У входа стоят парни, которых я бы в причастности к католической церкви не обвинил никогда. Крепкие и рослые, куда больше они похожи на бывших военных и одеты совершенно обычным образом.

— Только вы тут выглядите как католик, падре, — говорю я.

Отец Стефано только хмыкает. Суровые парни с оружием стоят на каждом этаже, как будто здесь не ирландская стерва Морриган, а копье Лангина или гвоздь Господень охраняются.

Отец Стефано приводит меня в просторный светлый кабинет с длинным столом, где, наверное, во времена более мирные заседают учредители школы, а сейчас — мои родители.

Еще перед тем, как зайти, я слышу голос Мэнди:

— Отличное место ты нашла. Странно, что не в пабе, подруга.

Как только Мэнди видит меня, она угрожающе щурится, а потом вдруг незаметно показывает мне язык. Папа делает вид, что меня здесь вообще нет, как он делал обычно, когда его вызывали в мою настоящую школу. Отец Стефано указывает мне идти в кабинет, а сам остается за дверью.

Когда я занимаю место рядом с отцом, Морриган только улыбается своей холодной, неживой улыбкой и поправляет галстук. Рядом с ней сидит Доминик, на нем белая, снежно белая рубашка. Впервые, может потому что мамочка заставила, может потому что на белом кровь живописнее смотрится. А вот Морин здесь нет.

— Вам стоит понимать, что за вами следит снайпер. В худшем случае, я подам ему сигнал. Надеюсь, это знание остановит вас от глупостей, мисс и мистер Миллиган.

Выражение лица у папы не меняется совершенно, как будто Морриган упомянула что-то скучное, вроде погоды в Детройте. Зато Мэнди чуть вскидывает бровь, потом тянет как-то почти кокетливо, будто бы Морриган ей в общем даже и нравится:

— Нет, подруга, ты не очень понимаешь. В худшем случае, моя организация уничтожит твою организацию, а я убью тебя. Надеюсь, что это остановит тебя от глупостей.

— Мэнди, милая, — вздыхает папа. — Очень тебя прошу.

— Что? Это же схема «хороший коп — плохой коп».

— Да. Но только ты должна была быть хорошим копом.

Райан поворачивается к Морриган, улыбается ей, но глаза у него остаются очень внимательными.

— Здравствуйте, Морриган. Я хотел бы сказать «мисс Миллиган», но все мы здесь имеем отношение к этой фамилии. Итак, надеюсь то, что мы забираем сына — вопрос вполне решенный.

— Изложите мне свои условия для начала. Вопрос в первую очередь обсуждаемый. Вы не в том положении, чтобы навязывать мне решение.

— Разумеется, — кивает папа, смиренно, как монашка Морин. Мэнди закуривает, и с удовольствием смотрит, как Морриган чуть заметно, только на секунду морщит нос.

— Дело в том, что мой мальчик не представляет абсолютно никакого интереса для науки. Кроме, конечно, того факта, что он изумительно хороший медиум благодаря трем дням, проведенным в мире мертвых. Куда больше, чем три минуты клинической смерти, правда? Но медиумы вас интересуют, как я понимаю, исключительно мертвые.

Доминик улыбается своей блестящей жутковатой улыбкой, но ничего не говорит.

— Вы не найдете ничего необычного в его крови или плазме крови, ничего необычного в его физиологических показателях, ничего необычного в строении внутренних органов. Он вам просто не нужен. Он здоровый человек, не считая миопии, — папа снимает свои очки и принимается их протирать. — Но даже и в ней ничего необычного нет. Он живой. Такой же как мы с вами. Не зомби, не монстр Франкенштейна, обычный молодой человек. Разве что слишком любопытный. Ничего впечатляющего вы не найдете. Ключа к воскрешению мертвых вы не найдете. Если уж вы так серьезно озабочены идеей оживления мертвецов, может быть, лучше спросить у нас?

— Иными словами, подруга, если ты хочешь узнать, о воскрешении мертвых, спроси меня, как, — продолжает Мэнди. — Как ты уже, наверняка, знаешь от своей всевидящей мамашки, мы делали это. У нас секрет. Дело не в движениях и словах, а в чем-то, что не увидишь, сколько бы не перебирал четки. Мы можем тебе этот секрет рассказать, а можем и не рассказать. Именно поэтому, твой снайпер никого из нас не тронет, ты ему не прикажешь. Тебе очень-очень хочется знать то, что знаем мы. Понятия не имею, почему, ведь у меня нет мамочки-предсказательницы, но очень хочется. У нас же в свою очередь нет никакого желания посвящать тебя в какие бы то ни было тайны.

