– Да ты мне в глаза посмотри или форму носа оцени, разве, я похож на хранцуза, или еще на какое жулье, не приучены мы чужое тибрить. Корчага коньячку мне нужна исключительно для друга Добрыни, он, парень добрый, это и в имени его упомянуто, а потому сам все выпьет, ни с кем не поделится. Я в этом на двести процентов уверен. Не жидься, Джабраил.

– Ладно, – смягчился эмир. – Тогда давай меняться. Я тебе коньяк, а ты мне своего жеребца Квазимодо-Карго.

– Э-э, нет, Квазимоду мне дал Алеша Попович, для обмена на шемаханскую царицу. Кстати, не знаешь, где она прописана?

– Известное дело в Шемахани…

– А Шемахань эта где?

– А хрен его знает. Может в Индии. Ты у шелковых купцов спроси, они через недельку здесь столоваться будут, быть может, и подскажут. Значит, не хочешь коньяк на коника менять?

– Не могу, Джабраил, я слово дал…

– Аллах тебе судья. Живи пока здесь во дворце, шелковый караван транзитом на Персию придет, я тебе протекцию составлю, чтобы безвизово в Индию тебе идти. Парень ты хороший, скажу, чтобы башку тебе больше не рубили, а так оставили, потому что я добрый и справедливый эмир всея Дербента и нефтяных скважин персидского моря и прочая, прочая, прочая…

Так Афоня с друзьями поселился во дворце, где сытно ели, крепко пили и сладко спали. А Эмир, выйдя от Афони, призвал визиря к себе и коротко приказал: «Жеребца Карго у Афонии украсть и списать сей разбой на диких горцев, то есть на Дурая и Базая».

Шелковый путь в те времена был очень популярным маршрутом. Популярнее даже знаменитого пути из варягов в греки или морские разбойные фрахты из святой земли в Европу и обратно. С Востока по шелковому шляху везли ко дворам европейских графьев и королей пряности и шелка.

Конечно, главным товаром был шелк, так как спрос на него в немытой Европе был очень актуальным. Это и понятно, с гигиеной в те времена было, мягко говоря, не все слава богу. И спрос на шелка всегда превышал предложение. Основная причина той популярности была не в фактуре этой легкой, красивой и прохладной ткани, а в том, что в ней не водились блохи и вши, буквально заедавшие дворян, обывателей и прочую артельную сволочь Европы, не говоря уже о простых крестьянах. Так что шелк в те времена можно было, смело назвать товаром стратегическим и определяющим здоровье наций. Именно с этим караваном Джабраил и вознамерился отправить Афоню сотоварищи в дальнейшее путешествие.

Приход шелкового каравана в Дербент всегда был большим праздником. И даже не потому, что он привозил какой-нибудь европейский дефицит. Нет. Просто с караваном на Кавказ приходили последние новости со всего Старого Света.

Купцов по традиции приглашал к себе эмир, а погонщики и прочая караванная и пилигримская перхоть, которая неминуемо прибивается к путешественникам евроазиатского каравана, располагалась на центральном базаре. Именно эти любители анабазиса носили по свету легенды, сказки и прочие россказни о жизни в иных странах, их народах, традициях и обычаях.

Так было и на этот раз. Купцы с неизменными подарками явились пред светлые очи Джабраила. Тот великодушно принял все подношения и прослушал политинформацию о последних европейских событиях. После этого, вальяжно развалясь, и ковыряя в носу, резюмировал:

– Да, беспокоят меня разрозненные германские феодалы… Доиграются эти милитаристы, надерет им кто-нить задницу. Зато хранцузы порадовали. Особливо потомки Гуго Капета, правильно свою политику строят. Но ведь, подлецы, загубят своими интригами древний род. Точно сядут на престол Валуа, вот попомните мои слова. А те уже и устроят сучью свадьбу и Варфоломеевскую ночь и революцию, да такую, что тамплиерам и не снилась.

Афоня с Зигмундом были здесь же, и немало удивился осведомленностью дербентского эмира в европейских делах. Медведь даже заметил, что эти европейцы всегда были и будут вшивыми интеллигентами, а потому, как географическая область, состарятся рано. Афоня же увлеченный рассказами купцов, резко осадил косолапого: «Ты мне еще о пассионарности этносов начни вещать!» После этой эскапады медведь обиделся и больше не умничал.

