— Да вы, мессир, этого и не достойны. Поверьте, не существует ни лакея, ни вора, ни сводника, который смог бы встретиться с вами на равных, не унизив себя. Ибо вы самый большой в мире клеветник; но, мессир де Монтор, у лжи короткие ноги! И я думаю, что менее чем за час превращу эту клевету в пустой звук.

— Негодяй, я подарил тебе жизнь…

— Бесспорно. Но я должен швырнуть этот подарок обратно, чтобы мы, два жалких негодяя, смогли встретиться на равных. — Тут Перион устремился к шлюпке, которой уже можно было достичь вброд. — Кто здесь? Госельм, Роже, Жан Бритауз… — наконец, он увидел того, кого искал. — Агасфер! Вожак, который должен был повести Вольных Соратников за море, изменил свои намерения. Я передаю свои полномочия Ландри де Боннею. Будь добр, сообщи ему о непредвиденных изменениях и передай новому капитану соответствующие сожаления и поздравления от имени Периона де ла Форэ.

После чего Перион направился к берегу, где, пока еще в неверном свете, стали видны очертания холмов.

— Мессир де Монтор, мы можем продолжить наши бдения. Когда судно отплывет, ничто не сможет продлить мою жизнь еще хотя бы на две недели. Я выплачу вам все долги. Вы будете сражаться с человеком, если вам угодно, уже мертвым, но с другой стороны, если вы попытаетесь улизнуть, если вы не захотите скрестить шпаги с лакеем, вором и убийцей, клянусь честью моей матери, я уничтожу вас без раскаяния, как уничтожил бы гадину…

— Как смело! — усмехнулся епископ. — Лишить жизни себя или, возможно, меня и все из-за одного глупого слова… — сказал епископ, и вдруг в его голосе послышалось рыдание. — Как глупо и как похоже на вас!

Перион удивился, как изменился голос прелата.

— Постойте, господа, — закричал Айрар де Монтор, — подождите, пожалуйста, одну минуту!

Он вбежал в ледяную воду и направился к шлюпке. Он вырвал фонарь из рук Жида и понес его к берегу. Он держал фонарь высоко над водой, так что Перион мог видеть его лицо, и Перион вдруг понял, что каким-то чудом человек в мужском одеянии с фонарем в руке оказался Мелицентой. И странно, что на всю жизнь ему отчетливее всего запомнилась трепещущая на ветру прядь ее волос.

— Посмотри на меня хорошенько, Перион! — сказала Мелицента, — посмотри как следует, никчемный ты человек! Посмотри, загнанный бродяга, и увидишь, как я горда. Я очень горда! Я не сильно восхищаюсь своим высоким положением, своим богатством и даже своей красотой, потому что я знаю, что красива, но самое главное мое достоинство, что ты любишь меня… к тому же, так безрассудно!

— Ты не понимаешь!.. — воскликнул Перион.

— Наконец-то я очень хорошо поняла, что ты и в самом деле лакей, самозванец и вор. Да, лакей своей чести! Самозванец, который пытался — увы, тщетно! — воплотить чужую подлость! Вор, который украл чужое наказание! Я не задаю вопросов. Любить — значит доверять. Но я хотела бы медленно-медленно убить этого другого. Я не задаю вопросов. Я отваживаюсь доверять человеку, которого я знаю, даже если это звучит как вызов. Я осмеливаюсь возразить, что он не вор, а безумно честный человек. Мой бедный, запутавшийся мальчик, — проговорила с умиротворяющей нежностью Мелицента, — как же так вышло, что ты забрел в наш грязный мир! Будь добр, ради меня, забудь горечь несчастий; что она для нас, когда есть и счастье.

Он ничего не ответил, но уже никак не от безмерного страдания.

— Подойди, подойди же сюда. Разве ты не поможешь мне залезть в шлюпку? — спросила Мелицента. Она тоже была счастлива.

Глава V

Как обручилась Мелицента

— Не может быть, кузина.

Слова эти были произнесены настоящим епископом Монторским. Он с пятнадцатью приближенными внезапно появился на берегу как раз в тот момент, когда взгляды Мелиценты и Периона были обращены в сторону моря. Епископ, как обычно, был одет в платье придворного кавалера, и ни одна деталь не выдавала его истинный духовный сан. Он долгое время оставался в седле, глядя на влюбленных, улыбаясь и похлопывая расшитой золотом перчаткой по луке седла. Рассветало.

