– А я? – обиделся Александр.

– Ты… – Мать улыбнулась сквозь слезы и потрепала его по щеке. – Знаешь, что я на эти деньги сделаю? Обязательно, обязательно поеду в Россию, разыщу там Анну и привезу ее к нам… Я Дейрдре обещала… Она и сама дочери своей это предлагала, только та отказалась, говорит, не время еще…

Лерман вздохнул, сгреб купюры со стола и запихал в просторный карман домашнего халата.

– Будет время – найдутся и деньги, – сказал он. – А потом, не ты одна имеешь на них право.

Оставшись один, он пересчитал нежданное поступление. Оказалось, вполне прилично – больше полутора тысяч фунтиков. Лерман честно разделил их поровну, половину положил в банк на мамин счет, а вторую в несколько приемов с шиком прокутил в столице…

Годы шли, унося с собой в невозвратное прошлое зубы, волосы, молодой кураж. Вылазки в Лондон становились раз от разу все более обременительны и оставляли все больше разочарований. Уже и сладостное предвкушение счастья, и трепет ожидания, и живое роение всяческих планов и затей, что непременно осуществятся там… там, в переливах хрустальных огней, средь алого бархата и лепной позолоты, сменялись тягостным предчувствием обманутых ожиданий, скрытых насмешек, череды унизительных отказов… И уже за все надо платить самому… Все реже извлекались на свет Божий атрибуты былых утех, лежалые, потертые, обмахрившиеся, отдающие химчисткой и нафталином, – и все чаще со вздохом отправлялись так и не востребованными назад, во тьму чулана. Да и на кой ляд сдались этот Лондон, эта ночная клубная жизнь? Ему бы теперь что-нибудь поближе, поспокойнее… подешевле, наконец. Сообразно возрасту и положению. Сосед-бухгалтер с полудюжиной друзей-приятелей из «геронтологической секции» местного гей-сообщества, изредка – залетный смазливый юнец из числа провинциальных экскурсантов… А в остальном как у всех: дом – автобус – служба – автобус – дом. Диван, халат, телевизор, бокал шерри на сон грядущий…

Выйдя на пенсию, мама Джулианна стала на вид типичной сельской дамой, обещая в недалеком будущем превратиться в близкое подобие Джоан Хиксон в роли мисс Марпл. Носила нелепые шляпки, судачила с подружками за чашечкой чая с молоком, посещала цветочные и собачьи выставки. Только в церковь ни ногой, да на первомайский Бельтайн и Лито, канун Янова дня, исчезала с раннего утра, прихватив метлу и мешок с потребной утварью, возвращалась через сутки, потом еще сутки отсыпалась. И, конечно же, в конце каждого года гостиную украшала нарядная «йолька», стоявшая там вплоть до второго февраля, священного дня Имбольк, когда сухое йольское деревце предавалось ритуальному огню.

Этот день выдался для Александра тяжелым – навалилось много работы, пришлось выписать рекордное количество архивных справок, и на каждой ставить число «2 февраля 1979 года». Поэтому он при всем желании не мог забыть, что за день сегодня, и возвращался домой в предвкушении праздничного ужина с особым пудингом и чашей ритуального пряного пунша с обязательным изюмом. Однако, к удивлению своему и разочарованию, не застал он на столе ни пудинга, ни пунша, только перевернутую чашку с остатками чая да рассыпавшееся овсяное печенье. Не было и предписанных в этот день белых цветов и оранжевых свечей, зато в углу сиротливо торчала лысая «йолька».

Александр не на шутку встревожился. Пальто матери и ее зимние сапожки были на своих местах в прихожей, когда он входил в гостиную, свет там уже горел, стало быть, мать дома… Что-то с ней приключилось…

– Мама! – крикнул Ильич. – Мама!

Никакой реакции. Ни даже стона.

Он пересек гостиную, рванул на себя дверь, ведущую на когда-то запретную для него «женскую половину».

Заперто.

– Мама!

Тишина.

Но не совсем… Лерман прислушался – с той стороны доносилось тихое монотонное бормотание. Он сразу узнал много лет не слышанный басовитый голос. Причем на этот раз голос, похоже, бухтел по-английски, но настолько тихо и невнятно, что отдельных слов было не разобрать…

– Вот ведь!..