— Но, Морриган, вам чрезвычайно повезло, потому что несмотря на то, что мы не готовы подарить вам эти сведения, являющиеся в какой-то степени семейным сокровищем, мы согласны ими обменяться. Вам известно кое-что, неизвестное нам. Как насчет обмена? Готовы ли вы рассмотреть такое предложение?

Морриган и папа одновременно поправляют свои безукоризненно завязанные галстуки, и теперь я понимаю, что это не Райан Миллиган говорит со своей кузиной Морриган, а моя семья со всеми ее деньгами и влиянием говорит с католической церковью.

Папа достает из кармана пузырек с таблетками, берет одну, долго ее рассматривает, а потом кладет под язык.

— Сердце, — говорит он. — Сами понимаете.

— Может быть, мистер Миллиган, я не могу стрелять в вас или в вашу сестру. Но я могу приказать выстрелить в вашего сына.

Папа смотрит на меня, только секунду, улыбается мне уголком губ.

— Стреляйте, — говорит он.

— Эй! — говорю я, и Мэнди пихает меня коленкой под столом. Она говорит:

— В любом случае, подруга, подумай над нашим предложением, хорошо? У тебя есть что-то, что интересно нам. У нас есть что-то, что интересно тебе. Можем сделать друг другу приятненько вместо того, чтобы ссориться и драться.

— Кто-то здесь собирается драться? — Морриган вскидывает брови. Мэнди рассматривает Доминика, потом спрашивает:

— А кто-то не собирался? Ну, кроме Фрэнки, он идейный пацифист.

Морриган постукивает пальцами по столу, она думает, наверное, о резонности договоров с нечестивцами и кровосмесителями. Потом, видимо что-то для себя решив, спрашивает:

— Какого рода информация вам нужна?

— Как вы понимаете, мы, оказавшись в Америке несколько прервали связи с нашей исторической Родиной и предками, Морриган. В отличии от вас с матерью и наследником. Нам нужны сведения о проклятье, которое вы так настойчиво педалируете, об основателях рода, о его истории. То, чего разумеется не найдешь в архивах. Исключительную информацию, которую можете знать вы и наша тетя Морин. Нам нужна эта информация. Настолько, что мы готовы уступить вам секрет воскрешения Франциска.

Мой секрет что, серьезно так дешево стоит?

— Я должна буду посоветоваться с конклавом. Мы не можем предпринимать ничего без санкции вышестоящих лиц.

Я почти уверен, что Морриган лжет. Ей нужно посоветоваться с матерью.

— Мы забираем Фрэнки, — говорит Мэнди.

— Нет, ваш сын, если не хорош в качестве материала для экспериментов, то хорош в качестве залога.

— Как скажете, — кивает папа. — Дело суток, не более. Передавайте привет маме, Морриган. Очень приятно иметь с вами дело.

Морриган и мой безупречно вежливый отец встают одновременно, а у меня уже кости начинают ныть в ожидании возвращения в катакомбы. Я думаю, что ждать только сутки, а потом меня выпустят, следую за папой, чтобы хотя бы немножко побыть рядом. И именно в этот момент вижу, как папа достает пистолет, и приставляет его к голове еще не переступившей порог Морриган.

Морриган только улыбается, впервые за все время и тянет насмешливо.

— О, эти Гарвардские мальчики.

— Йель, если быть точным.

Морриган улыбается уголком губ, какой-то неловкой, свойственной хорошим девочкам, а не стервозным женщинам улыбкой. И именно тогда я понимаю, снайпер сейчас выстрелит.

— Пап! — вскрикиваю я, перед глазами у меня темнеет, будто я сейчас потеряю сознание или окажусь в мире мертвых. И я оказываюсь, но будто бы не так глубоко, как обычно, на границе с миром живых. Цвета остаются, просто тусклые, и темнота не такая уж абсолютная. Я вижу папу, Мэнди, Доминика и Морриган, чего никогда бы не случилось, будь я в мире мертвых. В тот момент я, разумеется, ни о чем не думаю, просто провожу рукой в воздухе, вязком и холодном, стараясь оттолкнуть папу от Морриган, но получается не это. Воздух под пальцами оказывается будто бы плотным, как ткань, и я эту ткань вспарываю, выпуская темноту. А потом все пропадает, стоит мне только моргнуть, и мир снова наполняется красками.