Похищение жеребца Квазимодо было спланировано еще накануне прихода шелкового каравана.

Джабраил призвал к себе наемников Базая и Дурая.

– Ну, что – душегубы, разбойники и мародеры! – молвил эмир. – Хотите премию от меня получить? Можете не отвечать. Знаю – хотите. Так вот, афонькиного жеребца необходимо стибрить в самый короткий срок и надежно спрятать. А самого этого Афоню вместе с его зверем, я шохом-мохом отправлю в Персию, пущай там ищет свою шемаханскую царицу или еще какого черта лысого, пока не сгинет вовсе. Когда он уедет, коника вернуть мне, а вам сразу идти в кассу за премией. Кругом! Исполняйте, разбойное отродье, глаза бы мои на вас всех не смотрели.

С кем приходиться работать, подумал эмир. На какие только пакости порой приходиться идти, чтобы получить желаемое. Но иначе ведь и цели не достигнуть, а она, как гласит восточная мудрость, всегда оправдывает средства. С другой стороны, продолжил фрустрировать Джабраил: «Ведь, должен же глава государства обладать целеустремленностью в достижении своих государственных интересов. Да и с богопомазанников какой спрос? Мы над ним, над спросом, и все свои желания подчиняем только одному – государственной необходимости. Сегодня у нас в Дербенте главная госнеобходимость – новый жеребец! Выеду потом на нем в люди и всякой верноподданной швали сразу будет видно, вот едет эмир на самом лучшем в мире мерине шестисотой серии».

Так думал о своем подленьком поступке Джабраил-оглы – эмир Дербента, коньячных погребов и нефтяных скважин, пока не уснул крепким сном праведника.

Тем временем, эмирские бандюганы-пограничники отвели Квазимодо на свою дальнюю заставу, достали малую толику опия, покурили и стали чистить оружие. Ведь это только кот, когда ему делать нечего занимается гигиеной, а джигит – чистит оружие. Разговаривать было не о чем, потому что под папахами этих джигитов мысли появлялись крайне редко. Если же вдруг, какая и заглядывала под нахмуренные брови, то была она посвящена только устройству коварных засад или дележу добычи. Вся же остальная жизнь кавказских погранцов была основана на инстинктах.

Однако сегодня был совершенно иной случай. Уж больно хорош был жеребец Квазимодо. Такого ладного и быстроногого коня хотел бы иметь каждый джигит. И вот теперь, что Дурай, что Базай сидели молча и каждый пыжился над придумыванием способа, как заполучить жеребца в собственность. Первым заговорил Базай:

– Дуда, брат! Хороший у нашего эмира жеребец будет?

– Да, уж…

– Мне бы такого…

– Угу. И что бы ты с ним делал?

– Надел бы белую бурку, и как белый орел носился по кавказским горам.

– А зачем?

– Страх бы наводил.

– На кого?

– А, на всех. Люди бы говорили: «Вот, Базай пролетел, всем кирдык пришел!»

– И что дальше?

– А дальше я не успел придумать. А ты бы хотел иметь такого жеребца?

– Хотел бы.

– Пограничить ездить?

– Нет. Я бы бодигуардом к Аравийскому эмиру устроился на службу. Слыхал я, что он очень вайнахов уважает и на службу в свое охранное агентство берет без испытательного срока.

– Ты бы не матерился по-гяурски! Что еще за гуарды?

– Тупой ты, Базай! Бодигуард – это телохранитель по-аглицки!

– А ты, когда по ихнему толмачить стал?

– Я, в отличие от некоторых, кальян тупо не курю, а расширяю кругозор. Потому что цель имею.

– Это как?

– С купцами шелковыми общаюсь. Полезно это общение и к тому же языки новые узнаю.

Повисла пауза. Не понравилось Базаю, что Дурай его тупым назвал. Ой, как не понравилось. А Дурай про себя подумал: «Тупой он, этот Базай. Никакого полета мысли и фантазии. Летчик-налетчик, хренов! Но ухо с ним надо держать востро. Того и гляди, кинжал в спину воткнет, молотилка кровавая!»

«Ох, и командир у меня, – внутренне закипая, напряг свои извилины Базай. – Не патриот и космополит! В Аравию он поедет в гуарды наниматься. На тот свет ты у меня поедешь! Вот отвернись только, сразу глотку твою паршивую перережу, как куршивому барану!»

Так, мысленно себя распаляя, джигиты начали играть в «кавказские гляделки», которые здесь всегда предвещают готовящуюся поножовщину. Уже с обеих сторон метались угрожающие взгляды, как бы прощупывая противника, выискивая уязвимые места перед решающим выпадом.

