Вечером они ехали в Форт Кин через настоящую снежную бурю. Рой молчал, медленно ведя машину по шоссе, а Эдвард спал у нее на руках. Закутавшись в пальто, она смотрела, как снег хлещет по капоту, и думала: да, ее мать вот-вот выйдет замуж за такого человека, о котором Люси всегда мечтала, и ее собственный муж уже не пытается увильнуть от своих обязанностей. Да, все ее желания сбылись, но сейчас, когда они ехали домой сквозь снег, ветер и мглу, у Люси вдруг возникло ощущение, что так будет вечно, — она не умрет, ей суждено жить и жить в этом новом, ею самой сотворенном мире, где она сможет убеждаться в своей правоте, но где ей никогда не быть счастливой.

Снег шел всю зиму, но почему-то непременно по ночам. Дни были пронизаны холодом и отраженным снежным сиянием. Эдварду купили голубой комбинезон, красные варежки и такие же галоши. Закончив с уборкой, Люси наряжала его в эти яркие зимние одежки и шла на рынок, волоча за собой сумку на колесиках. Эдди шел рядом, он старательно ступал красной галошей в свежий снег и так же сосредоточенно вытаскивал ее обратно. После ленча он спал, а потом они брали санки и отправлялись в Пендлтон-парк. Люси возила его по дорожкам и катала с маленьких горок на пустых площадках для гольфа. Они старались растянуть обратный путь домой, шли вокруг прудов, где школьники носились на коньках, и выходили из парка через территорию Женского колледжа.

Девушки, с которыми она училась, закончили колледж еще в июне. Может, поэтому Люси так непринужденно разгуливала сейчас по студенческому городку, где избегала появляться все эти годы. Что касается педагогов, то они вряд ли помнили ее: слишком уж недолго она проучилась в колледже. Но ох как это было странно, удивительно странно — провозить Эдварда на санках мимо «Бастилии»! Ей очень хотелось рассказать ему о тех месяцах, что она провела в этом здании. О том, что и его жизнь начиналась здесь. «Мы жили вдвоем вот тут. И никому не было до нас дела, ни одной живой душе!»

За эти годы бараки снесли, а на их месте построили длинное кирпичное здание модернистского вида, предназначенное для классных занятий. За «Бастилией» строилась новая библиотека. Хотелось бы знать, где теперь помещается студенческая поликлиника — любопытно, работает ли там тот трусливый доктор. Сейчас бы она и глазом не моргнула, встреться он ей на дорожке. Пусть посмотрит на Люси с сыном, ей бы это даже доставило удовольствие.

Иногда они с Эдвардом заходили в «Студенческую кофейню» погреться горячим шоколадом и садились в тот же уголок, где в последние месяцы беременности обычно пристраивалась Люси. В зеркале на стенке она видела их обоих: покрасневшие носы, соломенные волосы, свисающие на глаза, совершенно одинаковые глаза. Как далеки от них те страшные дни в «Бастилии»! Здесь, рядом с ней, сидел крохотный мальчуган, которого Люси отказалась уничтожить, ее малыш, и теперь она ни за что не допустит, чтобы его обижали. «Спасибо, мама», — проговорил он, следя, как она перекладывает крем с верхушки своей порции в его стакан. И Люси подумала: «Вот он, со мной. Я спасла ему жизнь. Я, одна, без всякой помощи. Но почему же я чувствую себя такой несчастной? Разве я этого хотела?»

В солнечные дни они выходили пораньше, и, пока разгуливали до темноты, на улицах вырастали сосульки. Каждый раз Эдвард отламывал самую большую, какую только мог найти, бережно нес, сжимая красными варежками, и укладывал дома в холодильник, чтобы показать папочке, когда тот вернется с работы. Он и правда был очарователен, ее Эдвард, — она произвела его на свет, хранила и защищала, он принадлежал ей одной, и все же Люси чувствовала, что навсегда обречена на пустую и ничтожную жизнь.

В День Всех Влюбленных Рой принес домой два картонных сердца, наполненных конфетами, — побольше от себя, поменьше «от Эдварда». Когда вечером ребенок вылез из ванны, Рой решил сделать снимок на память: Эдди, причесанный и в купальном халате, дарит маме подарок (во второй раз).

— Улыбнитесь, детки.

— Пожалуйста, побыстрее, Рой.

