Хуже всего приходилось в кочегарке. На пароходах кочегары обычно вели жизнь, отдельную от остальной команды, надрываясь где-то в душных недрах судна, как слуги Вулкана, подчинялись собственным законам и несли собственные вахты на дне дьявольской черной ямы между вздымающимися стенами угольного бункера с одной стороны и полыхающей топкой с другой, а пол под их ногами тем временем ходил ходуном.

Даже в умеренном климате для меня всегда оставалось загадкой, как человеческие существа могут выжить в подобных условиях, не говоря уже о том, чтобы махать лопатой, перебрасывая уголь и вытаскивая раскаленный шлак. А в тропиках даже ящерица свернется в трубочку и сдохнет в этом аду. Что ж, теперь я мог на собственной шкуре почувствовать смысл афоризма, бытовавшего среди далматинских моряков кригсмарине, что флот превращает мягкого мужчину в кочегара, когда как следует его прожарит, на манер корабельных сухарей. Первые несколько дней я думал, что умру от усталости и теплового удара. Но постепенно привык до такой степени, что молча перебрасывал уголь, даже не вспоминая о том, что делаю. Что касается китайцев, то они выдерживали это с обычным стоическим терпением.

Так проходили дни. В воскресенье капитан Зварт высоко над нашими головами читал бесконечные проповеди остальному экипажу, а мы, проклятые язычники и воздыхатели Папы римского, надрывались внизу, дабы поддерживать достаточное давление пара, чтобы идти на скорости в четырнадцать узлов, час за часом лопатили уголь, а мазутные форсунки рычали, как драконы с расстройством желудка, и время от времени отплевывались, наполняя кочегарку жирным черным дымом.

Как только заканчивалась моя смена, мне приходилось по-быстрому умываться в ведре на палубе и отправляться на мостик, чтобы отстоять вахту в качестве вахтенного офицера. Из-за обезвоживания я весил, видимо, примерно две трети от утреннего веса, но радовался уже тому, что стою на свежем океанском ветре под солнцем или звездами. Я считал, что мне повезло, если удавалось поспать хотя бы три часа за сутки. Но всё равно был счастлив, ведь каждый день тяжкого труда приближал нас примерно на триста сорок морских миль к Поле и моей офицерской службе императорскому дому Австрии.

Вообще-то со временем, когда покрытая зеленью глыба Кракатау, а за ним и Ява исчезли за кормой и мы вышли в Индийский океан, я понял, как нам повезло оказаться на судне, где строго соблюдают воскресные заповеди, хотя бы одни только Богоизбранные, и что он задержался в Батавии дольше обычного. Наверное, день на шестой, как раз когда миновали Зондский пролив, мы встретили другое судно компании «Голландия-Амбоина» — пароход «Калипуран», шедший из Батавии в Коломбо.

Из-за спешки мы лишь чуть снизили скорость и некоторое время плыли рядом, достаточно для того, чтобы с одного борта на другой перебросили запечатанный в промасленную бумагу пакет с документами компании и газетами. Его принесли мне как вахтенному офицеру, и когда я открыл пакет, то порадовался, что сейчас воскресенье, а Зварт с экипажем слишком тщательно соблюдают ритуалы, чтобы читать газеты в день Господень. Потому что первой же попавшейся на глаза газетой оказался трехдневной давности экземпляр «Батавише телеграф», и даже со своим слабым знанием голландского я смог прочитать заголовки:

Инцидент в Таракане

Загадки множатся

Более полная информация о перестрелке между русским пароходом и голландским военным кораблем

Банджармасин, тринадцатое октября

Вчера появились новые сведения относительно перестрелки в ночь с одиннадцатого на двенадцатое октября между крейсером королевского флота «Оверэйссел» и русским вооруженным лайнером «Николаев» у острова Секу.

