Они облазили все речушки в окрестности. Один ручеек даже осушили, но револьвер обнаружить нигде не удалось. Комиссару пришлось прибегнуть к более эффективным, но менее законным методам.

В отсутствие Кары кто-то вызвал электрика на Кадоган-сквер, 456, который обследовал проводку и светильники даже в спальне хозяина.

Вернувшись домой на следующий день, Кара узнал о случившемся, но забил тревогу только после того, как обнаружил, что кто-то осмотрел содержимое его сейфа.

Так случилось, что почти все ценности и личную переписку Кара хранил в банковском сейфе. Однако он настолько встревожился, что сменил домашний сейф на новый, причем такой конструкции, что изготовитель гарантировал полную компенсацию ущерба в случае его взлома.

Мередит закончил работу, помыл руки и уже вытирал их, когда в комнату буквально ворвался Мэнсус, что было совершенно нетипично для этого рассудительного и неторопливого человека.

— В чем дело? — встревожился комиссар.

— Мы забыли обыскать дом Вассаларо, — с трудом переведя дух, объяснил Мэнсус. — Мне пришло это в голову, когда я ехал на втором этаже автобуса по Вестминстерскому мосту…

— Проснитесь, Мэнсус, — сказал Мередит, — забудьте о мостах и автобусах. Мы ничего не забыли.

— Нет, забыли! — с торжеством в голосе заявил Мэнсус. — Он жил на Грейт Джеймс-стрит.

— Он жил на Эдельфи, — поправил его Мередит.

— У него было две квартиры, — настаивал Мэнсус.

— Когда вы это узнали?

— Сегодня утром. Я ехал в автобусе по Вестминстерскому мосту. Впереди сидели двое и о чем-то разговаривали. Вдруг я услышал имя Вассаларо и насторожился.

— Ну, ну, продолжайте.

— Один из мужчин, довольно респектабельной внешности, сказал: “Вассаларо снимал у меня квартиру, и все его вещи так там и лежат. Ума не приложу, что мне с ними делать”.

— И вы, конечно, дали ему совет, не так ли?

— Я его насмерть перепугал, сэр, сказав, что я полицейский инспектор, и предложил ему пройти со мной.

— А он, естественно, тут же заткнулся и не проронил больше ни слова.

— Так точно, сэр. Правда, потом мы разговорились. Вассаларо жил на Грейт Джеймс-стрит, 604, на третьем этаже. Там осталось кое-что из мебели. Скорее всего у Вассаларо были причины иметь две квартиры.

Кивком головы Мередит выразил свое согласие.

— Он был женат, но супруга ушла от него за четыре месяца до его смерти, — продолжал Мэнсус. — Все деловые вопросы он решал на Эдельфи, но два-три раза в неделю ночевал на Грейт Джеймс-стрит. Я сказал, чтобы в квартире ничего не трогали до нашего прихода.

Через десять минут полицейские вошли в мрачноватую квартиру. Хозяин объяснил, что мебель принадлежит ему, но кое-что из собственности покойного осталось. Несколько смутившись, он добавил, что Вассаларо не уплатил ему за последние шесть месяцев.

Имущество покойного состояло из жестяного сундука, бюро, секретера и кое-какой одежды. Секретер и бюро были закрыты, крышка сундука, в котором, впрочем, не было ничего интересного, была отброшена.

Без особого затруднения Мэнсус вскрыл оба замка. Крышка бюро в открытом состоянии превращалась в письменный стол. Внутри они увидели гору писем и нераспечатанных конвертов, счетов, записок и прочих бумаг, без которых не может обходиться ни один деловой человек.

Мередит просмотрел письма, так и не обнаружив в них ничего полезного для себя. Он продолжал копаться в бумагах, словно уверенный в успехе. Его взгляд упал на небольшую жестяную коробку в дальнем углу бюро. Открыв ее, он вытащил рулон бумаги, обернутый металлической фольгой.

— Нашел!!! — вскричал комиссар. Его долготерпение было щедро вознаграждено.

Человек стоял посреди чисто выметенной площади перед домом начальника Дартмурской тюрьмы. На нем была уродливая роба, отличающая обитателей этого заведения от граждан свободного мира. Он был коротко острижен, на изможденном лице серела двухдневная щетина. Сцепив руки за спиной, он терпеливо ожидал наряда на работу.

