«Но кто их там разберёт, видят меня или не видят? Может, собрались одни недотёпы, сглупа ещё и не заметят! Чтоб все обратили внимание, исполню-ка я «подскок и хлопуши». Надо лихо подпрыгнуть вверх и громко прохлопать в крылья. Ещё раз, ещё! Ага, теперь все меня разглядели, все знают, что я тут и готов начать перепляс! Эй, сосед, — уж не вздумал ли ты меня передразнить? Я «вертуши», и ты «вертуши», я «подскок», и ты «подскок»! Что это всё значит? Чув-шиии!!

Исполню-ка я «побегуши», — может, это его охладит? Клюв вперёд, крылья чуть вниз, а хвост круто вверх. И быстрой перебежкой к нему. Ого — и у него «побегуши»! Тогда испытаем «подскок с повертушей». Подскок, переворот через плечо клювом к хвосту — и громкое злое «чув-шшиии!».

А сосед не боится! Собезьянничал и «подскок с повертушей», да ещё и нагло крикнул: «Чув-шии!» Ну, нахал, заслужил ты «наскока»! Теперь, краснобровый, держись! И вот «побегуша» и с ходу «наскок». Выпад и отскок — как у бойца с рапирой: вперёд и назад, назад и вперёд! Сшиблись, как петухи, как в чехарде, один через другого. Наскок и отскок, наскок и отскок. Ага, испугался и побежал!

Трус бежит спотыкаясь, подскакивая смешно и нелепо. Храбрец гонится сзади, только лапки мелькают, будто катит на велосипеде. Трус удрал, а храбрец на кочке исполняет танец победы. Тут и «огляды» и «побегуши», тут «вертуши» и разного фасона «подскоки». Танцует, пока солнце не припечёт. А припечёт — пора и червячка заморить.

— Давно ли, брат Журавль, мы с тобой в Африке от жары изнывали? А сейчас от холода аж поджилки трясутся! Поторопились мы с тобой домой, поторопились... На всё наше болото одна кочка оттаяла!

— Для тебя, братец Чибис, это просто одна кочка, а для меня она — единственная! Я, брат, из яйца на ней вылупился. Бывало, вспомню о ней в жаркой Африке — так и похолодею. А сейчас увидал — даже в жар бросило!

— Эй, Миша-Медведь, на вопрос ответь.

— Какой вопрос, стрекотуха?

— Почему тебя Медведем зовут? Глухаря — понятно: он весной глохнет, Зайца-беляка — понятно: он зимой белый, а вот Медведь не понятно!

— Хе-хе! Бестолковая птица. Мед-ведь — значит мёд ведающий. Знаю, стало быть, где мёд в лесу спрятан.

— А где, где он, мёд-то?!

— Так я тебе и сказал! Ты же всем разболтаешь сразу, — все вы в лесу тогда медведями станете.

Повстречались с Лесовичком на опушке, он мне и говорит:

— Ростом ты против меня эвон какой, только я тебе не завидую!

— Что так? — удивился я.

— А то, что вижу я вдвое больше тебя. Ты привык на всё свысока смотреть, с высоты своего роста. У тебя на всё одна точка зрения. У тебя точка, а у меня — кочка!

Лесовичок вскарабкался на кочку и огляделся.

— Во, вижу! — крикнул он.

— Чего видишь? — спросил я.

— Невиданное вижу. О-ё-ё-ё-ё-ёй! Хочешь посмотреть?

— Ещё бы! — воскликнул я.

— Тогда скорей опускайся на четвереньки!

— Куда опускаться?

— На четвереньки, на четвереньки! А то глазеешь, как пожарник с вышки.

Я опустился на четвереньки: «О-ё-ё-ё-ёй! Действительно! Вот это да!»

— Что я тебе говорил? — подмигнул Лесовичок. — Кочка-то не хуже точки. Хочешь понять жизнь птиц — по воздуху полетай, покачайся на ветках. Хочешь понять насекомых — поползай на животе, а четвероногих — опустись на четвереньки. Да вот с их кочки-то о них и суди!

Страницы, исписанные вдоль и поперёк. Белые, серые, чёрные. Зелёные, жёлтые, голубые. Белые, как зимний снег; серые, как летняя пыль; чёрные, как весенняя грязь. Зелёные, как трава, жёлтые, как песок, голубые, как вода.

Страница за страницей, как сезон за сезоном.

Разные письмена, разные и писатели. Этот правой лапой написал, а тот — левой ногой. Носом пишут, крыльями и хвостом. О себе и о других: где был, что делал, за кем гонялся, от кого спасался? А ты шагай и читай.

Исписаны синим по белому. Пишутся чаще ночью, а читаются по утрам. Хочешь читать — не очки надевай на нос, а лыжи на ноги. Да по строчке бегом.

Тянется, тянется строчка, и вдруг норка — точка. Сорока хвостом поставила знак восклицательный. Мышь многоточие настрочила. Воробей двоеточия наскакал. Всё читается без запинки.

Следы рыси.

Страницы пухлые, рыхлые — словно пыль. Чуть ветерок — всё сотрёт, как резинкой. Читаешь их чуть дыша.

Следы водяной полёвки.

Трудно читать: написано чёрным по чёрному. Строчки размыты, слова неразборчивы. Записи — как телеграммы. «Перебежал дорогу барсук». «Вальдшнеп тыкал клюв в грязь». Вот совсем короткая запись: несколько точек и бороздок. А перевод у записи длинный: «Прилетел в эту лужу ночью плавунец из реки, охотился на бабочек, упавших в воду».

Следы барсука.

Записи самые неразборчивые: тут пригнуто, там примято. Не успеешь и полслова прочесть, как распрямятся стебельки и травинки, глядь — а от следа не осталось и следа!

Страницы рассыпчаты, как песок. И все записи на них немножко преувеличены. Дрозд за сойку себя выдаёт, горностай — за курицу, белка — за зайчика. Почерк у каждого чуть неразборчивый.

Следы выдры.

«Писано вилами по воде». А всё же следы и на воде остаются! Пузыри, где хвостом ударила рыба. Муть над норкой бобра. Утиные дорожки в ряске. Но уж больно зыбкие это страницы: не успевают конец строки дописать, как начало уже расплылось!

— До чего тут место худое: ни тебе ёлок, ни тебе сосен со сладкими шишками — одна горькая осина вокруг!

— До чего ж миленькое тут местечко: ни тебе сосен смолючих, ни тебе ёлок колючих! Одни сладенькие осинки.

— Чего, Заинька, приплясываешь, чего, серенький, ушами потряхиваешь?

— С горя, Мухоловочка, с горя! Комары после дождя вылетели — ни попить, ни поесть. А ты чего подлётываешь, чего крылышками взмахиваешь?