Но, Боже мой, с другой стороны, как бы это было здорово… Пухлая детская ладошка – такая маленькая, что кажется игрушечной – доверчиво покоится в моей руке. Из освещенной и пахнущей чаем кухни мы идем в комнату. Зачем? Отбирать папу у компьютера и усаживаться ужинать. Всем вместе, в уютной теплой кухоньке, под тихую оркестровую мелодию и веселое детское щебетание, обмениваясь теплыми, любящими взглядами…
Неужели все это еще может быть у меня? Неужели нашелся человек, который предлагает мне это, хотя и понимает, что ребенок будет не родной, а я – неполноценная…
– Если б ты знал, как я расстраиваюсь, когда ты все то говоришь. – в сотый раз, я, поправ все данные раньше себе обещания, пустилась в откровения. – Я ведь верю тебе! И если это потом окажется просто так сказанным, я с ума сойду, я не выдержу…
– Как ты можешь?! – Павлик обиженно надувает губы и отворачивается. О нет! Теперь он будет мрачным до тех пор, пока я не начну подлизываться. Сколько убеждала себя не открывать ему, что думаю, сколько собиралась вести себя сдержанно… Но нет, все равно прорывает иногда. И что-то такое говорю и порчу все. Впрочем, какая мне уже разница? С человеком, который может обидеться в самый ответственный момент, вряд ли стоит связывать будущее ребенка… Да и какое у моего ребенка может быть будущее? Никакого, потому что ребенка не существует и не будет никогда. Мне тридцать три года и моя жизнь – бессмысленна!
– Разве я дал тебе повод считать, что говорю просто так? – на этот раз Павлик изменяет своим привычкам и начинает разговор первым. – Вспомни, что сказали в консультационном центре: вы сами себя накрутили, будто усыновить ребенка – такая большая проблема. Женитесь, собираете необходимые бумаги, едете в детский дом, определяетесь, потом предстаете перед опекунским советом и все. Проблем нет, Сонечка. Все ясно, как белый день. Адрес того дома, что нам советовали, у меня остался. Если с твоими капризами и проверками чувств покончено, давай уже действовать. Посмотри на Марину – она тоже думала, что будет жить вечно и еще успеет завести ребенка… Я ведь знаю, тебе, как и всякой женщине, как и Марине, это необходимо…
Мне, как и всякой женщине? Мне, как и Марине?! Это почти хамство! В одном Павлик прав. Марина жила для себя, умерла для себя. И вот в результате только наш «Нараспашку» после себя и оставила. Впрочем, отдадим должное – это немало.
Марина тоже думала, что еще успеет и жила бессмысленно. Теперь так собираюсь жить я. «Тот перетянет на себя долю покойничью,» – снова воскресает в ушах старухин голос. Кажется, я просто переутомилась сегодня. Слишком много эмоций, слишком много поводов для помешательства…
– Ну, что ты молчишь? – Павлик безжалостно выхватывает меня из объятий беспамятства. Трясет с надрывом, нервничает. – Кстати, – это уже деловым тоном, уже без истерики, – Только сейчас вспомнил. Знающие люди мне посоветовали, для опекунского совета справку предоставлять медицинскую с объяснениями, почему пара не может иметь детей. Тебе же напишут там в больнице, что так и так, удалили оперативным вмешательством? – и тут же снова с трагедией в голосе, это уже не по делу, значит можно дальше чувства чувствовать: – Ну что ты молчишь?!
– Павлик, я отключаюсь! Все мне напишут, все, что скажешь, подтвердят, только очень тебя прошу, давай завтра поговорим… Я ж не железная!
Объективный взгляд.
Он бы еще ее тряс, и еще требовал объяснений, если б она не заснула сразу же. Делал бы он это вовсе не из жестокости, а потому что чувствовал – что-то не так, что-то изменилось в Сонечке, кто-то другой владеет теперь ее помыслами. Верить в это, и вообще об этом задумываться Павлику было унизительно. Максимум, что он мог себе позволить, это пытаться получить твердое подтверждение предыдущих договоренностей. А подтверждения были вялые, шаткие, и давая их, Сонечка как бы впадала в оцепенение, и Павлик пытался хоть как-то ее расшевелить, рисуя все новые горизонты, и сам начиная верить в них.
