– Чистая вроде, – Дрюпин заглянул внутрь. – Над нами никого, значит.

Дрюпин оттащил трубу в сторону и взялся курочить другую, ту, что потоньше. Это у него тоже быстро получилось – минут за пять. Талантище, ничего не скажешь. С другой стороны, ломать – не строить. Хотя и строить он тоже умеет.

Вывороченными трубами Дрюпин остался доволен, с удовольствием потер ладоши, крякнул.

– Теперь вода… – Дрюпин почесал лоб. – Мне нужно литров десять как минимум, а лучше больше.

Воду Дрюпин нашел почти сразу – просто снял крышку с унитаза.

– Почти двадцать литров, – сказал Дрюпин с удовлетворением. – Должно хватить. Есть какая емкость?

Нашлось ведро и несколько пустых бутылок под ванной, этого хватило, Дрюпин перелил воду из бачка и бережно отнес ее в дальний угол, чтобы не пролить.

– И как ты намерен сломать дверь? – спросила я.

У меня никаких идей, если честно, не находилось. То есть как сломать дверь, я не представляла совершенно. Наверное, чтобы представить это, надо было на самом деле являться техническим гением.

– Надо увеличить силу удара, – бормотал Дрюпин. – Примерно… Примерно, как у пушки, чтобы миллиметров семьдесят шесть… или хотя бы половину, ладно, посмотрим, возможно, тут лучше не удар, а давление…

Он продолжал работать. Стучал железом, гнул железо и как-то пилил железо. А еще размачивал кожаную обивку с дивана, и лупил ее ножкой от ванны, и топтал кожу ногами, прыгал на ней, пыхтя и обливаясь потом. Рвал книги, рвал кожу, мою кожаную куртку и то пустил в дело, разорвал, замочил в воде и избил ножкой от ванны. Жаль, хорошая была куртка, из кожи какого-то там буйвола африканского, почти что пуленепробиваемая.

Спросила, нужна ли моя помощь, Дрюпин ответил, что на этом этапе, пожалуй, нет, и так справится, а когда эта помощь понадобится, он сообщит дополнительно, пока же я могу отдыхать.

Стала отдыхать. Меня уже давно клонило в сон, и вот теперь, когда мне разрешили, я мгновенно уснула. То есть не совсем уснула, а стала проваливаться в зыбкое состояние, полусон-полубред, вероятно, это было вызвано стрессом, недостатком кислорода и общим угнетенным состоянием сознания, которое мерцало, подобно перегорающей лампочке. И посреди этих мерцаний я умудрялась еще видеть сны, и эти сны были неожиданно приятны, причем я видела их не внутри головы, а как бы за веками, которые стали внезапно прозрачны.

Я видела поля, залитые солнечным светом. Небо, с облаками, зависшими в неправдоподобной вышине. Лес, не мрачную буреломную и непролазную тайгу, в которой лишь комары и глухие безнадежные норы, а наоборот, весенние леса, наполненные светом и радостью. Тропы, крадущиеся вдоль деревьев, ландыши вокруг и подснежники, оставшиеся после весны, и другие цветы, ожидание воды, воздух, и кто-то, кого я, кажется, любила, встречал меня там, впереди, в глубине лесного распадка.

Голова моя опускалась, шея начинала болеть, и я просыпалась от этого и снова видела, как работает Дрюпин, и снова проваливалась в свои счастливые сияющие чащи, и снова просыпалась, ах, как мне не хотелось просыпаться, как хотелось остаться в объятиях своих чудесных видений!

Дрюпин гремел и грохотал, спасал нас с помощью плоскогубцев, был деловит и настоящ.

А он ничего. Я думала, он ныть станет, а он собрался. Стоит поручить человеку дело, в котором он сведущ, как человек раскрывается с самой лучшей стороны. Дрюпин мастер. Безымянный, помню, был убийца. Неважно, что он никого не убил, все равно убийца, это по нему с закрытыми глазами видно. А я…

