— Fahren sie weiter! — скомандовал Попов, отступая в сторону.

Взревев мотором, машина умчалась.

— Ты что?! Ты зачем отпустил? — зло спросил Бердников. Голос его срывался от пережитого напряжения.

— Чудак! Это же танкисты! Ни черта они не знают! А ну, прячься за стенку. Видишь, сколько прет!

За бугром заполыхало целое зарево. Гул моторов множества машин приближался. Огромные тупорылые грузовики, битком набитые солдатами, с ревом проносились мимо. Из-за высоких бортов виднелись только каски рядами сидящих в кузовах гитлеровцев.

Но вот колонна прошла.

— Уф! — облегченно вздохнул Попов, когда колонна скрылась из виду. — Ну… — он не договорил. В наступившей тишине раздался треск мотоцикла. — Проверим! — сказал Попов, поднимая руку с фонариком.

Мотоцикл остановился. Мотор похлопывал на малых оборотах.

— Ihr Papier, bitte![6] — распорядился Попов.

Сидящий в коляске немец, расстегнув шинель, полез в карман. На кителе мелькнули розовые петлицы с белыми птичками.

— А вот это то, что надо! — сказал Попов, с размаху опуская на голову водителя автомат. Бердников всей тяжестью навалился на гитлеровца в коляске.

Подоспевшие партизаны помогли скрутить гитлеровца и на всякий случай забили ему в рот кляп…

И вот унтер-офицер зенитчик Эрвин Решке сидит передо мной. Он готов на все, лишь бы остаться в живых. А знает Решке немало. Да, поуховский аэродром у Градца-Кралове работал исключительно на Бреслау. Отсюда шло главное снабжение осажденного гарнизона. Так как тихоходных, громоздких, неповоротливых «юнкерсов-52» легко сбивали советские истребители и зенитная артиллерия, для переброски грузов в Бреслау использовались огромные большегрузные планеры «ГО-242», способные поднять до двадцати человек.

Но людей в Бреслау не возили. Перебрасывали продовольствие и боеприпасы, главным образом противотанковые снаряды, фаустпатроны и «панцершреки» — новое оружие, похожее на трубу, стрелявшее реактивными снарядами. Транспортный самолет ночью буксировал планер на большой высоте к фронту.

Там планер отцеплялся и бесшумно планировал в сторону города, ориентируясь на бушевавшие там пожары.

Над городом пикировал и приземлялся на одну из площадей, которую немцы расширили, взорвав окружающие ее дома.

Шасси планера отделялось сразу же после взлета. Для того, чтобы увеличить торможение и до минимума сократить пробег при посадке, немцы обматывали полозья планера колючей проволокой. Приземлившиеся в Бреслау планеры после разгрузки уничтожались.

Вскоре наша авиация нанесла сокрушительный удар по поуховскому аэродрому. А аэродром в Высоке Мыто разгромила партизанская группа под командованием Виктора Осипова.

На другой день Смекал съездил на аэродром и сфотографировал сожженные бомбардировщики. Снимки получились четкими. Но если б они вышли и похуже, мы б рассматривали их с не меньшим удовольствием. Еще бы! Есть ли большая радость для партизана-разведчика, чем успешно выполненное боевое задание?

Лишенный поддержки, гарнизон Бреслау капитулировал 6 мая 1945 года. Советским войскам сдались в плен свыше 40 тысяч солдат и офицеров во главе с Нихоффом.

Гитлеровский аэродром разгромлен.

Командир отдельной диверсионной группы Петр Журов, прозванный за огромный рост и медвежью силу «Петром Великим», через «почтовый ящик» сообщил, что ему необходимо срочно увидеться со мной.

Мы вчетвером — я, Богданов, Сапко и Бердников — направились к месту встречи.

Через полтора часа быстрого хода были уже у цели. Мы с Богдановым и Сапко присели отдохнуть, а Бердников, ответственный за связь с Журовым, пошел его разыскивать.

Минут через десять вместе с Бердниковым подошли к нам Журов и его помощник Николай Рогозин.

— Ну, что там у вас нового? — спросил я, передавая Журову и Рогозину по пачке сигарет «Власта», которые накануне были получены от хоценьских подпольщиков.

