– Если?! – Лиличкины брови взлетают вверх. – То есть ты еще и отрицаешь свою вину?

Нет, не зря я не хотела этого разговора. И не потому, что боялась мести или каких других последствий, а потому что не готова еще была оказаться столь безжалостной, чтобы изрезать несчастную Лиличку жесткой правдой о ней самой. Ведь даже если сделает вид, что ничуть не задета, все равно поранится. И ночами спать не будет, то ли озлобляясь еще больше, то ли стыдясь и раскаиваясь. Я не хочу быть твоим палачом, Лиличка, я не хочу!

– А придется, – отвечает она после моего заявления о нежелании говорить на данную тему.

Что ж, значит, деваться некуда:

– Вины моей нет, – поражаюсь невесть откуда вдруг взявшейся силе своего голоса. – И мы обе прекрасно это знаем. Мы обе знаем, что ты обманом втащила меня в этот проект и подсунула лживые факты для книги. Обе знаем, что я имела полное право отказаться от дальнейшего участия в твоих планах. А еще мы знаем, что содеянная грязь разъедает. Ею ты выжгла себе душу. Ни во что не веришь, никого не любишь. Наркота не спасает. Половина персонала Генкиной виллы, тобою соблазненная, тоже не приносит никакой радости… Деньги ты зарабатывать на самом деле так и не научилась. Как бы не пыталась ты строить из себя великого стратега-воротилу, если посмотреть объективно, все твои проекты убыточны. Существуют они только за счет основного Рыбкиного бизнеса. Посмотри, во что ты себя превратила! В делах – неудачница, в постели – нимфоманка, в дружеских отношениях – лгунья, всех пытающаяся использовать… Ты злишься на меня, за то, что я оказалась неподдатливой жертвою. Всего лишь из-за этого, а вовсе не из-за эфемерного вреда, нанесенного твоему делу моим уходом.

Рыбка вскочил синхронно с Лиличкой. Успел перехватить ее руку, занесенную для удара над моей головой. Я как сидела, глядя прямо перед собой, так и продолжала сидеть. В конце концов, она сама хотела услышать, что и о чьей вине я думаю…

– Тихо-тихо-тихо, – запричитал Рыбка, успокаивая. – Ша, барышни! – произнес уже чуть более весело. – Из вас, я смотрю, пора добывать электричество. Давайте, для разрядочки… – все еще удерживаю Лиличку одной рукой за запястье, он наполняет бокалы. – Мы же цивильные люди! Только драки нам еще и не хватало! Мы же не…

Рыбка осекается, потому что из-за шторки нашего закутка вдруг появляется… ствол автомата. И утыкается прямо Рыбке в бок. Такого я и близко предположить не могла! Что это?! Милиция?! Бандиты-конкуренты?! Возле нашего столика вырастает пара человек в форме. Молодые, но безэмоциональные. С каменными лицами и пустыми взглядами. Лиличка мягко оседает в кресло. Рыбка медленно поднимает руки.

– Девчонка пойдет с нами! – сообщает один из гостей и указывает на меня жестким кивком. – Счастливо оставаться…

В панике оглядываюсь. Приплыли! Надеюсь, меня не сочли дорогим Рыбкиным гостем и не станут потом требовать с него за меня выкуп? Память услужливо подбрасывает какой-то фильм, в котором похитители каждый день отсрочки платежа отмечали отрезанным у жертвы пальцем… М-да уж, главное – в нужное время, в нужном месте… А двести грамм я, между прочим, еще не выпила!

– За перемирие? Пей, когда родная мать предлагает! Когда б еще такой нонсенс с тобой приключился! – маман старается казаться веселой, но я-то вижу, что родительница моя крайне насторожена. Ну еще бы! Представляю, что она там себе напридумывала, раз решила с помощью охранников-боевиков меня у Генки отбивать. А тут еще я со своими закидонами: вместо благодарности возмущаюсь и требую невмешательства. Тяжело маман дается ее роль родительницы. Тяжело ей. И со мной, и с самой собой, и с новыми, непонятными для нее правилами окружающего мира. И предложенный коньяк, между прочим, верное подтверждение маманского напряжения. Она общалась массой врачей, она убеждена, что мне не то что пить – даже жить вредно. Обычно маман страшно расстраивается, когда я тянусь к крепким напиткам.