— Я кое-что услышал, — сказал он. Голос его был ласков, ибо молодой человек с большой любовью относился к своей родственнице, но любовь эта все же уступала той, какую он испытывал к Айрару де Монтору. — Да, я кое-что услышал, но в этот миг я, как мне кажется, увидел сердца всех женщин, когда-либо живших на свете; и они отличаются друг от друга не больше, чем звезды на ночном августовском небе. Ни одна женщина не любила мужчину как мужчину. Ее любовь — любовь матери к своему ребенку. Пусть он создает государство, или пишет бессмертные стихи, или разбойничает на большой дороге, она лишь улыбнется, заметив, как самозабвенно играет мальчик в свои игры; и когда он возвратится с перепачканными руками, она лишь пожалеет его, а если потребуется, притворится сердитой. Она быстренько постирает его одежду и залечит ссадины. Женщины мудрее нас, и в глубине души они жалеют нас тем больше, чем мы сильнее, самоувереннее, чем более хвастаемся своим умом, что только лишь доказывает его нехватку. И благодаря своей непоколебимой вере в то, что мы лучше, чем есть на самом деле, женщины заставляют нас становиться лучше.

Айрар де Монтор спешился.

— Однако хватит проповедей! Что же касается остального, Мессир де ла Форэ, я узнал вас в тот же день, как только вы появились в Бельгарде. Но я промолчал. Поскольку вы не убивали короля Гельмаса, как утверждает молва. Я твердо знаю, что он спит в безопасности в Акаире. Но госпожа Мелюзина напустила чары на весь двор отца и волшебством перенесла его замок. Это похоже на нее. Если Мелюзину рассердить, она становится беспощадна. Да-да, ужасная, прелестная женщина, рожденная, как говорят, русалкой! Она мой близкий и полезный мне друг. С ее помощью я надеюсь далеко пойти. Вы видите, я откровенен. Такова моя природа, — епископ пожал плечами. — Одним словом, я принял виконта де Пизанжа, но, естественно, тайно следил, как вы теперь видите, за вашими перемещениями. И до сих пор обман лишь забавлял меня. Но это, — он указал рукой в сторону «Траншмера», — мои любезные друзья, уже не шуточки.

— Вы все говорите и говорите, — вскричал Перион, — а я размышляю о том, что люблю самую благородную даму, которая когда-либо только жила на свете.

— Доказательство вашей любви, — ответил епископ, — если позволите высказать мое наблюдение, весьма необычно. Поскольку вы предполагаете, как я думаю, сделать из нее походную жену, сестру полка. Ведь мы с вами, мессир, хорошо знакомы с войной. Армии при встрече не забрасывают друг друга сластями. Какой дом вы, бездомный человек, можете предложить Мелиценте? Разве есть место для Мелиценты среди ваших Вольных Соратников?

— Не знаю…

Перион повернулся к Мелиценте, и они долго-предолго смотрели друг на друга.

— Хотя я и подлец, но я никогда не собирался ввергнуть женщину в ту трясину и грязь, которые на некоторое время станут моим уделом. Я отправляюсь один. Ты хочешь, чтобы я вернулся?

Девушка была совершенно спокойна. Она сняла с руки бриллиантовое кольцо и надела ему на мизинец, поскольку остальные пальцы были для него слишком велики.

— Я даю обет до конца жизни быть тебе верной и ждать тебя, Перион. Нет нужды говорить о любви.

— Нет нужды… — ответил он. — О Господи, смогу ли я выжить без тебя!

— Я думаю, что меня отдадут замуж за короля Теодорета. Ужасный старик потребовал единственную плату за то, что он не тронет Пуактесм, — мое тело. К тому же на поле брани он сильнее Эммерика. Эммерик боится его, а Айрару нужна королевская дружба, чтобы стать кардиналом. Вот так родственники торгуют моими глазами, губами и волосами. Но сначала я хочу обручиться с тобой, Перион, здесь, перед лицом Бога. Я прошу тебя вернуться ко мне, потому что я навсегда твоя жена.

— Я вернусь, — ответил он.

Через некоторое время их губы разъединились.

— Закрой мое лицо, Айрар. Возможно, я заплачу. Люди не должны видеть жену Периона плачущей. Закрой мое лицо, так как он уходит, а я не могу этого видеть.