— Почему же он в партию-то не вступает?
— Вступит. В день своего пятидесятилетия, говорит, подам заявление. Он собирается еще полсотни прожить…
В роте было всего семьдесят восемь автоматчиков. Молодые, задорные ребята, лыжники-северяне, сибиряки, некоторые из них до войны служили в Черноморском флоте. Они уже не раз ходили в распахнутых бушлатах в атаки и, показывая врагу полосатые тельняшки, вместо «ура» кричали «полундра»!
О том, что у нас на здешнем участке фронта есть моряки — отважные головы, — гитлеровцам скоро стало известно; недаром генерал Демельхубер поспешил обеспечить этот фланг более крупными и надежными силами. И тем не менее, бригада полковника Дуболя, через леса и болота, по тающему снегу, прорывалась в глубокие тылы врага на коммуникацию между Кестенгой и Окуневой губой, наносила противнику чувствительные потери. И тогда немцы стали стягивать сюда на фланг пехоту и артиллерию.
А пока шла автоматная и пулеметная перестрелка.
Однажды днем, когда рота была в перестрелке с наседавшим противником, неожиданно появился Дуболь. Опираясь на суковатую палку, прихрамывая, он шел и на ходу ко всему придирался, покрикивал. Он уже не казался таким добряком, каким я видел его несколько дней тому назад. Чеботарев даже на минуту смутился, соображая, как доложить полковнику обстановку и состояние своего подразделения. А Дуболь, не взирая на свист пуль, ковылял прямо к нам.
— Ага! Здесь новичок со своей ротой. Как дела? — заговорил Дуболь, еще не дойдя нескольких метров до места, где с биноклем в руке стоял Чеботарев, разговаривая с командиром первого взвода.
Чеботарев быстро шагнул в сторону полковника, отрапортовал:
— Разрешите доложить, товарищ полковник, дела не совсем блестящи…
— Что-о! Как вы сказали?..
— Убыль есть, а прибыли нет, товарищ полковник.
— Что за двойная у вас бухгалтерия, товарищ Чеботарев? — гневно спросил Дуболь. — О потерях в бригаде мне известно. Держаться до последнего! А там придет и подкрепление.
— Есть держаться до последнего! — твердым голосом ответил Чеботарев и уставился глазами на полковника.
— Вот так! Что это у вас там слева частят из автоматов. Надо короткими очередями, не более пяти пуль выпускать сразу. Иначе бесцельная трата патронов. Учтите это… Где ваше место? А рота? Правильно!.. Взвод в резерв, здесь. Хорошо. Направьте туда (полковник показал рукой) комвзвода передать мое приказание стрелять только по цели и только короткими очередями. Бережно расходовать патроны.
— Есть!
— А что касается того, блестящи или не блестящи у нас дела, оценку нам дадут другие. Сегодня вот мы с товарищем допрашивали «языка». И что же? Против нас немчура вторую тысячу штурмовиков разменяла. Вот вам и сальдо-баланс!..
Дуболь удовлетворенно улыбнулся. Мы перешли в укрытие, представлявшее собою узкий, неглубокий ров, перекрытый жердями и еловыми прутьями. С прутьев немилосердно капало за ворот, на шею, но никто из присутствующих как будто этого не замечал. Дуболь обо всем расспросил Чеботарева. Мы совещались около часу.
Уходя, полковник приказал Чеботареву держаться со своей ротой на занятом рубеже. Без приказа ни шагу назад…
В наскоро вырытых, продолговатых, сырых ямах-ячейках между кочек и пней врассыпную лежали автоматчики. Ни обстрелы, ни бомбежки, ни холодная сырость снизу, ни дождь, ни мокрый снег сверху, ничто не смущало их. Они крепко держались за родную землю.
Положение в эти дни сложилось у нас тяжелое. То стрекот автоматов, то частые разрывы ручных гранат отчетливо доносились до командного пункта бригады.
Немцы все теснее сжимали нас.
Они действовали с трех сторон, окружая наши части. У нас выбыло из строя уже много бойцов.
К вечеру старательный письмоносец доставил почту. Его стиснули со всех сторон. Кто-то нетерпеливый достал из-за голенища финку и перерезал шпагат. Сургучная печать на. фанерной бирке отлетела под ноги.
— Товарищи, не спешите, не хозяйничайте, — оборонялся, локтями письмоносец, — всяк свое получит…
Долговязый старшина выкрикивал:
— Храпову!