– Александра Григорьевна! – я и не думаю сдавать позиции. – Уничтожить меня путем доведения до нервного срыва вам не удалось, так вы теперь напрямую травить взялись?

Говорю строго, но коньяк выпиваю. А то и вправду спохватится, отменит предложение. А я, как покладистая дочь, и последняя дура останусь без расслабляющих средств…

В последнее время при маман я стараюсь быть покладистой. Вероятно, это уже возраст. Не замечали? Количество морщин в уголках глаз прямо пропорционально уважению к родителям. И не потому вовсе, что мудрее делаешься. А оттого, что на себе испытываешь, что такое взросление и страшно жалеешь родителей, которые этим глупым занятием давно уже занимаются…

Скажите, это ничего, что я в тридцать, и уже о старости? Это со всеми так, или у меня что-то не так? Ой, да знаю, знаю, что давно не влюблялась. Уже целых два месяца! Но не повод это в хандру впадать, правда? Может, дело и впрямь в возрасте…

– Ну, знаешь ли! – маман все еще негодует по поводу моего недовольства и ни в какую не признает своей вины. Прям как я полчаса назад не признавала своей перед Лиличкой. Впрочем, нет, не также. Я-то ведь действительно была невиновна! – То есть, конечно, принцип «я тебя породил, я тебя и убью» мне достаточно близок, – продолжает маман. – Но вот другим, чтобы не случилось, убить не позволю!

– Ну, сколько тебя раз повторять: со мной все было в порядке! Никто меня не обижал и засылать за мной ребят с автоматами совершенно не нужно было. А если б Рыбка уперся и приказал своим устроить перестрелку? Ты понимаешь, что могли пострадать люди!

– А так могла пострадать ты! – маман, словно танк, прет напролом и гнет свою линию. – Нет, ну а как я еще должна была поступить? Сначала ты ведешь себя как-то странно. Приезжаешь – и сразу прятаться. Жить в обжитых уютных местах отказываемся, работу себе в совершенно другой отрасли находишь, со мной о прожитых в другой стране месяцах говорить отказываешься… Видно же, что сначала бегством спасалась, а теперь, выждав положенный для страстей срок, решила вернуться, но все равно на поверхность пока показываться опасаешься. Особенно это ясно стала, когда твои полудурки справки о тебе навести попытались. Да еще как! Развязно, самоуверенно! Фу, шваль… Разумеется, я наняла человека, чтобы следил за тобой. И естественно, когда он сообщил, что ты с этим своим Геннадием на всю улицу разругавшись, вынуждена была сесть в Джип и поехать куда-то… Короче, материнское сердце решило действовать. Зря, что ли, охранники мои офисные свой хлеб едят? Не зря ж я их начальнику регулярно взносы перечисляю…

– Геннадий тоже перечисляет, и тоже регулярно, – уже без особой надежды что-либо доказать, бормочу я. – Могла выйти серьезная потасовка. Тебе повезло, что Геннадий с Лилией попросту растерялись и не стали пытаться меня вызволить. И в милицию, кстати, не заявили, а могли!

– Ты так говоришь, будто они друзья… Прямо изволновались из-за тебя все…

– Так ведь и впрямь друзья, – вру я, давно и окончательно решив ни за что не создавать маман плацдармов для излишнего беспокойства. – А ругались мы в шутку. Генка игрушечные наручники на бывшего одноклассника нацепил, а мы с этим несчастным пострадавшим думали, что кандалы всмаделишние. А справки он наводил, потому что хотел меня видеть. А я – не хотела, устала как-то от людей, общества, беспробудного застолья и пустого веселья… А уезжала на полгода вовсе не в качестве бегства. Скажи, ты бы не уехала, если бы можно было полгода в Крыму провести?

– «Нет войны – я все приму! Ссылку, каторгу, тюрьму… Но желательно в июле! И желательно в Крыму!» – цитирует Филатова маман и, кажется, немного успокаивается. По крайней мере, немедленно стребовать с меня информацию не пытается. Отчасти ее убедил мой довольно мирный разговор с Лиличкой.

Сориентировавшись, кто и зачем меня похитил, Первым делом я высказала маман все, что думала о таком наглом вмешательстве в мою жизнь. Вторым – позвонила Лиличке на сотовый и не без злорадства сообщила, что ее агрессивный взгляд моя охрана по ошибке приняла за попытки нападения и переусердствовала в страховании.