— Но ведь ты даже не улыбнулась.

— Рой, я устала. Пожалуйста, поскорее.

Когда Эдварда уложили спать, Рой уселся на кухне со стаканом молока и любимым печеньем. Он развернул одну из своих папок и стал просматривать фотографии Эдварда, которые делал с самого его рождения.

— Знаешь, что мне сегодня пришло в голову? — Он вошел в гостиную, вытирая рот. — Это всего лишь идея, сама понимаешь. Я хочу сказать, что не отношусь к этому серьезно, правда?

— Какая еще идея?

— Ну, разобрать фото Эдди, разложить по годам и дать им общее название. Может, это и глупо, но снимки я уже подобрал, вот так-то…

— Для чего, Рой?

— Ну, для книги. Что-то вроде рассказа в фотографиях. Как, по-твоему, неплохая идея, если бы кто-нибудь вздумал за это взяться? А назвать можно «Путь ребенка» или «Чудо детства». Я набросал целый лист подходящих названий.

— Уже и набросал?

— Да, во время ленча. Они как-то сами полезли мне в голову… Ну, я и записал. Хочешь послушать?

Люси встала и ушла в ванную. Глядя в зеркало, она сказала себе: «Мне двадцать два. Всего лишь двадцать два». Когда она вернулась, в гостиной играло радио.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Прекрасно.

— У тебя действительно все в порядке, Люси?

— Я прекрасно себя чувствую.

— Слушай, а ведь я не собирался издавать эту книгу. Даже если бы и мог.

— Если ты хочешь издавать книгу, Рой, издавай.

— Но я не хочу! Я сказал просто так. О гос-с-по-ди!

Рой взял старый номер «Лайф», привезенный от родителей, и принялся перелистывать. Потом плюхнулся на стул, откинул голову и произнес: «Здорово!»

— Что «здорово»?

— Радио. Слышишь? «Может, это весна»… Знаешь, кого я вспомнил? Бэв Коллинсон. Это была наша с ней песня. Бог ты мой! Худышка Бэв. Интересно, что с ней сталось.

— Откуда мне знать?

— А кто говорит, что ты знаешь? Просто мне песня напомнила о ней — вот и все. Что тут плохого? — спросил он. — Надо же, ведь сегодня действительно День Всех Влюбленных!

Немного позже он раздвинул диван и постелил постель. Когда, выключив свет, они легли, Рой сказал, что Люси выглядит усталой, но к утру, наверное, отойдет. Что ж, он понимает.

С дивана был виден снег, пролетавший под уличным фонарем. Рой лежал, заложив руки за голову. Через какое-то время он спросил: она тоже не спит? За окном так красиво и тихо — он никак не может уснуть. А у нее все в порядке? Да. Ей получше? Да. Ничего не случилось? Нет.

Он поднялся, подошел к окну и замер, глядя на улицу. Медленно вывел на оконном стекле большую букву «Б». Потом вернулся и наклонился над диваном.

— Чувствуешь? — сказал он, прикладывая пальцы ко лбу Люси. — Ну и зима. В точности как там.

— Где?

— На Алеутах. Но только там и днем так. Представляешь?

Он присел на диван и положил руку ей на голову.

— Ты не сердишься на меня за эту книгу, а?

— Нет.

— Потому что я ведь не собирался ничего такого делать, Люси. Ну с чего бы я за это взялся?

Он снова забрался под одеяло. Прошло около получаса.

— Не могу уснуть. А ты?

— Что?

— Спишь?

— Как видишь, нет.

— Что-нибудь случилось?

Она не ответила.

— Есть не хочешь? Может, тебе молока принести?

— Нет.

В темноте он прошел через комнату на кухню.

Потом вернулся, сел на стул около кровати и спросил:

— Хочешь печенья?

— Нет.

Тишину заснеженной улицы нарушил шум проехавшей машины.

— Здорово, — произнес Рой.

Люси не отозвалась.

— Ты все еще не заснула? — спросил он.

Люси не ответила. «Двадцать два года, — вертелось у нее в голове, — и так будет всю жизнь. До конца. Так… так… только так…»

Теперь он пошел к комнату Эдварда. Вернулся и сообщил, что Эдди спит так очаровательно — просто чудо. Ох и здоровы спать эти малыши! Не успеешь выключить свет и сосчитать до трех, а они уже видят первый сон.