− Да.... конечно...., − не перечил раненный.

  − Все устроится. Все..., − шептал Богуш. Плакать он не плакал, давно разучился.

  Алекс прикрыл глаза, наслаждаясь мягкой мутностью в сознании. Когда теплые волны перекатываются с верху вниз и снизу вверх, встречаясь где-то под сердцем. Прибой небывалой истомы и неги. Однако, опьянений не помешал Алексу соображать и действовать быстро. Он выхватил отцовский пистолет с пояса, клацнул предохранителем и, не раздумывая, пальнул себе в лоб. Помедли он, Богуш успел бы помешать.

  − Он лучше, чем мы думали, − покивал головой Варуша.

  − Слушай, ты..., − Богуш сник. Он ведь и вправду считал сына слюнтяем. Не на что негожим. Оказывается, доказать обратное, Алексу пришлось умереть. − Оставьте меня.

  − Не тяните с погребением.

  − Уйди. Все.

  − Им еще повезло. Не сожрут, − сказал, удаляясь Варуша.

  Наемник знал, о чем говорил. Погребенные достанутся земле. И только ей. Кто бы добавил − памяти. Но будет ли кому помнить?

  Два часа по меркам жизни очень мало. По стандартам войны - много. Два часа отдыха и покоя. Не льется кровь, не звучат выстрелы, горит огонь Два часа прошли... пролетели.

  Натиск и скорость. Фронт выгнулся, просел, распался на зоны. Кто мог, от безнадежных раненых до подростков участвовали в бою. Смерть не оставляет выбора, воевать или отсидеться.

  − Пара приступить к раздачи рождественских кроликов, − тяжело дышал Варуша, выцеливая из ОВЛ припрятанные канистры. Выстрел - взрыв. Выстрел − взрыв.

  Порой горящий всплеск накрывал противоборствующих с обеих сторон. Наемник не зацикливался. Война спишет. Победителя простят выжившие, а мертвякам все едино.

  Когда ,,кроликиˮ закончились, Варуша улучшив момент, выдался такой, сгонял в тыл к Грегу.

  − Сажай на лошадок баб с ребятней и дуйте отсюда. Вооон туда. Видишь, нет там никого. Держите прямо. Попадете на шоссейку. И по ней вверх по холмам. Понял?

  − Понял, чего не понять, − вытер дед набежавшую слезинку.

  − Потом поплачешь, − поторопил Варуша с отъездом. - Полчаса на сборы, а то и меньше. Кого соберешь с тем и отбывай.

  Столько времени беглецам не отпустили. Сверху, со скалы, посыпались белоглазые. Удар в тыл решил исход схватки. Людей смяли. Кто-то стоял до последнего. Кто-то пытался пробиться и удрать.

  Варуша закрутился и проворонил хапа. Тот порвал ему глотку. Умирая, гусятник расстрелял магазин. Жизнь закончилась с последним выстрелом. Богуш истратив боезапас схватился за мачете. Рука не забыла, чем он прокладывал себе дорогу в большую жизнь. Его сбили, изуродовали мышцы ног и переломали тазовые кости. Боль плавала внизу живота концентрируясь у ануса и разодранной машонки. Собственную смерть ,,амператорˮ встречал смоля папиросу. Все что ему осталось. Будущее коротко и обсыпалось пеплом, уходило дымом в ночь.

  Среди хаоса смерти, в сопровождении тасмана, бродил странный человек. Человек ли? Жуткая помесь homo sapiens и летучей мыши.

  Увидел ли незнакомец огонек или унюхал дымок, но побрел к Богушу. Протянул руку, забрать.

  − Мир никогда не меняется, − Богуш отдал. У него отняли все.

  − Ошибаешься, − незнакомец понюхал дым, после чего сделал затяжку. - Мир давно изменился. Просто люди этого не заметили.

  − Ага. Я заметил. Прямо и не узнать.

  − Мне нравится, − тянул дым незнакомец. О чем только говорил. О папиросе? О результатах трудов своих?

  − Не подавись! - прозвучало двусмысленно.

  − Как можно, − таков же ответ.

  Богуш прикрыл на миг глаза. От кровопотери кружилась голова.

  − И что теперь? - нашел он силы спросить.

  − А что теперь? Теперь ничего, − незнакомец выкинул окурок. - Спасибо.

  Приближение тасмана Богуш наблюдал в щели век. Огромное тело обволакивали дымные хлопья. Зверина подошел достаточно близко, рассмотреть в подробностях.

  − И что теперь? - спросил Богуш на этот раз пса.

  Тасман хватанул человека за лицо. Хрустнули височные кости. Человек умер от болевого шока не успев закричать.

  Новый день зачинался мучительно долго. Мутнел восток, солнце не торопилось выползать. Пряталось за холмы, куталось в облака. Посреди трех тысяч тел, сотен павших лошадей, раскиданного и разбросанного скарба, в дымке прогоревших костров, стояла женщина. У нее на руках притих малыш. Кроха прятал заплаканное личико в распущенные волосы матери. Насмерть перепуганная мадонна встречала восход...

