Стеная, Перион отвернулся от нее и, рухнув в кресло, закрыл глаза, как будто увидел эту мерзость во плоти.

Девушка опустилась на колени рядом с ним.

— Дорогой мой, мой дорогой! Убей ради меня этого другого Периона Лесного.

На что Перион расхохотался, но смех его был не слишком весел.

— В обычае у женщин посылать мужчин на такие подвиги, которые и сам двужильный царь языческих времен Геракл не смог бы совершить. Несмотря на всю мою внешнюю силу, внутри я слаб. Ловкости и умения других мужчин я не боюсь, поскольку не встречал более грозного врага, нежели я сам. Но тот же самый полночный головорез давным-давно выбил меня из седла. Я довольный собой барахтался в трясине, пока не появились вы… Прелестнейшая на свете, зачем вам было нужно меня тревожить? Я хочу сегодня стать таким же чистым, как вы; может быть, я таким никогда не стану. Мною владеют дьяволы, я полон всяческих пороков, у меня не хватает силы, а может быть, воли, вырваться из трясины. Я всегда предавал власть как человека, так и бога, чтобы избежать даже минутного неудобства! И сейчас я не могу поклясться, что в итоге не предам и вас! И пусть хохочет Сатана, и пусть его смех исполнен жалости, потому что он да я знаем причины, почему я не обещаю верности кому бы то ни было! Госпожа Мелицента! — воскликнул Перион. — Вы предлагаете мне такой дар, который и император не смог бы принять без благоговейной благодарности. Я отказываюсь от него. — Он нежно поднял ее с колен. — А теперь, ради Бога, уходите, сударыня, и оставьте этого мота вместе с тем, что у него еще осталось.

— Вы очень храбрый, но в то же время очень глупый человек, который предпочитает встречать трудности лицом к лицу. Для любого мужчины это мучительно; для женщины же, которая его любит, просто невыносимо.

Перион не видел ее лица, потому что лежал ничком возле ее ног, рыдая без слез и обильно вкушая такое горе и раскаяние, которые, по его мнению, известны только в Аду. Не сказав ни слова, она ушла, оставив его лежащим на полу.

А затем он еще долго, положив подбородок на ладони, лежал на полу, смотрел на огонь в камине и думал о том, что Перион де ла Форэ когда-то был и другим. И в том юном Перионе Мелицента несомненно нашла бы подходящего супруга, если бы тот Перион давным-давно не умер. Вот какие мысли терзали его. Нет ничего более печального, как размышлять о том, кем ты был и кем уже не являешься. Перион тщательно рассматривал и взвешивал свои прошлые безумства и всякого рода уловки.

Затем он взял перо и чернила. Это было первое письмо, которое он писал Мелиценте и которое, как вы вскоре поймете, она никогда не прочтет.

Сударыня, Вам приятно будет узнать, что когда допрашивали нас с госпожой Мелюзиной, я сам признался в убийстве короля Гельмаса и в похищении его драгоценностей. Я солгал. Так как делом чести било спасти женщину, которую, на мой взгляд, я любил, а било очевидно, что виновен кто-то из нас.

Сейчас она пребывает на возвышенности Акаира, где, по слухам, у нее великолепные владения. Я ни разу не слышал, чтобы она, так или иначе, вспоминала обо мне — ее орудии. Сударыня, когда я думаю о Вас и об этой вкрадчиво улыбающейся женщине, я пугаюсь собственной глупости.

Когда я пишу эти строки, которым никто не поверит, я ошеломлен своей долговременной слепотой. И какой прок отрицать преступление, которое приписывается мне всеми обстоятельствами дела и в котором я всенародно признался?

Но вы, надеюсь, поверите мне. Сударыня, мне ничего от Вас не нужно. Я даже никогда Вас больше не увижу. Я удаляюсь в опасное вечное изгнание. А непосредственная близость смерти вряд ли вызовет у человека хоть малейшее стремление к любовной романтике. Посмотрите на меня с самой худшей стороны: да, я родился в благородном, добропорядочном семействе, жил же как никудышный человек и всегда вел себя глупо, но никогда не терял чести. Я ни разу, насколько мне известно, никому не причинил зла, кроме самого себя. Бог свидетель, что я говорю правду. Дорогая моя, поверьте мне! Поверьте! Несмотря ни на что! И поймите, что мое восхищение, моя никчемность и мои страдания при мыслях о Вас настолько безмерны, что не оставляют места для малейшей лжи.

