Словно загипнотизированная приказом матери, девушка тупо уставилась на свое отражение в зеркале. Первое, что ей бросилось в глаза, — это мать, хрупкая и до болезненности худенькая. Тончайшая талия элегантно обтянута зеленым атласом, на длинной шее мелодично позвякивают многочисленные драгоценности. Красивая, изящная женщина, на которую невозможно не обратить внимания! Такая не останется незамеченной даже в переполненной зале любого великосветского собрания.

А рядом она, ее дочь. Маленькая, едва достает до плеч матери, толстая, бесформенная. Гротескная пародия на женщину. Лицо одутловатое, глаза утопают в складках розового жира — это ее щеки, двойной подбородок, шеи нет вообще. Она закрыла лицо руками — такими же бесформенными и к тому же безобразно красными.

Талия в обхвате, наверное, раза в три превосходит матушкину.

Платье смотрится безобразно, и Вирджиния хорошо понимает, что только на ней этот фасон кажется таким уродливым и безвкусным. На всякой другой нормальной девушке он был бы привлекателен и мил. А волосы… Изысканная модная прическа, сделанная из этих тусклых, безжизненных, какого-то неопределенного цвета волос, выглядит просто комично.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь, о чем я говорю? — с нескрываемым отвращением обратилась к ней мать.

Девушка закрыла лицо пухлыми ладошками.

— Я… знаю, — проговорила она срывающимся голосом, — я… выгляжу просто ужасно… Врачи… обещают, что, быть может… я… похудею… но… Мне так плохо… Я чувствую себя такой… больной…

— Обещания, обещания! — раздраженно перебила ее миссис Клей, — все они горазды обещать! Все клянутся, что сгонят с тебя вес, вылечат, что все это — лишь вопрос времени. Уже затрудняюсь сосчитать, сколько тысяч долларов я истратила на всех этих врачей за последние пять лет. Теперь они уверяют, что ты похудеешь, когда выйдешь замуж.

Вирджиния отвернулась от зеркала.

— Может быть, он откажется от мысли жениться на мне, когда увидит меня. — В голосе девушки зазвучала надежда.

— Вот уж на это можешь не рассчитывать, — уверенно ответила миссис Клей. — Он никогда не сделает такого опрометчивого шага.

— Почему нет? — наивно поинтересовалась Вирджиния.

— Потому, моя милая, что я передаю ему тебя в золотой упаковке, а маркиз отчаянно нуждается в деньгах, иначе герцогиня не написала бы мне.

— И сколько же ты ему даешь?

— Все еще хочешь знать? — ответила вопросом на вопрос мать. — Предпочитаешь покончить с девичьими грезами о бескорыстной любви? Кладешь конец своим мечтам о сказочном принце, который влюбится в тебя с первого взгляда? Да, мое дитя, так-то лучше! Какая разница, что у тебя за внешность? Главное, тебе не придется ползать на коленях перед этими чванливыми английскими аристократами. Они получат целое состояние, а ты, зная истинное положение дел, обретешь уверенность в себе и самоуважение.

— Так все же, мама, сколько ты ему даешь?

— Два миллиона долларов, — проговорила миссис Клей, смакуя каждое слово. — Если перевести это в английские фунты стерлингов, то получится четыреста тысяч фунтов. Кругленькая сумма, не так ли? Достойный подарок для нетерпеливого жениха в придачу к умирающей от смущения невесте.

Вирджиния подавила стон и опустилась на софу.

— Все, — сухо оборвала ее мать. — Хватит истерик! Тридцатого апреля, Вирджиния, состоится твоя свадьба. В случае отказа я отправлю тебя к тете Луизе и публично объявлю, что ближайшие семь лет моя дочь проведет в исправительном доме. Подумай, прежде чем выразить свою последнюю волю, что предпочтительнее — статус английской герцогини или униженное состояние воспитанницы исправительного учреждения, обреченной на полунищенское существование.

Ответа не последовало — Вирджиния лежала, отвернувшись к стене и уткнувшись лицом в одну из шелковых подушек. Миссис Клей, поджав губы и вскинув острый подбородок, некоторое время презрительно рассматривала это бесформенное, подобное громоздкой куче тело.

— Господи Боже мой! За что мне такое наказание? — прошептала она так тихо, что Вирджиния едва расслышала эту реплику матери.

