– Успокойтесь, господа. Я только имел в виду, что ведут пленных американских летчиков, чьи самолеты были только что сбиты. Большинство из них ранены. Не хотите ли взглянуть?

Ночь становилась все более интересной. Я бросился к морскому госпиталю, расположенному поблизости, чтобы посмотреть на чужеземцев из-за океана. Двор госпиталя был залит светом многочисленных ламп. Два или три раза через определенный промежуток времени в него въезжали грузовики или санитарные машины и останавливались в месте парковки. Вокруг них у входа столпились санитары, медсестры и просто зеваки. Жертв нашего зенитного огня, сильно обожженных, вносили на носилках. Доктор, с которым я был знаком, позволил мне заглянуть в приемную палату. Туда доставлялись новые пациенты, как только ранее доставленных американцев выносили для срочных операций. Один из янки, еще одетый в свою летную куртку, казалось, находился в лучшем состоянии, чем его товарищи, однако он закатывал глаза и вертел головой, будто в агонии. Когда я подошел к нему, то увидел, что у него ото лба к шее идет безобразный, но довольно поверхностный рубец, деливший его голову на две части. Он был коротко подстрижен в стиле прусского офицера. Увидев впервые своего врага на таком близком расстоянии, я не удержался, чтобы не поговорить с ним, сказав по-английски:

– Видишь, вот что тебе досталось за бомбежку нашей базы. Больно?

Он не отвечал. Тогда я продолжил:

– Скажи, откуда у тебя такая рана?

На этот раз он слегка пошевелил головой, как бы удивляясь, что противник интересуется его состоянием. Потом ответил:

– Я получил ее, когда выбросился из кабины. Самолет был подбит и горел. Другие члены экипажа уже выбросились на парашютах. Я не мог этого сделать, так как не открывался фонарь. Я уперся в него головой и выдавливал его до тех пор, пока не разбил его. Так, должно быть, и порезался. Как добрался до земли, уже не помню.

Меня заинтересовал его американский акцент. Что до меня, то я изучал чистый английский.

– Итак, – сказал я ему, – война для тебя закончилась. Ты рад этому?

– Пусть для меня война и закончилась, но очень скоро она закончится для вас, немцев, тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты же уже слышал. Мы сотрем в порошок ваши военные базы и промышленность, причем за несколько месяцев, может, чуть подольше, не имеет значения.

– Да через месяц мы отплатим вам сполна, – возмутился я. – Послушай, не знаю, что вам там говорят о нашем военном потенциале, но в одном я уверен твердо: скоро в небе не останется ни одного вашего самолета, и это будет для вас окончанием войны.

Я подразумевал, конечно, использование нашего «нового оружия», включая радиацию и атомные бомбы, над которыми работали наши специалисты. Об этом много говорили.

– Ну да, – возразил американец саркастически. – Ты забыл, что случилось с вашими подлодками. Мы расколошматили большинство из них за шесть месяцев. И со всем остальным будет так же. Вы долго не продержитесь.

Меня поразила его осведомленность, но в то же время возмутило его высокомерие.

– Ты говоришь вздор. Кто тебе сказал, что у нас нет больше подлодок?

– А разве не так?

– Совсем не так. И я живое свидетельство тому. Только что вернулся из похода и могу заверить тебя, что в море осталось еще много подлодок. Скоро там будут сотни новых, более быстрых и более мощных. Мы вышвырнем ваш флот из океана.

От сказанного мне стало легче на душе.

Но янки скептически улыбнулся и сказал:

– Хорошенько выслушай, что я тебе скажу. Ты еще вспомнишь это, и очень скоро. Что бы вы, немцы, ни делали, теперь уже слишком поздно. Время работает на нас, и только на нас.

Решив, что он типичная жертва пропаганды союзников, я похлопал американца по плечу и сказал:

– Вы увидите, что немцы не так плохи, как их изображают ваши газеты. Желаю тебе скорого выздоровления. Придет день, и ты поймешь, что я прав.

Мы улыбнулись друг другу, и я ушел. Следующей остановкой янки был операционный стол и затем длительный отдых за колючей проволокой.

Когда я вернулся в военный городок, был уже день, неподходящее время для сна. Я вынул из чемоданов форму и гражданский костюм и повесил их в шкаф. Разложив на столе книги, выбрал одну из них и попытался читать. Текст не воспринимался, в ушах звучали слова американского пилота о том, что время работает на них. Меня охватило беспокойство. Я взялся перечитывать письма, которые получил из дома. Но голос американца продолжал звучать между строк. Воздушные налеты, писали родители, резко усилились. От них погиб один из приятелей отца по бизнесу. В письмах сообщалось также, что приезжал в отпуск муж Труди. Молодожены провели две недели в Шварцвальде, где еще не было налетов по ночам. Письма открыли мне тот горький факт, что даже дома обстановка становилась все хуже. Меня продолжали преследовать слова американца.

Рано утром я вывел «У-230» в Брестскую бухту, чтобы проверить ее состояние. Главный инженер флотилии определил минимум ремонтных работ и их сроки. Обстановка требовала быстрого возвращения на фронт немногих подлодок, еще находившихся на плаву. Нашу старую рабочую лошадку нужно было за две недели почистить, заправить горючим, покрасить и привести в порядок. Это означало, что времени для отпуска ни у кого не было. Я во второй раз поинтересовался возможностью обзавестись «шнеркелем», но никто на базе не мог дать мне вразумительного ответа на мой запрос. Вместо этого нам сказали, что мы получим усовершенствованные радары, способные пеленговать длину волн в нижнем сантиметровом диапазоне. Таким образом, мы будем идти вровень с быстрым прогрессом противника в электронной войне. В жестоком противостоянии на море мы были загнаны в глухую оборону. Союзники диктовали нам условия войны и виды вооружения.

На выходные дни первой недели я бросил свои дела на подлодке и в порту, отправившись в пятницу вечером экспрессом в Париж. Ночью я переоделся в туалете поезда в гражданский костюм. Согласно предварительной договоренности, я встретил Маргариту под ЭЙфелевой башней. На ней было голубое шелковое платье с вышитыми цветами. Мы обнялись, и я встретился глазами с проходившими мимо немецкими солдатами, завидовавшими несдержанному французу. Париж был теплым и благоухающим. В прозрачном воздухе смешались терпкие запахи опадающих листьев и воды в Сене, а также аромат духов. Над нами сияло солнце, ласковых лучей которого я так часто был лишен в море. Это было время, когда я забыл о бомбежках и смертях, когда мне казалось, что меня минует реальная перспектива отправиться на дно океана.