Взрыв произошел неожиданно и одновременно. Квазимодо, испугавшись возни бурундуков, заржал, и оба джигита устремились в атаку друг на друга. Два кинжала достигли своих целей и одномоментно вошли в горячие сердца, проткнув аорты Дурая и Базая. Так они и остались лежать в пограничной сакле с воткнутыми в грудь кинжалами – бестолковый белый орел кавказских гор Базай и несостоявшийся телохранитель аравийского эмира Дурай. Время превратило их одежды в тлен, а тела в безобразные скелеты, которые однажды нашли археологи с родины Афони. «Дикий народ, констатировал, рассматривая находку, старенький профессор. – Горцы, ни ума, ни фантазии, мля!»

Наш же замечательный жеребец Квазимодо, вокруг которого кипели все страсти, ничего этого не видел, хотя его конских мозгов и не хватило бы понять этих человеческих страстей, как не было ему дано понять и то, зачем его так нагло украли у классного парня Афони. Так он и стоял, в тоске и меланхолии, изредка разгоняя ржанием наглых бурундуков.

Однако скоро коню захотелось пить, но на водопой его никто выводить не спешил. Такое невнимание сильно разозлило Квазимодо. Да и кому понравится, когда тебя кусают блохи и оводы, в стойле воняет и очень хочется пить. Одним словом, доведенный таким обращением до крайней степени возмущения, жеребец ударил копытом по двери сарая, и та разлетелась в щепки, давая мерину свободу.

Оказавшись на воле, Квазимодо подумал, что настала пора найти своих друзей Афоню и Зигмунда. Понятно, что конь не кошка и даже не собака и дорогу к хозяину ищет совсем другими методами, но они, хвала создателю, у лошадей тоже есть. Поэтому, для начала жеребец вернулся к конюшне дербентского эмира, и, не почуяв там русского духа, поскакал, куда глаза глядят. На лошадиное счастье глаза Квазимодо глядели в ту же сторону, куда ушел караван. И через два дня наши путешественники встретились. К сожалению, конь не умел разговаривать по-русски, поэтому и не смог поведать друзьям всю описанную выше историю.

Квазимодо нагнал караван в местечке Губустан. Купцы остановились на привал около каменных нагромождений, которые своей свалкой образовали причудливые гроты, арки и пещеры. Когда развели костер и приготовили шашлык, из темноты южной ночи появилась конская голова. Эта голова увидела Афоню и Зигмунда и радостно заржала.

– Квазимодо! – бросились к жеребцу путешественники. Когда же встречные лобзания начали угасать, то друзья увидели, что позади коня шкерится еще одна, уже человеческая фигура. Медведь скрылся в темноте и через секунду своим пузом вытолкнул в круг света от костра субтильную фигуру паренька скандинавской внешности.

– Чей будешь? Как звать? Какого рожна шкеришься в темноте? – заинтересовались караванщики. – Уж не засланец ли бандитский?

– Сами вы говнюки, – парировал нападки паренек. – Ученый я! И звать меня Туром Хейердалом.

– А среди камней чего мышкуешь? – офонарел Зигмунд.

– Наскальные рисунки изучаю.

– И что наизучал?

– Да здесь лет с десяток тысяч назад, что-то типа Лувра было. Такое количество картин высечено. Я такого другого места еще не встречал.

– Ага, значит, ты бездельник-искусствовед? – Зашумели караванщики. – Лучше бы треску из Скандинавии в южные пределы возил. А то всю рыбку в Португалию гоните, а мы, как дураки, живем, не ведая вкуса тресковой печени.

– Нет, не торговый я агент и никогда им не буду, – обиделся юноша. – Я вот тут уже месяц тосаюсь и понял – все мои предки – викинги, пришли в Скандинавию именно отсюда…

– Да подь ты на фиг, – возмутился Зигмунд. – Ну, вот скажи, какого хрена люди по собственной воле подались бы с теплых Югов на холодный Север? Ну, там, последователей Заратустры – огнепоклонников, их понять можно. Они из Индии сюда пришли, потому что здесь горы горят, газ нефтяной через щели в породе выходит, нагревается и горит, как вечный огонь. Вот они и превратили Губустан в свою огнепоклонскую Мекку. Но ненадолго, мусульманы со своей верой подоспели и выперли этих пироманов обратно в Индию. Огнепоклонники могли, конечно, и накостылять мусульманам и остаться здеся у огненных гор, но им драться Заратустра не велит. Но ты объясни, местные-то, за каким таким делом на Севера бы подались. Может за длинным рублем, али из-за каких конфессиональных противоречий?