— Понятно, что не к делу, — покривился студент. — Но я сказал правду.

Самодержец снова с веселой дерзостью присмотрелся к Захару с его невестой, видно было, что красота и молодость обоих в сочетании со скромным их видом доставляют ему неподдельное удовольствие. Некоторое время он молча о чем–то размышлял, потом перевел взгляд на старших Свендгренов, как бы призывая их в свидетели. Профессор с женой продолжали следить за происходящим с неослабным вниманием. Николай Первый жестом приказал молодым подойти друг к другу поближе, затем сложил руки перед грудью и с чувством произнес:

— Мы со своей стороны тоже благословляем вас на долгую совместную жизнь. Пусть Господь услышит нашу молитву и соединит вас крепкими семейными узами как на земле, так и на небесах. Аминь.

Захар с Ингрид быстро нашарили пальцы друг друга и сомкнули их, после чего подставили головы под благословение самого императора Российской империи. Вокруг раздались громкие аплодисменты с восторженными возгласами. Отец девушки с ее матерью присоединились к придворным и гостям, на просветленных лицах у них лежала печать умиления.

— Желаем вам успехов на всем жизненном пути, — венценосный покровитель завершил ритуал, неожиданный для него самого и придуманный им на ходу, он снова входил в свой державный образ. — Мы даем слово, что постараемся помочь молодой семье Даргановых обрести в России свое счастье.

— Мы вам признательны, Ваше Величество, — не поднимая взора, прошептали помолвленные.

Самодержец благосклонно кивнул головой, затем развернулся на месте и пошел дальше осыпать наградами своих усердных слуг. За ним тронулся весь двор, обдающий снисходительными улыбками только что возблагодаренных Николаем Первым его подданных. Они знали, эти придворные плуты, что любой правитель только вначале своего восхождения на вершину власти старается делать ставку на старшее поколение. Потом же всю основную работу он взваливает на плечи молодежи.

Но это было уже не главным, Захар с Ингрид с удовольствием подставляли щеки под поцелуи родственников и знакомых семьи Свендгрен, которых на приеме оказалось немало. Сейчас они не думали ни о чем, лишь упиваясь счастьем от просыпавшегося на них любвеобильного дождя.

Петр Дарганов, младший из сыновей сотника Дарганова из станицы Стодеревской, длинным кнутом нахлестывал буланого кабардинца. Конь, запряженный в двуколку, выбрасывал вперед длинные ноги, чтобы тут–же подтянуть задние к своему поджарому животу и, оттолкнувшись от земли, зависнуть на мгновение в воздухе, за один прыжок преодолев растояние в несколько маховых сажен. Сзади коляски стелились по земле двое запасных скакуна той же южно–русской породы с разметанными по ветру гривами и мокрыми вывернутыми ноздрями. Редкие экипажи на ровном тракте, что в одну, что в другую стороны, еще издали жались к обочине, служки на почтовых станциях лишь провожали глазами пыльный хвост за двуколкой, опаздывая выбежать навстречу. Бешеная скачка длилась не первый день, позади остались бескрайние смешанные леса со светлыми пятнами березовых рощ, изумрудные равнины с сочными травами. Дорога втягивалась в воронежские лесостепи с островками чахлых деревьев да сохлыми пучками травы, гонимыми жаркими ветрами по желтому пространству. Скоро должна была раскрыться донская земля, где бугристая, а где ровная как стол, но везде прожаренная солнцем до коричневого цвета закостеневших от его лучей будыляк. Рядом с возницей подскакивал на мягком сидении его спутник — студент Московского университета, житель одной из кубанских станиц. Он был почти земляком, и когда Петр решился из Москвы тронуться в далекий путь, то не раздумывая взял его с собой. Во первых, все веселее коротать время в дороге, а во вторых, родное плечо кубанского казака было как нельзя кстати. На тракте не прекращали разбойничать лихие люди, а в походной сакве у студента лежало несколько тысяч рублей, вырученных за сдачу в аренду принадлежащего семье Даргановых дворца на улице Воздвиженской. Благо, купленная в приезд батяки пролетка стояла во дворе особняка, освобождая Петра от утомительного путешествия на перекладных до станицы Пятигорской на Кавказе.