– Купцы, – обратился Джабраил к торговцам. – У меня к вам просьба имеется. Вы один фиг транзитом через Персию идете, прихватите с собой моего мальца с мишкой. Уж очень ему в Индию нахрена-то надоть.

– Оно мальца взять нетрудно, – призадумались караванщики. – Токмо вот с медведем как быть? Наши корабли пустынь, сиречь – верблюды, духа медвежьего не переносят и пугаются. Могут даже в панику впасть, али того хуже в ступор. Товар то хоть и не скоропортящий везем, но все одно, не охота из графика выбиваться. Суетно это будет.

– Не извольте беспокоиться, господа, – бросился на защиту корефана Афоня. – Он у меня смирный, чистоплотный и интеллигентный медведь. Плюс, скотина эта, не лишена философического отношения к жизни и отягощена разнообразными знаниями. Потому способен всякое нудное путешествие превратить в приятную беседу или познавательное времяпрепровождение… Так что не извольте беспокоиться ни за дух его звериный, ни за прочие предрассудки и стереотипы. Все у нас с вами будет абгемахт!

Такому неожиданному финалу афониной адвокатской тирады немало удивились не только купцы и Джабраил, но и сам Афоня, а Зигмунд прочувствованно полез обниматься с другом, чтобы тот не заметил скупой медвежьей слезы, предательски скопившейся на кончике носа.

На том и порешили. Да и купцы тоже оказались не полными идиотами, чтобы отказывать в просьбе влиятельному эмиру. А с другой стороны дикий русский медведь своим свирепым видом мог пригодиться в случае разбойного нападения в путешествии.

Когда же наши путешественники стали собираться в путь, то, вдруг, обнаружилось, что их жеребца Квазимоды в эмирской конюшне нет. На вопрос: «Куда пропал коник?», Джабраил ничего не смог ответить и сразу же стал учинять дознание. Дознание длилось долго и сопровождалось битьем посуды, мордобоем, пинками визирю и всем дворцовым слугам и внеплановым посещением гарема.

Последнее событие устроенное разгневанным эмиром несколько затянулось. С женской половины дворца слышались стоны и крики наложниц. Святая простота – Афоня, подумал, что ни в чем не повинным женщинам эмирского гнева досталось незаслуженно больше чем конюхам. Более догадливый Зигмунд не стал просвещать Афоню, почему из гарема несутся женские крики и стоны и что они никак не связаны с наказанием баб за чужое воровство.

Когда же Джабраил без чалмы и весь в помаде, подтягивая шальвары, куда он зачем-то заправил свой халат покинул женскую половину, то тверской купец подумал, уж не убил ли кого во время своего дознания разъяренный дербентский эмир.

– Ну что за люди? – устало, посетовал Джабраил. – В моем дворце прижились одни воры и деклассированные элементы. Евнухи играют в карты на раздевание, наложницы – лесбиянки, визирь – казнокрад, слуги плюют в мою еду и травят моих черепах, а дети вообще – дебилы! Ну, как тут жить! Каторга, а не родовое гнездо! Вот, уедешь ты, Афоня, половину подданных казню на хрен, а вторую половину засеку насмерть. А третью половину сгною в каземате. И ничего мне за это не будет.

– Извините, – не удержался Зигмунд. – А сколько в Дербенте бывает половин?

– Зиг-ага, пошел в жопу! – огрызнулся Джабраил. – Афоня, извини друг, что Квазика твоего не уберег. Украли, видно его какие-то сволочи! Есть у меня подозрения, что это дело рук Базая и Дурая. Поезжай спокойно в свою Индию, а я их изловлю, свершу над этими разбойниками самосуд страшный и беспощадный. А, когда ты возвертаться станешь, то увидишь на дербентскими воротами головы этих двух наглых воров и тогда же своего Квазимоду заберешь. Ну, а в качестве моральной компенсации я тебе дам для твоего друга Добрыни бурдюк самого лучшего коньяка. Одним словом, извини друг, больше такого никогда не повторится.

Делать было нечего и Афоня, взвалив огромный бурдюк с коньяком на верблюда, горюя об алешипоповичевом выкупе за шемаханскую царицу, отбыл из Дербента на юг в Персию.