Эй, послушай, должно быть, это та самая статья, о которой мне прожужжала все уши миссис Хамфри. Круто. Мне до сих пор не верится, что ее написал твой приятель.

Линдсей поспешила поправить ее:

— Он — не мой приятель.

— Все равно. — Керри-Энн окинула ее задумчивым взглядом, прежде чем продолжить: — А тебе не приходило в голову, что ты несправедливо обошлась с ним? — Она взмахнула журналом со статьей Рэндалла. — Я имею в виду, что он буквально из кожи вон лезет, что вернуть твое расположение. Как ты можешь не замечать этого?

— Легко. — Линдсей сделала движение, будто намеревалась забрать у сестры журнал, но та, улыбаясь, отвела руку, не давая ей сделать это. После нескольких безуспешных попыток Линдсей наконец сдалась и опустилась в свое кресло за столом. — Послушай, — сказала она, — я ценю то, что он старается помочь, но уже слишком поздно, во всяком случае, в том, что касается наших с ним отношений. Я больше не смогу ему поверить. Никогда.

— Но ведь он тебя не обманывал! — возразила Керри-Энн.

— В некотором смысле он поступил намного хуже. Он утаил от меня то, что все изменило бы, знай я об этом.

— Может быть, поэтому он и не стал ничего тебе говорить. — Керри-Энн спрыгнула со стола и перебросила журнал Линдсей. — Честно, Линдс, ты, вроде бы такая умная женщина, иногда бываешь на удивление тупа. Парень явно сходит по тебе с ума, а влюбленные совершают самые идиотские поступки. Это вроде как свойственно им, понимаешь? Только не говори мне, что никогда не делала глупостей во имя любви.

— А вот и не делала, если хочешь знать, — ответила Линдсей.

Самый глупый поступок, о котором она могла вспомнить, заключался в том, что в четвертом классе она послала «валентинку» Билли Джарвису, прекрасно зная при этом, что он будет смеяться над ней — что он и сделал.

Керри-Энн встала, уперев руки в бока и глядя на сестру с видом школьного учителя, уставшего биться с исключительно тупым учеником.

— Не исключено, что это оттого, что ты еще никогда не была влюблена. Ну, ладно, раз уж мы заговорили о глупости, как назвать то, что ты прогнала от себя идеального парня только потому, что он на самом деле оказался не таким уж безупречным?

— Не знаю. Как? — мрачно поинтересовалась Линдсей.

— Ну, ты даешь! Это называется безумие! Особенно после всего того дерьма, что вылили на меня парни, и вполовину не такие приличные, как Рэндалл. Ну, не знаю, например, мой бывший ухажер. — Керри-Энн отказывалась даже произносить имя Иеремии. — Впрочем, тебе виднее. Это — твоя жизнь… или, я бы сказала, похороны.

После этого Керри-Энн вышла, покачивая бедрами, оставив Линдсей размышлять над ее последними словами.

Каким-то образом Линдсей сумела продержаться до конца рабочего дня. Но к закрытию магазина она буквально валилась с ног, не столько от физической усталости, сколько от усилий казаться спокойной и собранной, несмотря на бурю эмоций, бушевавших в ее голове и сердце. Должно быть, Олли заметил, что она не в себе, потому что подошел к ней, когда она закрывала учетную книгу, и протянул чашку эспрессо.

— Вот, возьмите, — сказал он. — Вы выглядите так, что, думаю, она вам не помешает.

— Я бы предпочла стаканчик виски. Но все равно спасибо, — ответила Линдсей, одним духом осушая чашку.

— De nada. — Но уходить он не спешил, как будто что-то его тревожило. Наконец он произнес: — Послушайте, мы тут подумали, то есть Керри-Энн и я… Ничего, если мы отпросимся завтра на пару часов?

Она захлопнула учетную книгу.

— Завтра не совсем ко времени. Я должна быть в суде, так что здесь и так будет не хватать рабочих рук.

— Да, я знаю, потому и спросил. Мы подумали, что вам не помешает поддержка своей команды.

Линдсей поспешила извиниться.

— Прости меня, если я была груба. Это очень мило с вашей стороны, Олли.

Он спокойно смотрел на нее.

— Знаете ли, вам необязательно все и всегда делать самой. На тот случай, если вы не в курсе, мы готовы прикрыть вам спину. — И словно в подтверждение своих слов, он взял у нее пустую чашку и предложил: — Еще кофе на дорожку?

Линдсей вынуждена была признать его правоту. Она действительно привыкла все делать сама — наследие детства, — посему временами забывала о том, что она не одна.

— Кофе я больше не хочу, — сказала она Олли, — зато с благодарностью принимаю ваше предложение стать моей группой поддержки.

Она уже направилась за своей курткой и сумочкой, когда услышала, что в магазин вошел поздний покупатель. Мужчина поприветствовал мисс Хони, и Линдсей узнала этот глубокий баритон. Рэндалл! Чтобы он не заметил ее, она быстренько юркнула за один из высоких книжных стеллажей. Через несколько секунд она уже сидела в своем офисе, заперев дверь и планируя бегство через заднюю дверь, и тут к ней постучалась мисс Хони.

— Открывай, сладкая моя. У нас гости!

Линдсей ощутила, как ее охватывает раздражение. Эта женщина расстелила бы красную ковровую дорожку для самого Саддама Хусейна! Но теперь у Линдсей не оставалось иного выхода, кроме как выйти из своей крепости. Прятаться от Рэндалла — это было как-то совершенно по-детски… Хуже того, он может решить, что она боится встречаться с ним, поскольку не уверена в себе и своих силах. От понимания этого раздражение Линдсей лишь усилилось. Почему он так поступает с ней? Почему он просто не может оставить ее в покое? И пусть написанная им статья — да, очень милый поступок — говорит сама за себя, это все же красноречивое признание теа culpa[77].

— Я всего лишь хотел забросить тебе вот это, — сказал он, вручая ей пухлый манильский конверт. — Здесь статья, которую я написал для «Кроникл». Я подумал, что ты захочешь прочесть ее раньше, чем она выйдет в воскресном выпуске.

Оказывается, ей можно было не беспокоиться по поводу того, что он припадет к ее ногам и станет умолять о прощении. Его лицо было почти невозмутимым, и на нем она не обнаружила и следа страдания или тоски. Нет, перед нею стоял Рэндалл Крейг, который когда-то покорил ее сердце. В его синих глазах вспыхивали веселые искорки, а губы готовы были сложиться в лукавую улыбку. Когда она брала у него конверт, кончики их пальцев соприкоснулись, и от этого у нее по всему телу пробежала дрожь возбуждения.

Линдсей вдруг поняла, что, несмотря на все усилия, ее решимость ослабевает.

— Спасибо, конечно, но я уже видела ее, — сообщила она ему. — Одна из моих покупательниц принесла мне сигнальный экземпляр — кто-то из ее родственников работает в журнале.

Рэндалл вопросительно приподнял бровь.

— Ну, и что ты об этом думаешь?

Линдсей, разрываясь между желанием продемонстрировать холодную отстраненность и искренним восхищением, ответила:

— Именно так написала бы и я, если бы умела делать это так же хорошо, как и ты. — Ответить по-другому она не могла — это было бы нечестно, а опускаться до его уровня она не желала. Равно как и потакать ему каким-либо иным образом. А потом отрывистым и деловым тоном Линдсей добавила: — Но, право же, не стоило себя затруднять, тратить время на то, чтобы занести мне статью. Я вполне могла дождаться выхода журнала из печати.

— Да, но тогда ты не смогла бы прочесть ее до завтрашнего заседания суда по твоему делу.