Незадолго до отъезда он получил письмо из дома, в котором почерком матери, но под явную диктовку отца, было прописано, чтобы он забрал часть денег из банка, где они хранились, и привез домой, потому что пришла пора выдавать замуж сестер Аннушку с Марьюшкой. Младший из братьев догадался, что выручка от продажи коней, разводом которых занимался отец, здорово упала. А может быть возникли непредвиденные расходы, известные только главе семьи и матери.

— Так что ты решил, Петрашка? — на казачий лад обозвал возницу спутник. — Не подойдешь больше к своей Эльзе?

— Теперь навряд ли. Что толку, когда она променяла меня на легкую жизнь, — еще сильнее натягивая вожжи, буркнул тот. Ему не хотелось говорить на тему, из–за которой страдал не только он, но и невинный конь, исходивший хлопьями белой пены. Добавил. — Невелика беда, на Тереку своих скурех скоро топтать будет некому. Найду, в бобылях не останусь, как тот урядник Вислоус.

— Кто таков?

— Есть в нашей станице казак. Смолоду семьей не обзавелся, так всю жизнь по любушкам и запробавлялся.

— Бывает. Но я тебе скажу, что на твою Эльзу такое не похоже, все-ж она из Европы, а там народ верующий поболе нашего, — после некоторого раздумья засомневался было кубанец. — Хотя как посмотреть, в борделях на Грачевке как раз немки держат первое место.

— Она меня обманула.

— А может ты ошибся?

Петр долго щелкал кнутовищем, мучаясь одновременно и от жалости к лошади, и от злости на свою бывшую подружку, терзавших его который день подряд.

— А кто ее знает, — наконец неопределенно буркнул.

Он в сотый раз перебирал в уме взаимоотношения с Эльзой за те два года, которые они пробыли вместе. И каждый раз убеждался в том, что нужен был девушке как собаке пятая нога. Она начала подначивать его с первых шагов дружбы, намекая на то, что особняк на Воздвиженке Петр мог бы давно переписать на свое имя и жить в свое удовольствие. Мол, зачем ему прислушиваться к своим родителям, простым казакам, и быть при роскошном дворце наподобие управляющего или сборщика податей, когда он мог бы не класть денежки в банк, а тратить их на свои нужды. А когда пришло бы время, то жениться и создать семью с кучей здоровых детей. У них в Германии молодые люди становятся самостоятельными, как только переступят порог родительского дома, а он все ждет, когда отец с матерью подберут ему невесту. Петр крутил головой, напрочь отвергая ее доводы, но не в силах был расстаться с ней навсегда. Он понимал, что она права, что он действительно живет по казачьим обычаям, даже берет пример со старших братьев, подыскивая невесту не из местных девчат, а из иностранок. Но пойти против воли отца и настоять на том, чтобы дворец переписали на его имя, он был не в состоянии. Да и кто бы в семье обрадовался ранней его прыти, когда впереди предстояло еще не один год учебы в университете.

А началось все с безобидной на первый взгляд очередной заслуги на поприще знаний, с лестного предложения руководства, которым он не замедлил поделиться с девушкой и которое вывернуло их взаимоотношения наизнанку. Сколько раз его награждали за успехи в учениях то грамотами с дипломами, то денежными премиями. Но в этот раз приз был посолиднее…

Петр Дарганов, студент медицинского факультета Московского императорского университета имени Ломоносова, прикрыл тяжелые створки двери, ведущей в кабинет ректора, и с облегчнием вытер пот со лба. Затем направился быстрой походкой по широкому коридору к мраморной лестнице, спускающейся на нижние этажи. Только что руководитель монументального дома разума, возведенного почти сто лет назад на Воробьевых горах, предложил ему провести летние каникулы не в казачьей станице, а с большей пользой для дела — в голландской столице городе Амстердаме. Предполагалось прихватить там же и солидную часть нового учебного года, а уж потом вернуться на родину. При университете был иностранный колледж, и лучшие студенты часто разъезжались по обоюдному обмену по всему миру, проходя практику в том числе и в регионах на другой стороне земного шара.