— Тут такое дело, товарищ майор, — неторопливо начал «Петр Великий», присаживаясь рядом, — Вчера вечером Рогозин с Солодовниковым и Жирным ходили в Тыништко к Ярославу Гашеку за хлебом. Гашек рассказал Рогозину, что позавчера возле села Угерско партизаны на шоссе немцев побили. Гашек ездил туда на велосипеде. Две лошади, говорит убитых валяются и повозка разбитая. Гестаповцы из Пардубице приезжали, фотографировали. Люди из Угерско сбежались, и немцы их не разгоняли, Гашек говорит, что прямо удивительно, как это немцы позволили чехам смотреть на все это. Обычно, как мы что-нибудь сделаем, так стараются сразу же спрятать все следы, чтобы народ меньше знал о том, как партизаны их колотят. А тут как напоказ.

— Немцев много убито?

— Гашек говорил, что убитых не видел. Может быть, их гестаповцы уже увезли?

— Не знаю, кто бы это мог сделать, — ответил я, — позавчера никого из наших под Угерско не было.

— А потом, товарищ майор, Рогозин отправил Жирного и Солодовникова обратно в группу, а сам пошел в село Ярослав к Штефеку договориться насчет бензина, как вы говорили. Так вот Штефек рассказал ему, что вчера вечером к его соседу пришли из леса два немца. Сначала попросили дать покушать, а потом признались, что они дезертиры и хотят найти партизан, чтобы вместе воевать против фашистов. У них и оружие есть, только они его в лесу спрягали.

— Видел ты этих немцев? — спросил я Рогозина.

— Нет, я их не видел. Штефек их видел, оба здоровые, молодые. Взялись, гады, за ум, коль другого выхода нет. Сейчас сидят в сарае у соседа Штефека.

— Ну, вот что, Журов. Ночью возьми с собой человека четыре, сходите в Ярослав, заберите тех дезертиров и приведите их утром к триангуляционной вышке возле села Срубы. Я туда приду. Поговорим. Пусть вам покажут, где они в лесу оружие спрятали, захватите его с собой.

Командир диверсионной группы Петр Герасимович Журов.

…Рано утром следующего дня возле высокой деревянной вышки нас встретил младший политрук Афанасьев из группы Журова и повел по склону горы в глубь леса, где находился Журов с дезертирами.

На небольшой полянке на разостланных пятнистых немецких плащ-палатках сидели несколько партизан и среди них два немца в шинелях. Немцы успели уже обвыкнуться со своим положением и, видя доброжелательное отношение партизан, чувствовали себя свободно.

Один из них — высокий, светловолосый, с ярко выделяющимся шрамом над правой бровью, второй — совсем еще молодой.

При нашем приближении партизаны поднялись на ноги. Мы поздоровались. Немцы, сидя на камнях, с интересом нас рассматривали.

— Товарищ майор, это те немцы, что постреляли лошадей на шоссе возле Угерско, — доложил Журов.

Немцы, услышав слово «майор», вскочили на ноги, вытянулись.

— Вы обыскали их?

— Да, обыскали. Вот их документы и все, что было в карманах. — Журов положил на плащ-палатку два завязанных в пестрые носовые платки узелка.

— Ну, что ж, — тихо сказал я Журову, — того, молодого, отведите в сторонку, в кусты, и посидите с ним, пока я с этим, высоким, поговорю. Выставьте посты для охраны. Богданов и Бердников пусть со мной останутся.

Немцы стояли, напряженно вытянувшись, как в строю, сдвинув каблуки и чуть расставив в сторону локти.

— Ком, Теодор! Ком! — сказал Журов, подойдя к молодому немцу и показывая ему в сторону кустов.

Тот растерянно оглянулся на меня, посмотрел на своего старшего товарища, во взгляде его промелькнула тревога и смертельная тоска.

Второй немец стоял спокойно. Чуть вздернув вверх подбородок, даже не покосившись в сторону уходящего с Журовым товарища, он пристально смотрел на меня.

Он был стройный, широкоплечий, в ладно сидящей еще довольно новой шинели. Красивое, волевое, с правильными чертами лицо обезображивал большой шрам над правой бровью.