Изначально Павлик и Сонечка говорили об усыновлении ребенка, как о чем-то призрачном. Дескать, поживем вместе, встанем на ноги, вырастим себе стабильность и уверенность, а вот потом пойдем и сделаемся молодыми родителями. Возьмем какую-нибудь двухгодовалую крохотулечку – не меньше, потому что, как считал Павлик, дети только с этого возраста начинают вызывать к себе любовь и симпатии. Изначально о ребенке говорилось даже всегда в сослагательном наклонении. Мол, если бы мы могли вдруг резко встать на ноги, то… Но потом, когда Сонечка явно начала ускользать из рук и планов Павлика, он, подсознательно пытаясь удержать, покорить, вернуть в казавшееся ему подчинение, стал говорить о будущей семье все вразумительнее, и даже в консультационный центр Сонечку повел, щеголяя серьезностью своих намерений.
Вообще, для бедняги-Павлика все сейчас рушилось. Он так устал когда-то от своей роли при Марине, что, встретив Сонечку – такую непохожую, такую милую, такую спокойную, мудрую и правильную, – тут же решил измениться и начать жизнь по-новому. Для Марины он всегда был не слишком любимым мальчиком для интимных встреч, без всякой душевной близости. Уверившись в этом окончательно, Павлик испытал мощнейший приступ боли где-то в районе самолюбия и решил, во что бы то ни стало, избегать впредь подобных ситуаций. Сонечка – смешная, маленькая, впервые увиденная в трамвае – сразу показалась идеальным вариантом. Павлик подошел познакомиться и мгновенно понял, что не ошибся. Женщина с очень тяжелой судьбой, Сонечка не сломалась, а, вопреки всему, осталась веселая и… ласковая. Павлик решил измениться, / быть подстать, чтобы стать/, и сознательно выстроить свою персональную идиллию. Немножко назло Марине, немножко в пику сестрам – одна разведена, другая мужа презирает, обе высмеивают Пашенькины идеалистические наклонности и считают, что благополучных семей нынче не бывает. А вообще – в подражание отцу, который по сей день жил с матерью в согласии, а всех остальных обитателей квартиры старался опекать и поддерживать. В общем, Павлик экстренно принялся менять свой образ жизни. Из беззаботных gеймеров, следящих за посетителями игрового зала, он легко вырвался в менеджеры по торговле. Хозяева фирмы всегда поощряли энтузиазм молодых кадров. Продажа компьютерной техники оказалась Павлику вполне оп зубам и очень скоро его стали хвалить и вешать на доску почета, как лучшего продавца-консультанта недели. Павлику казалось, что в перспективе у него большие заработки. Он радовался сам и делился с Сонечкой планами о золотых горах. Она виделась ему, Павлику, женщиной, с которой возможно создать все им задуманное. Такой и должна, по его мнению, быть жена: милой, но не безумно красивой, веселой, но уже без девичей ветрености, не слишком счастливой в прошлой жизни, кроткой и немножко глупенькой… М-да, Павлик совершенно не знал настоящую Сонечку. Отчасти – потому что и не хотел знать, довольствуясь устраивающим его, придуманным образом, отчасти потому, что она искусно маскировалась, на каждом шагу выдумывая, и сама веря в эти свои выдумки.
Например, про операцию .и невозможность иметь детей. То есть сам факт, конечно был правдою, но произошло все это очень давно. Еще до периода раннего и неудачного Сонечкиного замужества…
Его звали Владленом и это имя очень раздражало ее. Она называла Владиком, а в порыве ехидства – Леночкой. У них была 14– летняя разница в возрасте и это поначалу удивительным образом ни на чем не сказывалось. Ну, интересы там общие, друзья, разговоры. Вечерами Владик оттягивался по дешевым кофейням с компанией неформалов, днем – неузнаваемо изменившийся, обедал в дорогих ресторанах с партнерами по кооперативу. Он был парень с головой, вдобавок – чей-то там сын, потому любые начинания казались относительно безопасными, и умные люди пригласили его в совладельцы кооператива. Кстати, Сонечка так до сих пор и не уяснила, кем именно является ее бывший тесть и если б ее спросили о нем, ответила бы: «душевный старичок с носовым платком за поясом желтого домашнего халата».