Александр Ильич негромко выругался, пошел на кухню, достал из буфета бутылку испанского вина, из холодильника – пластиковую упаковку с копченым лососем, возвратился в гостиную и включил телевизор на громкость, близкую к полной…

Поутру спускаясь по лестнице из своей спальни, он застал мать посреди прибранной гостиной. Одетая на выход и, вопреки обыкновению, тщательно подкрашенная, с самым решительным и деловитым выражением лица, она застегивала молнию на дорожной сумке, а у ног ее стоял клетчатый чемодан.

– Доброе утро, мама! – нарочито громко сказал он.

– А, это ты… – Она даже не обернулась. – Завтрак на столе, ужин в холодильнике.

– А куда ты собралась?

– В Лондон.

Александр присвистнул от удивления. На его памяти дальше Сент-Леонардхилла, района Эдинбурга, где находилась больница, в которой она прежде работала, мать никуда не выезжала. Разве что в мифическую рощу на речке Шаумэй, куда его не взяли на похороны бабки, или на шабаши, проходившие явно не очень далеко от Грэнджа – и на них его тоже не брали.

– Зачем тебе понадобилось в Лондон?

– У меня там деловая встреча.

– С кем, позволь спросить?

– С министром иностранных дел.

Александр так и сел на ступеньки.

– Но, мама, какие у тебя могут быль дела с министром?

– Крайне срочные и важные. Я должна выполнить волю Дейрдры и привезти из России Анну.

– Какую еще Анну?… Ах да, голос… Я так понимаю, он вчера возобновил контакт? Я слышал, как вы вчера общались…

– Да, это была Анна. Она сказала, что теперь ее миссия выполнена и она вольна ехать на все четыре стороны… Можешь не провожать, Хэмиш довезет меня до вокзала…

И действительно, буквально через минуту на новеньком «форде» прикатил Хэмиш – тот самый краснощекий ведьмак, единственный мужчина в их ковене. Он проворно загрузил в машину багаж миссис Лерман, усадил ее саму и предложил Александру подбросить его до архива. Тот отказался под тем предлогом, что не успел ни побриться, ни позавтракать, да и архив еще закрыт в такую рань…

Ему ничуть не улыбалось, чтобы в доме появилась еще одна полоумная старуха, но он не сильно сокрушался по поводу такой перспективы, ибо она была абсолютно нереальна. Поэтому-то он спокойно отпустил мать в Лондон. Ну, прокатится, развеется, посмотрит столицу Соединенного Королевства – на худой конец, отдохнет недельку-другую в дурке – после вчерашнего, да и сегодняшнего тоже, ей это только на пользу пойдет… Даже если предположить, что ее пропустят в МИД и примут заявление, – кто станет искать среди четверти миллиарда жителей громадного СССР какую-то там Анну, пропавшую шестьдесят лет назад? Да она за это время могла сто раз помереть, сменить фамилию, укатить за границу… или и то, и другое, и третье разом… А вдруг его дурная мамаша самостоятельно рванет на розыски? Ай, ладно, скатертью дорожка…

Вопреки расхожему мнению, будто бы все гомосексуалисты нежно и трепетно боготворят собственных матерей, Александр свою в последнее время только терпел. Уж больно много от нее хлопот и расходов, а толку все меньше и меньше…

Через три дня мама Джулианна вернулась. На вопросы сына отвечала лишь загадочной, довольной улыбкой.

Спустя полгода Джулианна вновь укатила в Лондон, попросив сына лично встретить ее послезавтра на перроне Эдинбургского вокзала.

Вслед за матерью из вагона медленно, с трудом переступая со ступеньки на ступеньку, спустилась крупная сухопарая старуха в длинном, непривычного покроя, пальто. Сначала Александр подумал, что это случайная попутчица, но тут же его пронзила догадка, которой он просто не хотел верить. На негнущихся ногах он приблизился к женщинам, между тем проводник спустил из вагона два громадных чемодана, которые тут же принял и пристроил на тележку проворный носильщик.

– Что ж ты застыл, как статуя?! – крикнула Александру мать. – Иди сюда, познакомься. Это твоя тетя Анна.