Я не знаю, кто я. Стрелять умею неплохо, но особой радости от этого не испытываю. И все. Пусто. Точно нет у меня никакой души, вместо нее пустота, серое пятно. Одуванчики еще. Они вдруг оказались вокруг, и запахло горячей травой, и я догадалась, что я снова оказалась внутри сна, и снова оказалась на тропке, только в этот раз она тянулась через одуванчиковое поле. Я пошагала по тропке и увидела кого-то, он переходил дорожку, и его длинное тело все тянулось и тянулось поперек, и от этого мне сделалось грустно, и я решила заблудиться и свернула в одуванчики. Но скоро я вернулась на тропку и в то же самое место, хотя я шагала строго вперед и никак не могла свернуть, потому что следила за дорогой по солнцу. Тогда я попробовала заблудиться еще, и еще, и все пробовала и пробовала, и каждый раз возвращалась на тропу. На ноги налипли шары из белого одуванчикового меха, по ботинкам стекал горький сок, от жары превращавшийся в каучук, а я упорно возвращалась к тропе, а тварь с длинным телом все так же ее переходила, мы вертелись вокруг одной невидимой оси, вокруг которой, наверное, вертелся и весь остальной мир.

Дрюпин разбудил меня и сказал, что понадобится помощь, одному ему не справиться, я сказала, что помогу. Тогда Дрюпин сунул мне книгу, велел вырывать из нее страницы, рвать их пополам и жевать.

– Что? – не поняла я.

– Жевать, – повторил Дрюпин. – Их надо жевать. Чем тщательнее, тем лучше.

– Зачем? – не поняла я.

– Это долго объяснять. Нужно много жеваной бумаги, чем больше, тем лучше.

– Хорошо.

Я открыла книгу, вырвала первую страницу. Приключения какого-то недовинченного Симплициссимуса, не знаю, уж кто такой, но бумага в книге оказалась хорошей, плотной, сделанной на века. На вкус слегка залежалой, пыльной, но ничего, терпимо.

Поначалу оказалось жевать бумагу не так уж и сложно – жуй да выплевывай. Однако странице на десятой челюсти начало сводить. Выяснилось, что бумага довольно упрямая штука, сминаться в комки она не очень хочет, не жвачка. Кроме того, мне стало не хватать слюны, жевать на сухую было невозможно вообще, а на бумагу слюна выделяться отказывалась наотрез. Поэтому мне приходилось сначала скапливать слюну и только потом откусывать бумагу.

Очень скоро я обнаружила, что в жевании книги «Симплициссимус» присутствует еще один серьезный недостаток. Качество бумаги у книги было на высоте, и мои зубы, не привыкшие к таким нагрузкам, начали подводить.

Первым делом снова закровили и заныли десны, жвачка, выплевываемая мною, приобрела розовый оттенок. Сами десны опухли, во рту держался устойчивый привкус железа, но я не останавливалась. Жевала. Я чувствовала, как расшатываются зубы, бумага становилась все плотнее и плотнее, а зубы все мягче и ненадежнее, и я выплевывала жеваную бумагу и собирала ее в ком. Дрюпин продолжал строить. Что-то вроде пушки. Труба большого диаметра, в которую вставлена труба диаметра меньшего, вместе эти трубы были длиной метров в пять. Сначала они лежали на полу, затем Дрюпин установил их на невысокие подставки, собранные из стульев и остатков дивана. Один конец этой длинной составной трубы Дрюпин упер в стену, противоположную двери, другой непосредственно в дверь, в место возле ручки.

Наверху на толстой трубе я заметила кран, снятый в ванной комнате, к крану крепился жестяной конус, вот и все. С помощью этого устройства Дрюпин собирался нас выручить. Я не стала с ним спорить, жевала себе. Дрюпин гений, в конце концов, может, это действительно поможет.

Неожиданно меня посетила неприятная мыслишка – а что, если Дрюпин затеял это только для того, чтобы отвлечь меня? Ну, чтобы я не впала в панику, не начала дурить, ну и вообще. Чтобы немного меня успокоить. Он будет конструировать машину спасения, а я, чтобы занять мозг, жую книгу про Симплициссимуса. Надо потом почитать, что ли.

Только вот…

Только вот зубы выпадают.

Первый зуб выпал, когда я расправилась с половиной этого Симплициссимуса. Передний верхний, он вывернулся с неприятным звуком и выскочил на пол. И это почему-то оказалось совсем не больно, точно зуб давно умер, а теперь просто-напросто вывинтился из своего гнезда.

Но я продолжила жевать и скоро выворотила клык, верхний правый. Тут боль уже прочувствовалась, клык сидел глубоко, за ним потянулся корень, в результате чего зуб повис, так что пришлось его отдирать. Я аккуратненько зуб откусила и спрятала в кармашек вместе с другим, незаметно спрятала, не хотелось мне, чтобы Дрюпин увидел, как я выковыриваю зубы, и так страшная.