Кокос открыл рот. Он хотел что-то сказать, но не нашелся.

– Вот так-то, – Зимин сунул книгу под подушку и стал устраиваться под одеялом.

Он почти сразу почувствовал усталость, вагон покачивало, брякал стакан на столе, копошился Кокосов. Зимин уснул и проснулся уже глубокой ночью.

Поезд стоял. Из-за окна вагона доносились обычные станционные звуки – шум маневровых поездов, переговоры диспетчеров, лязганье сцепляемых вагонов. Купе оказалось ровно напротив фонаря, сквозь грязные стекла проникал синий свет, Кокосов храпел. Зимин повернулся на спину и достал из-под подушки свою книгу. Подумал немного и открыл наугад.

Он не очень любил собственные книги. Они казались ему гораздо слабее, чем при сочинении, точно кто-то переписывал их уже после Зимина, и ухудшал, ухудшал.

Поэтому Зимин открыл «Снежных псов» с некоторым опасением, не сначала, а почти в конце и…

– Ну что, пробрался? – усмехнулся Перец.

Я уронил фонарик.

И почему-то понял, что вот оно, вот, начинается. Новый виток. В моей жизни в смысле. Эта медвежья бойня – она неспроста случилась. Такие события всегда отмечают начало чего-то нового, такое событие – это как точка поворота.

Я обернулся. Осторожно и медленно, чтобы не получить между глаз острым ножичком.

Перец даже не помылся. Как был, так и остался – на лице красная корка, возле глаз чуть уже потрескалась.

– Ты что, Синяя Борода? – усмехнулся я. – Жиль де Ре, маршал Франции? Можешь ходить везде, только в эту комнату не заглядывай… Меня до жути пугала в детстве эта сказка.

– У тебя не было детства, – усмехнулся Перец красной улыбкой.

– Почему это не было? Если у тебя было, то и у меня тоже было…

– Ты очень сильно на этот счет заблуждаешься.

Перец улыбался. Я человек не боязливый, но от этой его улыбки у меня по загривку морозец пропрыгивал. Чего он не помылся-то?

– Ты неправильно думаешь, – продолжал Перец. – Ты думаешь, мы с тобой братья? Это зря. Мы с тобой не братья. Совсем не братья. Ты знаешь, сколько тебе лет? От роду?

Ну вот. Видимо, сейчас будут явлены тайны. Давно пора.

– Настал час «Ч»? – спросил я. – Пришло время объяснений? Давай. Чем ты его хочешь накормить? Скажи? А то я заждался уже, знаешь, аппетит пропал…

– Сейчас он у тебя еще больше пропадет. Ты вообще у меня жрать не сможешь…

– На твою рожу посмотришь и не сможешь, – согласился я.

– Ты на свою посмотри. Знаешь, я почему-то просто так и знал, что ты сегодня сюда сунешься. И что она сюда сунется, я знал…

– Ты такой проницательный! Прямо до позеленения. Посмотри, я там со спины не позеленел?

Ангар.

Был большой, точно. В нем легко бы уместился самолет. «Ил-86».

Когда я подошел к ангару, возле него уже никого не было. Ни Лары, ни ее дружка. Ушли. Только медведи. Уже окончательно одеревеневшие и занесенные почти что до половины снегом. Снег, кстати, не прекратился, падал и падал, небесные перины прохудились и вываливали теперь на нас все свое добро.

Я не стал искать настоящий вход, не хотел терять времени. Да и опасно это было, наверняка Перец ловушек понавтыкал без счета. Поэтому я поступил просто, но эффективно, взял бластер и пропалил в боку ангара хорошую дыру. Подождал, пока остынут края, и забрался внутрь.

В ангаре было много цепей. Разные цепи все были, и толстые, и потоньше. Цепи и крюки, и ошейники какие-то здоровенные. С шипами. Будто тут собирались содержать сторожевого пса. Так, по-строгому все, видимо, в воспитании нового горына Перец решил использовать новые методы.

Недалеко от правой стены находилось странное устройство. Сваренная из уголков большая струбцина, ну, или что-то в струбцинном духе. С четырьмя винтами – для надежного крепления, сверху, снизу и с боков. А еще там были газовые горелки, тоже несколько штук. С разных сторон. И вся эта конструкция была обожжена, оплавлена и покорежена, будто внутри что-то взорвалось.

Я пригляделся и понял, что это, скорее всего, инкубатор.

