— О, так вы, Франтишек, не только опытный слесарь, но к тому же и отличный токарь!

— А у нас, в секретном цехе, работают люди только самой высокой квалификации, — все так же буднично отозвался Штейнер.

Секретный цех! Мы были уверены, что знаем все об авиационном заводе в Хоцени, выпускавшем для гитлеровской армии самолеты-разведчики «Физелер Шторх», планеры и фюзеляжи для истребителя «Арадо». Знаем все, начиная от производственной мощности и до системы охраны завода. И вдруг — секретный цех!

— Это интересно! И что же вы делаете в своем секретном цехе?

Штейнер помолчал. Снял очки, подул на стекла, протер их тщательно платком и только после этого медленно заговорил:

— Мне стало известно, что на заводе есть какой-то специальный секретный цех. Попасть в него на работу можно лишь после очень тщательной проверки в гестапо. Каждый рабочий дал подписку, что нигде и ни при каких обстоятельствах не проговорится о том, что он делает на заводе. Работает цех в три смены. Вход только по специальным пропускам.

Вот, пожалуй, и все сведения, которыми располагал Штейнер. Самого главного — над чем работает цех — он не знал.

— В одном твердо убежден: это не детали для самолетов! — закончил Штейнер, разминая сигарету.

— Но чертежи-то вы читаете? Неужели нельзя определить по чертежам?

Оказывается, нельзя. Каждый рабочий занят одной операцией или одной деталью. Чертежи получают в начале смены и в конце сдают. Под расписку. В рабочее же время чертеж соседа не посмотришь: в цехе постоянно шныряют несколько человек из пардубицкого гестапо.

Слесарь авиационного завода Франтишек Штейнер.

Кто же на заводе знает тайну секретного цеха? Мастера, начальники смен? Вряд ли. Такие секреты доверяют, вероятно, очень узкому кругу лиц. Иозеф Новак, например, ничего об этом не знает. А ведь он работает инженером в цехе сборки, не рядовой рабочий. Возможно, знает главный инженер. Но он, как говорил Штейнер, никогда не заходит в этот цех, занимается только производством самолетов. Тогда кто же?

После детального обсуждения руководитель подпольной организации Карел Соботка предложил организовать встречу с коммерческим директором авиационного завода Иржи Сымоном.

Слушая рассказ Карела Соботки о коммерческом директоре, я не мог создать себе ясное представление об этом человеке.

Выходец из буржуазной семьи, Сымон в молодости примыкал к профашистской организации. Его брат в 1935–1938 годах занимал высокий пост в Чехословацком торговом представительстве в Китае и взял туда Иржи, чтобы он, как говорится, пообтерся.

Из Китая Сымон возвращался через Советский Союз и жил несколько месяцев в Москве. Это и оказало решающее влияние на его политические взгляды. Сразу по приезде из Москвы Сымон написал ряд восторженных статей о нашей стране, что окончательно поссорило его со старыми друзьями.

Уже перед самой оккупацией Чехословакии гитлеровцами Сымон, после смерти своего дядюшки, получил наследство, но, как выразился Соботка, «не сумел им распорядиться».

Когда гитлеровцы гнали через Чехию колонны советских военнопленных, Сымон развил бурную деятельность: организовал сбор хлеба и одежды, раздобыл двести талонов на обувь, которую сам выкупил и с помощью жителей Хоцени раздал военнопленным.

Сымон оказывал немалые услуги и подпольщикам.

Не вдаваясь в подробности, достал для них ротатор, типографскую краску и бумагу для листовок.

— Лучше было бы встретиться с Сымоном вам лично. Тогда он будет более откровенен. Встречу можно организовать через Эдуарда Земана. Думаю, что она будет полезной, — закончил свой рассказ Соботка.

И вот холодным мартовским вечером мы с Эдуардом Земаном идем по улицам Хоцени на квартиру к Сымону. Земан на ходу вводит меня в курс дела.

— О встрече я договорился с ним по телефону, — Земан на минуту умолкает, пропуская мимо себя двух пьяных гитлеровцев. — Пришлось придумать один спорный вопрос по работе. Сымон сам предложил зайти к нему вечером и решить вопрос без посторонних. Он холостяк.

