Звери потом их из шерсти зубами выгрызают и когтями вычёсывают. А тем того и надо: упадут на землю и прорастут в новом месте.

Для зверей репей не велика беда: вычесались, и конец. Но он, глупый лопух, и в слабых птичек вцепляется. А это уже беда.

Бьётся, бьётся птичка, дёргается, дёргается да и, обессиленная, повиснет. Цепкие коготки мёртвой хваткой вцепились в рыхлые пёрышки. Хорошо, если мимо человек пройдёт и увидит. Но в горах человек не частый гость...

Её так и называют — синяя птица. Древняя родина её — Индия. Но теперь она живёт и у нас — в ущельях Тянь-Шаня.

Я долго искал встречи с ней. И вот сегодня у меня радость. Ну разве не радость своими глазами увидеть живое существо, которое никогда раньше не видел?

У самой реки я втиснулся между огромных холодных камней. Тяжёлый водяной гул глушит всё. Я вижу, как падают в реку камни, но всплесков не слышу. Я вижу, как широко разевают клювики горные овсянки и чечевицы, но песен их не слыхать. Я сам кричу для пробы — и не слышу сам себя!

В свирепом грохоте воды и вой ветра, и рёв бури, и громыхание грома.

Но вдруг звук — особый, острый как нож, — легко и шутя разрезал этот грохот и гул! Ни крик, ни рёв, ни вой не смогли бы одолеть грохот реки: свист, похожий на визг, перекрыл всё. В этом неистовом гуле он слышен так же легко, как песня зяблика в тихое утро.

Это она — синяя птица. Она тёмно-синяя, её видно издали. Она поёт, и песню её не заглушить. Она сидит на камне посредине реки. Как два зелёных крыла, вокруг камня вздымаются и трепещут две упругие струи воды. Над ней водяная пыль, и в пыли переливается радуга. А сама она в блёстках жемчуга, как в росе. Поклонилась и веером развернула хвост; хвост вспыхнул синим огнём...

Спина моя затекла, под боком острые камни, по ногам, втиснутым в щель, ползают противные чёрные слизни. Я оглох от грохота и вымок от брызг. Но я не свожу с неё глаз: доведётся ли когда-нибудь ещё встретить синюю птицу...

Нас в ущелье заманила вода. Она билась среди раскалённых камней, как голубая живая жилка. Мы грохнулись на колени, окунули головы в воду и стали пить, фыркая и захлёбываясь. Смысл крыши понимаешь под открытым небом, удобство матраса — поспав на камнях, а цену воде узнаёшь в пустыне.

Чем глубже в ущелье, тем каменные стены угрюмей и выше. Стены чёрные от загара. Они блестящие и полированные, как литое стекло. Вычернило их солнце, отполировали жёсткие ветры.

Тут и там на чёрных стенах светлые пятна. Это срывались от подземных толчков огромные глыбы. Пятен много: землетрясения здесь не диковина. Глыбы огромные: землетрясения здесь не шуточные.

Между скал стекают лиловые осыпи. Тени тут резки, камни горячи, звуки гулки, как в каменном коридоре.

В мире скал и камней живут каменные и скальные птицы: скальный поползень, каменная куропатка, пёстрый каменный дрозд.

Скальный поползень гнездо своё строит из глины, замешивая глину слюной. Гнездо раз в триста тяжелей птички. И такое крепкое, что и камнем не разобьёшь. Поползень строит свой дом надолго. Сверху полирует слизью от гусениц. Вмазывает в глину для украшения яркие пёрышки и блестящие надкрылья жуков.

Занятная птичка: в скалах живёт, в скалах кормится, в скалах лепит гнездо.

Белые полоски на осыпях — тропинки козлов-теков.

Белые подтёки на скалах — старые гнёзда грифов.

Рыже-седые каменные дрозды яркими пятнышками оживляют мрачные стены. Стройные синие дрозды с песнями перелетают со стены на стену. И звонкие их голоса смягчают молчаливые скалы.

По-деревенски, словно в курятнике, квохчут кеклики — каменные куропатки. И совсем уж по-домашнему чирикают обыкновенные воробьи! Домовой воробей, как робинзон, живёт тут без домов и людей. Но чирикает весело, — видно, неплохо живёт.

А когда-то тут жили и люди.

Везде на скалах рисунки! И там и тут — целая картинная галерея! Больше всего выбито в скалах козлов: рогатых, бородатых, важных. А вот бараны-архары с толстыми, круто закрученными рогами. Олени-маралы — значит, и они когда-то тут жили.

Я разглядываю мастерскую древнего живописца. Вот на этом камне он сидел у стены. Свет падал отсюда, как и теперь, тысячи лет спустя. Тишина окружала его. И тысячи лет назад она была такой же, как и сейчас. Солнце пекло. Лениво жужжали мухи. Вон из того ручья он пил, черпая воду ладонями. И капли воды стряхивал с бороды. А на этой скале выскабливал эти рисунки...

Его сородичи отдыхали после тяжёлой охоты. Блаженно лежали в тени, сонно отмахиваясь от мух. Просыпаясь, подсмеивались над чудаком, упорно ковыряющим стену.

А художник скоблил и скоблил. Взбудораженный, переполненный виденным, узнанным, понятым. Первый историк и живописец древних жителей гор. Счастливый уже одним тем, что никто ему не мешает.

Я вглядываюсь в рисунки на скалах: они напоминают что-то очень знакомое. Ну да, конечно: похоже рисуют дети углем и мелом на стенах, заборах, панелях! По правилу: «Точка, точка, два крючочка, ручки, ножки, огуречик — вот и вышел человечек!»

Сегодня по этим рисункам мы узнаём жизнь наших предков. Каким оружием они сражались, на каких инструментах музыкальных играли. Как охотились, как танцевали. Каких зверей приручили, а каких упорно преследовали. Встречаются на древних скалах рисунки непонятных зверей и чудовищ. Сейчас ребята рисуют таких «для страха», а раньше, наверное, сами художники боялись чего-то страшного и непонятного. Вряд ли даже в те далёкие времена жили такие странные звери.

Есть рисунки смешные. Баран с длинным хвостом, верблюд с гусиной шеей, козёл с верблюжьим горбом. Древние охотники, прекрасно знавшие звериную стать, наверное, со смеху покатывались, глядя на этих уродцев. Так же, как теперь смеются ребята над стишками-перевёртышами: «Курочки закрякали, утки закудахтали, кошечки захрюкали, свинки замяукали».

Я перехожу от камня к камню, от скалы к скале — как от стенда к стенду. Время многое уже стёрло. Многое потускнело. Жёсткие ветры затёрли грани. Я с уважением глажу шероховатые камни. Я с завистью думаю о художнике, рисунки которого пережили века. Спим мы в крохотной палаточке, поставленной между камнями. Ветер надувает её, как воздушный шарик. Камни давят под рёбра.

Тихо плещет ручей, скребутся о палатку кусты, пустынный козодой трещит уныло. С мелодичным звоном катятся плитки щебёнки: кто-то и ночью ходит по скалам.

Утром мы покидаем Тайгак.

Со всех сторон смотрят нам в спину дикие козлы-теки: мёртвые, выбитые на камне, и живые, застывшие, как каменные изваяния...

Опять мы с Лесовичком под ШАПКОЙ-НЕВИДИМКОЙ. Не успел поздороваться, как он прыгнул мне на плечо да как крикнет прямо в ухо:

— Страшно подумать!

— Что страшно подумать? — удивился я.

— Страшно подумать, что было бы, если бы в руках у тебя было не фоторужьё, а просто ружьё!