Пустой. Я не знал, как являются на свет горыны, троица появилась до меня. Но догадывался, что для появления этого нужен огонь, этот огонь, видимо, и должны были обеспечить горелки. Вообще, струбцина больше всего походила на произведение металлического творчества, ее вполне можно было в каком-нибудь музее кретиническом выставлять, буржуи такую муть любят.

Я потрогал агрегат пальцем и продолжил осмотр.

Вдоль стен стояли пластиковые бочки. Синие, с яркими оранжевыми бирками. Я подошел, прочитал. Снотворное. Вот откуда дротики.

Интересно, а зачем Перцу столько снотворного? Не для медведей же, в конце концов… Видимо, для того, чтобы горына усыпить… Но зачем ему горына усыплять?

Зачем усыплять горына? Уши, что ли, купировать ему собирается?

Я продолжил осматривать ангар и обнаружил главное.

В самом дальнем от входа и темном углу стоял ящик. Небольшой, размером с коробку от маленького телевизора. Подошел поближе. Ящик был железный. С крупными – палец пролезет – дырочками, просверленными в хаотическом порядке. Осторожно, издалека, заглянул в дырочку, но ничего не увидел. Снял с пояса фонарик, направил луч в ящик.

Луч наткнулся на что-то красное и блестящее, сначала я не понял, а потом до меня дошло – из ящика на меня смотрел глаз.

Красный.

Щек – зеленые.

Кий – оранжевые.

Хорив – серые и голубые.

А у нового горына глаза были красные.

Красный глаз с узким вертикальным зрачком. И смотрел прямо на меня. Очень неприятное зрелище.

А потом за спиной у меня сказали: «Ну что, пробрался?»

И я уронил фонарик.

– Ты такой проницательный! Прямо до позеленения. Посмотри, я там со спины не позеленел?

– Главное – не покраснеть, – улыбнулся Перец. – И вообще, давай-ка отойдем, он не любит шума и света.

– Кто? – тупо спросил я.

– Тьма. Я его так назвал.

Перец вытащил нож, провел лезвием по тыльной стороне ладони. Показалась кровь. Перец поднял руку, дождался, пока на конце пальца не скопится заметная капля, занес руку над ящиком, уронил кровь в круглое отверстие.

Ящик дрогнул. Затем из него послышалось шипенье, и в дырочку выскочил черный раздвоенный язык.

Я шагнул назад.

– Это будет воистину бич божий! – Перец умиленно смотрел на ящик. – Больше чем бич божий – это будет сама смерть сошедшая! Он споет свою песню, и станет тишина!

Я смотрел на Перца. Всерьез. Это он всерьез все. Лечить. А еще лучше изолировать. Интересно, он всегда был таким психом или стал под влиянием внешней среды?

– Огонь заполнит небо и падет на землю и не будет никого больше. И вода станет кровью, и захлебнутся они кровью! С ума сойдут от крови! А потом нервы у них не выдержат и будет первый пуск! И будет ответный удар! И воды станут горьки! И чертов мир сломает хребет! Развалится, взорвется, сгорит! Ивашка будет бежать, а я буду травить его как бешеную крысу!

Не, лучше не лечить, лучше изолировать. Насколько я понял, Ивашка – это и есть Ван Холл. Тогда первый удар – это звезда полынь. Апокалипсис, краткое содержание. Если я не ошибался, дальше по плану должно было быть затмение звезд и разверзание земли. Но то ли Перец был не очень хорошо знаком с первоисточником, то ли уже подустал, на звезде полыни он остановился.

– Я заставлю его сожрать собственный хвост, – устало сказал он. – За все, что он со мной сделал.

Я подумал, что сейчас Перец в соответствии с канонами жанра скажет, что Ван Холл превратил его в чудовище, а раньше он был такой добрый и пушистый…

Но Перец ничего такого не сказал.

– С Ван Холлом, конечно, следует разобраться, – согласился я. – Но стоит ли из-за этого уничтожать мир?

– Плевать на мир, – ответил Перец. – Мир плевал на меня, мне плевать на мир. Куда смотрел мир, когда меня бросали в лабиринт с анакондами?

Говорил он совершенно спокойно, даже равнодушно.

– Ван Холл, это – не весь еще мир, – сказал я.

Это я сказал, потому что я успокоился. Я стал спокойнее из-за мороза. И вообще. Стал спокойнее я. Спокойнее.