  12.

  Окончание трех дневного пути ознаменовалось присоединением стаи динго. Семь матерых псин. Мощные лапы, тяжелые челюсти, в холке до метра.

  − Тут как тут, − поприветствовал Паха их появление.

  − Чего им надо? - беспокоилась Чили. Руки так и тянулись к стечкину. Но Паха оружие не трогал, не тронула и она.

  − Самому любопытно.

  − А если кинуться?

  − Не похоже, − в задумчивости покусывал губу Паха.

  − И что? Все время торчать будут?

  − Разве скажут? - пошутил он.

  Вообще Паха как-то излишне спокойно отнесся к необычному соседству. Правда, динго, обозначив присутствие, на рожон не лезли. Один караулил, остальные пропадали поблизости. На марше спины псов мелькали в траве и подлеске. Иногда раздавался шум погони или звуки борьбы. Паха прислушивался, после чего комментировал.

  − Лося гонят.

  Или...

  − Крёха взяли.

  Лично Чили псы нервировали. Неприятно когда живешь под чужим доглядом. Вся жизнь как за стеклом. Пошла по воду до ручья − пес, подобрать сушин подбросить в костер - лежит в тенечке, за куст зайти и здесь пятнистая шкура. Одни неудобства.

  Как и обещал, Паха вел Чили домой. Старые обиды и размолвки между ними быльем порастали, но что-то оставалось не договоренным, не выясненным. То, что произошло с ними у озера... конечно, со счетов не сбросишь. Но и не повод ,, ноги мыть и воду пить.ˮ Мудрейшие бы приговорили: стерпится - слюбиться. Первую половину осилили. По-человечески общались. Помогали (хотя кто кому) друг дружке. А вторую? Хватит ли смелости?

  Несколько раз Паха вроде порывался заговорить, Чили ждала что заговорит. Но надо знать Паху. Так он и разогнался слова лить. В свою очередь парень подмечал, девушка готова его выслушать. Однако, сомневался, готова ли принять то, что он ей выложит. Поэтому прибывая в обостренном и взаимном желании диалога, они продолжали идти и не касаться темы для обоих болезненной.

  Однажды динго пропали. Их отсутствие обеспокоило гораздо больше, чем необъяснимое присутствие.

  − Странно это, - посмурнел Паха.

  − Ушли и ушли.

  − Почему только? Как испарились.

  Чили поела, попила воды, без напоминания и принуждения, сгрызла веточку полыни. Уставилась на огонь. Наверное люди любят его не только за тепло и защищенность, еще за одарение неким чувством единства, сидящих возле. Одной крови, одной доли, одного времени. Здесь и сейчас. А завтра? Завтра будет завтра.

  − Там выше, мост есть. Если с опаской, можно перейти. За мостом пустырь. Оттуда по шоссе, до трубы рукой подать.

  − Торопишься?

  − Чего без дела шляться.

  Эдакий непонятливый. Не про то вопрос.

  − Торопишься избавиться? - спросила Чили без всякой подковырки.

  − Сама придумала? − Паха, отставил кружку. Похоже объяснений не избежать.

  Чили его опередила..

  − А если другое придумаю? С тобой остаться?

  Паха несколько раз кашлянул, скрыть смущение и подбирая слова.

  − Как бы объяснить...

  − Не надо объяснять. Я останусь, − решилась она.

  Паха пересел перед ней на корточки, заглянул в лицо, забрал ладони девушки в свои.

  − Здесь трудно... Очень. Здесь ничего не дается даром и ничего нельзя уступать. Ничего. Все что мы... я или ты уступим, у нас заберут. Совсем. И прятаться нельзя. Нигде. Ни в убежище, ни в норе, ни в подземке. Нельзя. Человек создан для света, он должен жить под небом. И я хочу жить под небом. Хочу, чтобы мои дети жили под этим небом. Счастливо жили. Это не много. Но и не мало. И я не уступлю ничего из того что мое. Пока смогу. Пока жив, − дальше Паха говорил с задержками, паузами. Подумать, выверить слова. Не сказать лишнего и не упустить важного. − После того.... После гибели Юманы, я был в Берестье, в Караре. Где вскрыли кубышку. Никого не осталось. Был в Речном. Выводил кротов к фермерам. Они и похожи на кротов. Слепые, согнутые, потерянные, жалкие. Я не хочу как они. Другие пусть. Их дело. Я - нет! Все что принадлежало моим предкам, должно принадлежать моим внукам. По праву. Все до последнего камешка. До последней капельки, до последнего облачка. Я так решил. Сколько есть, все мое. Три дня, пять... год. Сколько проживу. Я не крот. Я человек. И этот мир мой!