— Подавай сюда.
— Веселову!
— Я Веселов, да посмотри нет ли еще.
— Глотову Николаю!.. Из Архангельска, от жены…
— Убит. Отсылай обратно.
— Как, инструктор-химик убит?
— Сегодня утром умер от тяжелой раны, — пояснил кто-то.
Горькое чувство охватило меня. Я слышал, что Глотов находится где-то, а увидеть его так и не смог… Он был мой земляк и хороший знакомый. А вот уже и нет его…
Старшина продолжал выкрикивать:
— Святову!.. Открытка от тещи!
— Давай, не треплись!
— Иванову!
— Давай, потом передам.
— Не могу, тут написано в «собственные руки», где он…
— В госпитале.
Я получил первые письма: два от жены и одно от сына. Кто был на фронте, знает, как радостно получать письма от близких, как много значат эти весточки.
10. Гибель Дуболя и Азарова
Наконец, пришел день, когда сомкнулось вокруг нас кольцо фашистских войск. Связь с тылами была перерезана. Усилился минометный обстрел по расположению бригады. Дуболь принял решение — вырваться из кольца, немного отступить и закрепиться на новой позиции в ожидании подхода подкреплений. Но как прорваться! Сосредоточившись всеми остатками сил в одном месте, или же, пользуясь лесистой местностью, выходить из окружения в нескольких местах сразу? Обдумав создавшуюся обстановку, Дуболь сказал комиссару:
— Принимаю решение: выходить из окружения только организованно, одновременно в более слабом мессе линии, занятой противником. Надо вмешаться в его порядки, смять и выйти вот сюда, — он ткнул пальцем в порванную карту и проговорил уверенно: — Здесь будет выгодная позиция… При выходе не допускать густых скоплений.
Начался прорыв. Разгорелся бой. Пули, простые и разрывные, звучно шлепались о стволы деревьев. Рвались мины, снаряды. Мы пробились. Но в разгаре боя сам полковник Дуболь — любимец бойцов и командиров, — был смертельно ранен. Пуля попала ему в живот навылет. Двое крепких моряков несли его на носилках. Рядом шел комиссар, хмурый а растерянный. Он поглядывал на искаженное в предсмертных муках лицо полковника. «Не выживет. Вынести бы живого или мертвого…»
А Дуболь, силясь приподнять голову, оглядываясь по сторонам, твердил:
— Выходите организованно, без паники… Берегитесь минометов… Поражаемость в лесу ничуть не меньше… Я отвоевал свое… Ты чего, комиссар, нос повесил? Занеси меня в список коммунистов. Бодрей… Бодрей, товарищи…
Комиссар взял его за руку и, шагая рядом с носилками, волнуясь, заговорил:
— За тебя, за жизнь твою боюсь, полковник!
— А что за меня робеть? Я не всех лучше. Вон какие молодые орлы погибают. Так надо. Не зря. За дело великое, правое… Старуха-смерть все равно законная жена каждому… Родимся случайно, умираем неизбежно. Кому в постели, а мне, кажется, суждено на носилках… Веселей, комиссар, веселей… мелкими группами. Патроны бережно…
И еще минут десять говорил он что-то, отрывисто и неясно. Потом стал звать кого-то, неразборчиво. Называл какое-то имя. Вскоре он затих. Комиссар дотронулся до его упавшей руки. Все было кончено. Дуболь умер.
Между тем по его приказу остатки бригады по-ротно, пo-взводно рвались сквозь кольцо окружения. Противник, из боязни нанести поражение своим войскам в такой сумятице, ослабил огонь, расступился. Выход завершился. В замкнувшемся кольце остались только убитые.
Мы заняли новый рубеж. Сюда подошел полк, которым командовал подполковник Азаров.
Получив приказ итти на выручку нашей бригаде, Азаров отлично понял, насколько серьезна задача, поставленная перед ним: с полком устоять против дивизии, занявшей стратегически выгодные опорные пункты на сопках.
Командование полагалось на Азарова, в его храбрости и умении воевать не сомневалось. Еще на Медвежьегорском направлении он со своим полком показывал чудеса храбрости, дерзко и неожиданно прорывался в тылы противника и наводил страх на немцев и финнов. Недаром соединение, в которое входил и полк Азарова, немцы называли «дикой дивизией».
