Глаза Артура горят огнем одержимости. Пальцы теребят застежки, дыхание учащается.
– Ты поедешь со мной?
Похоже, он не ведает, что говорит. Похоже, это у него такая часть прелюдии.
– Ты поедешь со мной?
Мне так хочется, чтоб все было хорошо. Мне так приятно играть в чистые чувства и безграничное счастие…
– Ты поедешь со мной?
– Да! Навсегда! И сейчас, и через десять дней, и через сто лет!!! Да, да, да… – последние всхлипы касаются уже совсем другого вопроса.
* * *
«Лучше бы чем положено – куда надо тыкал, а не носом в промахи! Не возлюбленный – а педагогический маньяк какой-то», – думала я об Артуре, спустя совсем немного времени. Почти ежевечернее общение сроднило нас до той степени близости, когда имеешь полное право ворчать на другого и даже находишь в этом какой-то удивительный кайф.
Нет, ну ведь правда! Вся его страсть расходуется на то, чтоб научить меня осмотрительности. В понимании Артура, моя основная цель сейчас, доработать оставшееся до окончания первой части договора время, получить свой честно заработанный за первую книгу гонорар и посокрее покинуть родную страну. Для осуществления этих планов очень важно, что бы Лиличка ничего не заподозрила. Потому Артур все время воспитывает меня. Причем делает это на примере прошлых ошибок.
Неустанно Артур выспрашивает подробности написания книги, поражается моей доверчивости и явно наслаждается Лиличкиными ляпсусами… Я поначалу пережидаю, оправдываться не пытаюсь, с дискуссиями не лезу. Потом не выдерживаю – есть у Артура моего такой вот необычный талант – задевать за живое. Завожусь, интересуюсь, расспрашиваю. Трачу драгоценное время на стопятое обсуждение Лиличкиных методов. Причем, точно знаю – Артур поотвечает, повыспрашивает, выскажется, потом помолчит несколько минут, пороется в черепушке, ища, на какую б еще тему повоспитывать, ничего не найдет и поднимет на меня взгляд. Уже новый, уже совершенно особенный. Это, как знак. Это значит – пора переходить от общественного к личному. А я и вижу это, и понимаю все, но так уже предыдущим разговором распалена, что не успокоюсь, пока не довыясню… И начинаю теребить подробностями.
– То есть еще до того, как Черубина стала звездой, ты уже знал дальнейшее развитие событий? Ну, в смысле, ключевые узлы. Сделаться знаменитой, потом, когда ажиотаж немного спадет, трагически скончаться, потом, когда ажиотаж вокруг смерти тоже поутихнет, вытащить на свет некоего биографа с сенсацией…
– Именно так. Причем знал я это еще до того, как окончательно определился, кто будет Черубиной. Впрочем, нет, не знал – планировал. Разные степени уверенности. Мне просто очень повезло с Мариной, она смогла довести Черубину до нужного градуса. Она – харизматичная… Была. Только ты не думай сразу всякие гадости. Сенсацией должна была стать вовсе не смерть Маринина, а разоблачение гибели Черубины. Некий биограф – кстати, я хотел, чтоб это был парень, журналистам-мужикам больше доверяют, – должен был раскопать, что гибель Черубины была подстроена. Ну, и описать, почему. Именно из-за той истории, в которую ты поверила и которую написала в своей книге. Это повлекло бы новый всплеск интереса к Черубине, это позволило бы выпустить новый альбом, который вне зависимости от качества вещей, стал бы невероятно популярным. С таким-то пиаром, а? Марина не знала заранее о моих планах. Не верил я в ее здравомыслие. И правильно. Сорвалась с катушек, едва окончила первую часть операции и узнала о второй…
– Сорвалась с катушек или с крючка? – я даже отстраняюсь, для пущей иллюстрации своего возмущения.
– Отовсюду. Отовсюду сорвалась, и не нужно меня этим подкалывать. Имей сострадание к раскаявшемуся убийце и грешнику… Дальше ты все и сама уже знаешь. У меня, между прочим, из-за Марины начались весьма серьезные неприятности. Рыбка решил, что проект упустил прибыли. Повел себя по-свински, навесил на меня долги, к которым я не имел никакого отношения. В общем, я ушел из команды. Я – из команды, а Марина – вообще из жизни. Правда спустя год. Кстати, что было с Мариной в последний год – понятия не имею… Тоже, между прочим, интересная тема, а? Только возьмись за нее – прибью не задумываясь. Мне такие твои риски совершенно не нужны. Тихо, спокойно уезжаем и не во что больше не вмешиваемся… Не вздумай копать последний год Марины, слышишь!
