Может создаться впечатление, будто Мэнди — сатана во плоти. У некоторых, в частности у ее младшего брата Итэна, это впечатление создается до сих пор. На самом деле человека более преданного и надежного я не знаю тоже.

Мэнди кладет руку мне на лоб, гладит, хотя прикосновение и получается довольно жестким.

— С тобой кое-кто хочет поговорить, ты готов? — Мэнди морщит острый, длинный носик. — Она уже прокурила всю гостиную. Я-то не против, более того с радостью к ней присоединилась, но Итэн умрет от приступа астмы, если концентрация никотина еще чуть-чуть повысится.

— Запускай ее, — говорю я, махнув здоровой рукой. — Я готов к интервью больше, чем Итэн к смерти.

Я прекрасно знаю, кто пришел. Человек, способный прокурить нашу огромную гостиную самостоятельно, в Новом Орлеане, кажется, только один. Моя двоюродная сестра Ивви. Ивви Денлон — внебрачная дочь Мильтона, которую он зачал, кажется, на первом курсе университета и благополучно забыл об этом до тех пор, пока ей не исполнилось двадцать пять, и она не нашла его самостоятельно.

Ивви Денлон работает в полиции.

Сейчас Ивви стоит в дверях, волосы у нее забраны в высокий, давно не мытый хвост, зато стрелки на брюках такие ровные, что по ним можно чертежи строить. Ей досталась вся красота Мильтона, но Ивви куда больше занимают трупы, документы на трупы и авторы трупов, чем собственная внешность. Кроме того, сложно работать в полиции, если выглядишь слишком очаровательно, потому что, в конце концов, тебе обязательно скажут: «этот очаровательный вздернутый носик суется не туда, где ему место». Вообще-то довольно обидно, и я понимаю, почему Ивви в два раза жестче, чем любой из ее коллег с Y-хромосомой.

— Ты можешь заходить, у меня здесь куриный суп, а не контейнер с филовирусами, — говорю я.

Она тоже садится на край кровати, совсем как Мэнди недавно, на колени себе она кладет папку с какими-то бумагами.

— Здравствуй, Франциск, — говорит она, голос у нее хрипловатый, грудной. Я, честно говоря, в Ивви немножко влюблен, вот уже целых два года, с тех пор, как увидел ее в первый раз.

— Не называй меня так, ради Бога. Надо уже сменить чертово имя. Фрэнки, меня зовут Фрэнки.

— В ваших документах, каждом из них, мистер Миллиган, написано, что вы Франциск.

— Это ошибка.

Она фыркает, звук можно было бы даже принять за смех, если не знать Ивви. Она постукивает пальцами по папке, и я говорю:

— Кури, я ведь не умираю.

— Это уж точно.

— И мне дай покурить.

Ивви закуривает сама, потом вставляет сигарету мне в зубы, мы некоторое время молчим. Я стараюсь не шевелить больной рукой. Скосив глаза, обнаруживаю, что повязка чистая и белая, никакой крови. Наверное, не так уж все серьезно.

— Пуля прошла по касательной, едва задела плечо. Врачи больше волновались насчет твоей нарколепсии, чем по поводу раны. Это чудо, потому что если бы ты не грохнулся в обморок за секунду до этого, тебе разнесло бы башку. Поверь, тот, кто в тебя стрелял, умеет это делать и делает это хорошо.

— Но это не обморок и не нарколепсия…

— Слышать ничего не хочу о твоих галлюцинациях, — говорит она, так что желание рассказывать ей что-либо пропадает сразу. Интересно, как она до детектива дослужилась с таким подходом?

Ивви затягивается, потом снова начинает постукивать пальцами по папке. Дело, наверное, все-таки не в никотиновом бешенстве. Что-то волнует ее и волнует по-настоящему. Ивви не то чтобы очень нежно относится к нашей семье, обычно обходится Рождественскими обедами и совместными днями Благодарения, но все-таки мы для нее что-то значим. Стало быть, она за меня волнуется.

Я спрашиваю, очень осторожно:

— Ивви, а взрыв там был?

Она смотрит на меня долгим, каким-то потемневшим взглядом, а потом кивает.

— Рвануло две машины на стоянке. В суматохе твой стрелок и сбежал. Все было очень хорошо подстроено, сразу после выстрела случились взрывы. Никто не погиб и даже не пострадал.