Из конторы окружного голландского управляющего в Таракане сегодня сообщили, что на следующее утро на Секу задержали группу китайских моряков. После допроса с переводчиком выяснилось, что предыдущей ночью их высадила вооруженная джонка под командованием двух офицеров-европейцев, держащая путь на юг из осажденного немецкого порта Циндао. Китайцы сообщили, что, оставив их на берегу, джонка, имея на борту две торпеды, поставила паруса с намерением атаковать русский лайнер, стоящий на якоре в бухте Пасар.

Хотя и малоправдоподобная, эта история, однако, могла бы объяснить огромные повреждения от подводного взрыва русского парохода, который выбросило на мель. Капитан «Оверэйссела», капитан-лейтенант Легранж, категорически отрицает, что выпустил торпеду или сделал что-либо в ответ на огонь с русского корабля, в результате которого оказались ранены три человека и повреждена передняя труба. Со своей стороны, русский капитан второго ранга Н.И. Благодарев сообщил местным властям о том, что незадолго до взрыва видел маленькое парусное судно, а позже заметил, как оно полыхает и уходит в темноту.

Русскому послу в Гааге был выражен серьезный протест в связи с нарушением нейтралитета Нидерландов, немецкого представителя также попросили дать объяснения этому инциденту. В то же время, генерал-губернатор Ост-Индии предложил награду в пять тысяч гульденов за любые сведения, которые приведут к задержанию загадочной джонки и ее команды.

Я поскорее уничтожил газету. Капитан Зварт, может, и был упрямым и не слишком смышленым, но я имел все основания подозревать, что за пять тысяч гульденов он развернет судно и направит его обратно в Батавию, несмотря на триста пятьдесят демонов, которых он везет в паломничество прямо в ад.

Как только мы миновали Зондский пролив, остаток пути через Индийский океан прошел спокойно — сезон муссонов уже кончился. Мои обязанности оставляли мало времени для размышлений, но, тем не менее, я начал понимать, насколько уникален этот пароход.

С тех пор как первобытные люди научились плавать на выдолбленном бревне, каждое судно имело собственную экономику. В свое время я побывал на борту многих плохо управляемых, неуверенных в себе автократий, но и на некоторых так же плохо управляемых, неуверенных в себе плавучих демократиях. Я знавал несколько кораблей с жестокой тиранией и совсем мало, но безоговорочно самых приятных, по моему опыту, с деспотией, хотя на самом деле кораблем управляли после тайных консультаций с командой, настолько тайных, что никто даже не понимал, что они имеют место, а если кто-нибудь бы это понял, то исчезла бы магия. «Самбуран», однако, был первым и до сих пор единственным экземпляром, где я обнаружил плавучую теократию: по сверкающим тропическим морям скользила миниатюрная Женева времен Кальвина.

Я уже знал, что капитан Зварт и его экипаж — убежденные протестанты-реформисты. Я также заметил, что лишь сам Зварт, главный механик Преториус и третий помощник были европейцами. Остальные, не считая второго механика, китайца, происходили из Ост-Индии. Они не были яванцами или малайцами с островов, а имели негроидные черты, более темную кожу и кудрявые волосы, как у меланезийцев.

Как я выяснил, это из-за того, что они были с острова Амбоина в Молуккском архипелаге, который иногда называли «двенадцатой провинцией Нидерландов», потому что среди всех народов Ост-Индии его обитатели охотнее прочих приняли голландский язык и христианство кальвинистского толка. Хотя они и родились в хижинах с крышами из пальмовых листьев под раскачивающимися саговниками на краю Южно-Китайского моря, но их преданность Оранскому королевскому дому, шарманкам и закованной в черное строгой морали была безгранична. Но на этом странности не заканчивались, потому что Зварт был необычным голландцем, а команда — необычными амбонцами.

История вышла наружу одним теплым вечером, когда я находился на мостике с рулевым и капитаном Звартом. Последний как раз готовил отчет о первом помощнике и его сотоварищах, которых ссадили в порту, хотя немногословный капитан явно сожалел о том, что пришлось рассказать об этом мне. Сам будучи морским офицером, я понял, что он взывает к сочувствию.

— Причины как всегда обычные, как я полагаю, — заметил я, — выпивка и женщины?