– Мне не надо копать. Я и так знаю, что было. Я отправила Марину вместо себя в гастрольный тур по провинциям. Марина просилась уехать на пару месяцев из Москвы, я смогла предложить место. Но, как видишь, и это не принесло ей успокоения. Я так понимаю, вернувшись сюда, она столкнулась с серьезными сложностями… А может, не вынесла несправедливости. Черубина популярна и обожаема, поет из каждого хоть сколько-нибудь воспроизводящего музыку устройства, а она, Марина, сидит без работы и вынуждена соглашаться на сомнительные предложения аферистов вроде Рыбки и Лилички… Погоди, ты все так внятно описываешь, но напрочь упускаешь один момент. Какое место в твоей теории занимает одна из основных фигур моей версии причин самоубийства? Ну, Марина-Рина, по твоему усмотрению, кто?
– Массажистка, – хмыкает Артур, проявляя редкую скупость в разъяснении.
– Тоже мне, открыл Америку. В Черубины-то она как попала?
– Я попросил. – признается неохотно, натянуто. – Не мучь меня, ладно? – глядит умоляюще. – Ничего особенного. Когда Марина совсем вышла из-под контроля, я внедрил запасной вариант. Им была Марина-массажистка. Тот прямой эфир, где Марина сорвала маску, ты видела… Мы тут же отсняли постановку. В качестве сенсации: «Черубина показала свое истинное лицо!» , мы по всем новостям прокрутили отрывок из передачи. То есть, якобы, отрывок из передачи, а на самом деле – классную подделку. Черубина сбрасывает маску, а под ней – лицо марины массажистки. Эта Марина была согласна разыграть гибель Черубины и все прочее. Вот и пришлось устранить Бесфамильную из игры. Со времен того дня с новостями, все считали Черубиной другого человека. Бесфамильная перестала быть опасна. Тем более, она тогда была одержима идеей сбежать от нас. Я сделал все, чтоб она не думала о мести, а заботилась только о возможности избавиться от моего гнета. Марина боялась меня, потому не стала выступать ни с какой ответной акцией…
Он будто борется сам с собой в разговоре. Речь его то полна горечи и раскаянья, то наполняется вдруг гордостью. Он действительно считает достижением свою победу над Мариной, это видно сразу. При этом, конечно, он не может забыть о последствиях, к которым эта победа привела. Бедный Артур. Он сам уже запутался в себе – то ли просто удачливый подлец, то ли гений пиара, то ли вообще не поймешь кто.
* * *
– Послушай, я должна тебе признаться… – все важные вопросы, как и было заявлено, мы решали в постели. Если учесть, что виделись мы в основном по ночам – в этом не было ничего удивительного… – Послушай, я должна тебе признаться… – говорю и осекаюсь, зарываюсь носом в его подмышку, содрогаюсь от собственной гадостности, но ничего не говорю. Боюсь признаться и разрушить иллюзию гармонии, установившейся между нами. Пусть не долго, пусть путем умалчиваний, но пусть существует эта гармония…
В последнее время я все больше и больше запутывалась.
С одной стороны – моя работа с Людмилой и дядей Мишей шла полным чередом. Сейчас, спустя время, даже представить не могу, как мы все это успевали. Дядя Миша – главный герой нашего плана, писал по авторскому листу за сутки и еще и умудрялся появляться на вилле и демонстрировать Лиличке свое наличие и усердие. Мы верили в победу и всерьез обсуждали планы на будущее.
Недавно совершили уникальное открытие.
– Ангелы на нашей стороне, не иначе! – всплеснула руками Людмила, когда увидела раздобытый мною листок. – Не бывает, чтобы так везло.
Но нам действительно везло. Будучи в очередной раз вызвана строгой Лиличкой для внесения незначительных правок в строчимую нами с Людмилой ахинею, я вдруг осталась одна в ее кабинете.