Джон Лексман, заключенный под номером АО-43, поднял голову. Над ним синело небо, то самое небо, на которое он так часто смотрел с прогулочного дворика в надежде, что завтрашний день принесет что-либо новое. Каждый день, проведенный здесь, казался ему вечностью. Он не хотел даже думать о том, сколько лет ему предстоит провести в тюрьме. Он боялся вспоминать о любимой женщине, ему страшно было представить, на какие ужасные муки обрек он ее своим поступком. Он ушел из мира, неотъемлемой частью которого себя считал, он любил тот мир и не мыслил существования вне его. Все, что у него было, разбилось о гранитные валуны Принстаунских карьеров, жизненный горизонт сузился до пределов вересковой пустоши, окруженной скалистыми холмами.

У Джона появились новые интересы. Он стал более внимательно относиться к тюремной пище и книгам из тюремной библиотеки. Он с нетерпением ожидал каждое воскресенье — заключенных водили в церковь — и пытался угадать: какую работу ему дадут на следующий день?

Сегодня ему предстояло взять кисти, ведро с краской и выкрасить двери и окна коттеджа, в котором жил охранник. Следует отметить, что за день до этого события у Джона состоялся разговор с ним. Охранник был непривычно вежлив и даже почтителен.

“Лицом к стене”, — услышал он резкую команду, механически выполнил ее, и, все еще держа руки за спиной, уставился в серую стену тюремного склада.

Он услышал шарканье ног карьерной бригады и звон сковывающей людей цепи. В первые месяцы заключения Джон с каким-то особым интересом относился к этим отверженным, украдкой поглядывая на их лица и пытаясь прочитать их мысли.

После суда Джон попал в Уормвуд Скрабс, но уже через три месяца его перевели в Дартмур. Заключенные со стажем по-разному оценивали это. Одни считали, что ему повезло, другие сокрушенно покачивали головами. Обычно заключенные проводили в Скрабсе не менее года и только после этого попадали в настоящую тюрьму. Поговаривали, что его переведут в Паркхерст (он полагал, что это были старания Т.Х.), по общему мнению, — рай для заключенных.

— Сорок третий, напра-во! Шагом марш! — услышал он из-за спины голос охранника.

Джон повиновался и в сопровождении вооруженного конвоира направился к тюремным воротам. Миновав пропускной пункт, они свернули направо и пошли вдоль деревенской улицы. На околице деревушки, на Тависток-роуд, Джон увидел два или три коттеджа, недавно приобретенных тюремной администрацией для своих служащих. Один из них, еще незаселенный, и должен был привести в порядок заключенный АО-43.

Обойщик уже ждал его. Он прибыл сюда в сопровождении другого конвоира, который, поприветствовав своего коллегу, тут же отправился по делам, оставив обоих заключенных под его надзором.

В течение часа они работали молча под пристальным взором тюремщика. Наконец тому надоело нюхать краску, он вышел на улицу, и Джону представилась возможность поближе познакомиться с товарищем по несчастью.

На вид ему было не более двадцати пяти лет. Худой, поджарый, в отличие от большинства обитателей Дартмура он обладал довольно приятной внешностью. Шаги охранника затихли вдалеке, очевидно, тот решил прогуляться в деревню.

— За что ты сюда попал? — спросил второй заключенный.

— Убийство, — кратко ответил Лексман.

Он отвечал на этот вопрос не впервые и уже привык к тому, что ответ воспринимался с уважением.

— Сколько тебе дали?

— Пятнадцать лет.

— Значит, ты выйдешь отсюда через одиннадцать лет и девять месяцев. Ты бывал раньше в этих местах?

— Никогда, — ответил Джон.

— А меня привозили сюда в детстве, — сказал обойщик. — Мой срок заканчивается. Через неделю меня выпустят.

Джон Лексман с завистью посмотрел на него. Получил бы этот парень большое наследство или графский титул, Джон завидовал бы ему значительно меньше.

Свобода! Его доведут до станции, он сядет в поезд до Лондона игольный, как птица, пусть в грязной, но в своей одежде, будет делать все, что ему взбредет в голову, поступать только по собственному разумению. Джон тряхнул головой, как бы стараясь избавиться от наваждения.