Я благодарю Вас, сударыня, за Вашу бесконечную доброту и прошу: верьте мне!

Глава IV

Как епископ помогал Периону

В три часа в дверь постучали. Перион вышел в неосвещенный коридор и, держась за плащ Айрара де Монтора, прошел вслед за ним сквозь лабиринт многочисленных коридоров и лестниц, выведший их под недружелюбное ночное небо. Две лошади уже стояли наготове. Мужчины вскочили в седла и умчались прочь.

Только раз Перион обернулся, чтобы взглянуть на Бельгард, черный и бесформенный на фоне неба. Больше он не смел оглядываться, поскольку мысль о девушке, которая сейчас лежала не в силах заснуть в Маршальской Башне, острее кинжала пронзала его сердце. Сжав зубы, Перион следовал за своим спутником. Епископ не произносил ни слова, лишь указывал направление движения.

Они достигли Манвиля и, обогнув город, выехали к Фоморской Отмели, узкой песчаной полоске на берегу. Было темно, не раздавалось ни звука, кроме тихого плеска волн. Неподалеку в море лениво покачивались в такт прибою четыре огонька, показывая то место, где стоял на якоре «Траншмер». Периону все это, похоже, было безразлично.

— Скоро рассвет, — сказал Перион.

— Да, — ответил Айрар де Монтор.

И его голос выказал явное нежелание продолжать разговор. Перион де ла Форэ представлял собой нечто грязное, с чем епископ мог иметь дело только в силу необходимости и с тем отвращением, с которым страдающий от жажды вытаскивает муху из воды. Перион допускал это, потому что ему было уже все равно.

Привязав лошадей, они уселись на песок и полчаса провели в полной тишине.

Где-то прокричала птица. Перион осознал вдруг, что ночь уже не была так мрачна, как прежде, ибо он уже видел изломанную линию пены, которую прилив то бросал на берег, то откатывал далеко в море.

Через некоторое время какой-то огонек опустился на поверхность воды и, покачиваясь в темноте, стал, в отличие от других, по мере приближения становиться все ярче.

— Они спустили шлюпку, — проговорил Перион.

— Да, — односложно, как и прежде, ответил епископ.

Какое-то сумасшествие вдруг охватило Периона, и казалось, что он вот-вот заплачет, поскольку все так дурно складывалось в этом мире.

— Мессир де Монтор, вы помогли мне. Я очень признателен, если, конечно, моя благодарность что-то значит для вас.

Епископ заговорил хриплым невнятным голосом.

— Благодарность, насколько понимаю, не входит в условия сделки. Я родственник госпожи Мелиценты. И в моих интересах, и в интересах нашего дома, чтобы человек, которого она посещает ночью, покинул пределы Пуактесма…

— И вы говорите так о самой прекрасной женщине, какую когда-либо создавал Бог! Женщине, которой должен поклоняться весь мир!

— Поклоняться! — смеясь ответил епископ. — Я был бы большим глупцом, если б поклонялся признанной распутнице!

И он начал глумиться над Мелицентой, употребляя такие выражения, которые лучше не повторять.

Перион не стерпел и сказал:

— Я самый несчастный из всех живущих на свете, так же как вы наиподлейший из них. В моем присутствии вы позволяете себе хулить госпожу Мелиценту, зная, что я у вас в долгу и у меня нет права возмущаться вашими речами. Вы устроили мой побег и тем самым подарили мне жизнь; и, используя свое преимущество, вы поносите ангела и наносите удары человеку, связанному по рукам и ногам…

В это мгновение у Периона в голове вдруг промелькнула мысль о том, как достойно выбраться из такого запутанного положения.

— Обнажите шпагу, мессир! В самую последнюю минуту я, возможно, если есть Бог, смогу еще вернуть себе право вас убить.

— Ого! Странное проявление благодарности! — ответил епископ. — И хотя я не особенно разборчив, но вот что я тебе скажу, мой друг: я не сражаюсь с лакеями.