Побежали дни. Вирджиния словно находилась во сне, едва соображая, что творится вокруг. Шок от разговора с матерью, согласие на брак, которое она сделала под принуждением, — все это, казалось, полностью лишило ее сил и воли к сопротивлению.

Врачи осматривали ее каждый день, и каждые двадцать четыре часа ей прописывали новую диету. Буквально силой ей скармливали самые калорийные и питательные блюда. Редкие деликатесы свозились в дом со всех уголков Америки. Многочисленные гонцы Клей Корпорейшн бороздили страну вдоль и поперек в поисках нужного продукта.

От анемии ее заставляли пить козье молоко. Каждый день с ранчо доставляли свежайшие сливки и сметану. Овощи и фрукты привозили из Вирджинии, где у родителей было огромное имение. Отборные продукты проделывали путь в сотни и сотни миль ради того, чтобы вернуть румянец на опухшее, безжизненное лицо невесты. Шампанское из Франции, шерри из Испании, икра из России, паштет из Страсбурга — вот лишь небольшой перечень того, что она послушно съедала, чтобы только избежать скандала, который поднимался всякий раз, когда она говорила «нет».

Окружающий ее мир перестал казаться ей реальным, она плыла по течению, безропотно подчиняясь всем и вся, смутно понимая, что она делает, что говорит и что говорят ей. Часами она простаивала на бесконечных примерках, не чувствуя усталости, вернее, не понимая, что ей невыносимее — начало или конец этих мучительных процедур.

И только вечерами, оставаясь одна, она снова и снова задавалась все тем же вопросом: есть ли спасение, и если да, то в чем оно? Иногда, лежа в постели, Вирджиния представляла себе, как, крадучись, она выходит из комнаты, как сбегает незамеченной по широкой мраморной лестнице, отпирает массивную парадную дверь и выскальзывает на Пятую авеню. Все! Свободна! Но она знала, как далеки ее фантазии от реальной жизни, знала и то, что всем ее тайным планам никогда не суждено осуществиться. По утрам у нее не хватало сил даже подняться с постели, не говоря уже о том, чтобы убежать из дома. Она чувствовала себя слишком больной, слишком слабой для такого грандиозного предприятия, как побег.

Порой ей казалось, что внутри нее сидит какой-то человечек и злобно смеется над ней. Она явственно слышала его издевательские слова:

— Толстая и неуклюжая уродина! Кому ты нужна! Толстая и глупая каракатица! Безобразная толстуха!

Этот голос преследовал ее постоянно, и все время в голове у нее стучало одно и то же: «Он женится на тебе из-за твоих денег! Он Женится на тебе из-за твоих денег! Он женится на тебе из-за твоих денег!»

А стоило этому страшному голосу умолкнуть, как перед глазами появлялись горы денег: мелодично позвякивая, золотые монеты постепенно заполняли все пространство ее комнаты, выстраивались в аккуратные стопки, громоздящиеся до самого потолка, а потом внезапно обрушивались вниз, погребая ее под собой.

— Послушай, Вирджиния, — как-то сказала ей мать, — ты ведешь себя так, словно пребываешь в состоянии постоянной прострации. Неужели это лекарства на тебя так действуют? Нужно немедленно поговорить с доктором Хауселлом. Или нашего последнего врача зовут иначе? У меня все фамилии в голове перепутались, столько их здесь перебывало! Я поговорю с ним и скажу, что не настаиваю на том, чтобы тебе продолжали давать наркотики.

Но сама Вирджиния хорошо знала, что дело тут вовсе не в лекарствах — половину из них она попросту выливала, даже не удосуживаясь прочитать названия. Это «что-то» сидело внутри нее самой, настойчиво уводя ее от реальности, от того привычного мира, который окружал с детства. Иногда по утрам она просыпалась с ощущением невероятной легкости, словно задуманный побег действительно удался и она шла и шла по запруженным транспортом улицам.

— Завтра прибывает маркиз, — объявила ей мать в один из дней. Вирджиния даже не почувствовала замешательства или удивления. Ее уже давным-давно перестало занимать, как он выглядит и какова будет реакция на их первую встречу. Осознание собственного ничтожества притупило все остальные чувства. В ночь после сообщения матери она снова услышала: «Он женится на тебе из-за твоих денег!»