— Хорошо, — говорю я. — Тебя интересует его описание? Он синеглазый, у него веснушки, довольно бледный, на нем была синяя рубашка и зеленый, мятный, кардиган, и бабочка еще — фиолетовая.

— Ты так подробно описываешь, будто на свидание его собирался пригласить.

Я пытаюсь отмахнуться от нее привычным жестом, но боль в плече резко меняет мои планы.

— Еще, — говорю я. — У него сильный ирландский акцент, и он очень плохо цитирует Второзаконие.

— Ты с ним и поговорить успел? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю я, но Ивви тут же добавляет к своему предыдущему вопросу еще один — сокрушительный.

— В реальности или нет?

— В реальности.

— Хорошо, в нормальной реальности или нет?

— В нормальной.

Она вздыхает, согласная играть по моим правилам:

— В мире живых?

— Нет. Но все равно запомни про ирландский акцент, хорошо?

Ивви медленно, как будто она слишком сонная для такой монотонной работы, раскрывает папку, потом ставит мою остывающую тарелку с супом на тумбочку, и начинает доставать один за другим листы.

— Что это? — спрашиваю я. — Мои гостинцы, чтобы я поправлялся?

— По крайней мере, очень в твоем стиле.

Я присматриваюсь, и вижу, что это. Копии заключений судмедэкспертов. Ивви продолжает их выкладывать, так что в конце концов, я оказываюсь в бумаге, как в одеяле.

Некоторые из этих свидетельств о смерти на английском: США, Канада, Австралия, Великобритания. Некоторые, и о них даже нельзя с точностью сказать, свидетельства ли это о смерти или заключения медика, написаны на французском, немецком, итальянском, испанском, на других языках, которых я даже узнать не могу.

Ивви говорит:

— Мы имеем основания связать все эти убийства с твоим стрелком. У всех жертв есть одна общая черта. Они занимались тем же, чем и ты.

— Мошенничеством?

Ивви кривится, будто у нее болит зуб, и я вижу, что ей физически неприятно говорить то, что она говорит:

— Спиритизмом.

И я вижу, как в ярких, красивых глазах, будто сказочные цветы, расцветают такие возвышенные слова: «Мой придурок-кузен вляпался из-за своего мошенничества».

— Хорошо, — говорю я. — То есть плохо. Ты считаешь, что стрелок только один?

— Он не только стрелок.

Ивви тыкает пальцем то в один, то в другой документ.

— Поджигатель, подрывник, отравитель и даже специалист по убийствам с помощью циркуля.

— По крайней мере, он лучше в математике, чем я. Не стыдно умереть от руки достойного человека.

Ивви смеряет меня таким взглядом, что я тут же понимаю, какая неудачная была шутка.

— Ладно, — говорю. — Неважно.

— Большинство этих убийств совершил стрелок. Но он явно не один. Те убийства медиумов, что совершались в Ирландии, были совершены группой людей. Да и судя по организации отступлений стрелка, не похож он на одиночного маньяка.

— А на кого похож?

— На религиозного фанатика. Из очень богатой и очень тоталитарной секты, раз уж он разъезжает по миру.

— Тогда в чем проблема найти эту секту? Я ошибаюсь, или секты обычно занимаются прозелитизмом?

— Заткнись, Франциск, и слушай. Если бы проблемы не было, я бы не допустила, чтобы в тебя стреляли.

— Ты же не знала, Ивви.

Наверное, ей всегда хотелось, чтобы у нее был младший братик, и сейчас я вдруг чувствую себя чуточку, но виноватым в том, что подверг себя опасности, даже если моя неосмотрительность заключалась в том, что я просто пошел на работу.

— Проблема в том, — продолжает Ивви. — Что мы ничего не знаем об этой организации. Ни в одной из стран, куда мы отправили запрос, ничего похожего нет.

— И что мы ищем?

— Вот именно, мы ищем, а не ты. Миллитаризированную религиозную организацию, может быть, с идеей нового крестового похода, может быть с идеей очищения от скверны, может быть, милленаристов, ожидающих скорого конца света. Пока слишком много вариантов. Скорее всего зародились в Ирландии — там происходили первые убийства.