Дом, в котором жил Сымон, выходил окнами на центральную площадь Хоцени. Первый этаж занимала городская больница, на втором была квартира коммерческого директора.

На наш звонок вышел сам хозяин. Высокий, атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти, одетый в шелковый стеганый халат. В серых глазах мелькнуло удивление, которое сразу же сменилось приветливой улыбкой.

— Прошу вас! — и посторонился, пропуская нас вперед.

Земан проскользнул в переднюю и единым духом выпалил заранее продуманную фразу:

— Программа вечера, пан директор, несколько меняется. Прежде всего прошу познакомиться: командир партизанского отряда майор Крылов. Давно хочет встретиться с вами. Я мешать не буду. Будьте здоровы!

Пока озадаченный Сымон собирался с мыслями, я огляделся Просторная гостиная обставлена старинной мебелью. На стенах гравюры и китайские гобелены.

В вычурных горках изящные статуэтки и посуда из тонкого фарфора.

Наконец хозяин поинтересовался целью моего прихода.

— Мы много наслышаны о вас, пан Сымон, и я рад, что познакомился с вами. А интересует меня, как вы, наверно, догадались, завод, на котором вы работаете. Не будете ли вы так любезны?

— Гм! Завод. Завод не из крупных. С 1942 года немцы перевели его на производство самолетов-разведчиков «Физелер Шторх». Кстати, на «шторхе» нашего производства летом 1943 года был похищен из плена Муссолини…

Беседа грозила затянуться, и я остановил Сымона:

— Это все очень интересно, но нельзя ли более подробно о цехе специального назначения?

Сымон прошелся по комнате, включил электрический камин, снова подсел к столику, затянулся сигаретой:

— Я так и предполагал, что вас интересует «Вува». Как, вы не знаете? «Вува» — это «Вундерваффе», пресловутое «чудо-оружие»…

Я слушал Сымона и сопоставлял его рассказ с уже имеющимися у нас данными. После того, как из-под немецкого влияния выпали Польша, Румыния, Болгария, Венгрия, после невосполнимых потерь германской промышленности от воздушных налетов, чрезвычайно выросло значение производства вооружения на чешских заводах.

Чешские промышленные предприятия к тому же еще не подвергались ударам с воздуха. Все это заставило гитлеровцев сосредоточить изготовление решающих видов оружия в Чехии. Массовое серийное производство «чудо-оружия» — самолетов-снарядов «Фау-1» и ракет «Фау-2» — было организовано на многих заводах, которые изготовляли отдельные узлы. Производство было кооперированным.

— Наш специальный цех производит компактный насос и переключатель для ракеты «Фау-2». Конечно, под строжайшим контролем гестапо. Литье, поковки и легированные материалы поступают из Германии. Точнее, из Нордхаузена. Готовую продукцию отправляем в Нидер-Саксверфен. Это в Южном Гарце в семи-восьми километрах к северу от Нордхаузена, — Сымон усмехнулся. — Такие сведения можно получить только у коммерческого директора!

Он отпил из рюмки и задумчиво продолжал:

— Неделю назад Мраз ездил в Нордхаузен на совещание. Категорический приказ: форсировать производство «чудо-оружия». Видимо, не все еще поняли, что «Гитлер — капут»… Между прочим, эту бутылку «Мартеля» Мраз получил в подарок от группенфюрера СС Ганса Каммлера. Если бы знал Каммлер, кто будет пить его коньяк! — Сымон от удовольствия потер руки и раскатисто расхохотался.

— Я очень благодарен вам, пан Сымон, за весьма интересный рассказ. А теперь позвольте задать вам еще один вопрос. Вот вы, казалось бы, ничем не обиженный и пользующийся у немцев авторитетом человек, сегодня без колебаний поделились важными сведениями с советским офицером. Стоит ли в этом видеть лишь то, что вы до конца уяснили, что «Гитлер — капут»?

— Отнюдь нет! — горячо воскликнул Сымон. — Я сделал бы все, что нужно и значительно раньше. Поймите же, что когда немцы ворвались к нам и установили здесь дикую фашистскую диктатуру, ни один честный человек не мог оставаться равнодушным к этому. Кроме того, они воюют против вас, русских, против страны, которая давно завоевала мои симпатии. Ведь я был в Москве…