— Это моя тележка, — снова повторила ходячая реклама «Мальборо» с глубоким нью-йоркским акцентом, лениво потирая подбородок, покрытый, по всей видимости, недельной щетиной.

Фрэнки посмотрела на тележку, а потом снова на американца. Она ненавидела любые конфликты и, казалось, всю жизнь собиралась прожить, рассыпаясь в сплошных извинениях. Она предпочитала просить прощения даже в тех случаях, когда виноватой выступала явно не она. Но тут, очевидно, нашла коса на камень. Сошелся целый комплекс причин: водка, роковые неудачи последней недели, напряжение нервов перед посадкой на самолет. Все это возымело на нее такое действие, что она — вопреки своей обычной манере поведения — повела себя крайне эксцентрично. Казалось, что на этой тележке в данную минуту сосредоточилась вся ее жизнь и она могла пожертвовать всем, чем угодно, только не ею.

— По-моему, вы ошибаетесь, — произнесла она вежливо, но твердо. — Это моя тележка. — Она говорила медленно, подчеркивая каждое слово и, как щитом, загораживая тележку всем своим телом. По идее, мистер Ковбой должен был теперь повернуться и убраться восвояси.

Но не тут-то было.

— Я так не думаю, — сказал он, помотав головой, и тут же начал грузить свой багаж на ту же самую тележку — огромный черный треножник, поцарапанные металлические кейсы для видеотехники и невероятных размеров портплед.

Фрэнки наблюдала за ним, не веря собственным глазам. Наглость этого парня превосходила всякие границы. Решив ни за что не отступать с поля боя, она водрузила свои пластиковые пакеты поверх его аппаратуры и схватилась за ручку тележки. Он сделал то же самое.

— Эй, послушай, у меня нет времени на подобные штучки, — сказал он. — Я опаздываю на самолет. — Он убрал свисающую на глаза прядь волос и сурово посмотрел на Фрэнки.

Фрэнки вспыхнула. Он, видите ли, опаздывает на самолет! А она, по его мнению, что здесь делает? Стала бы она торчать без крайней необходимости в отделении для отъезжающих! Приятно провести время она могла бы и в другом месте. Фрэнки сжала зубы и решила стоять до конца.

— Прошу прощения, но я тоже опаздываю на самолет.

В ответ он только пожал плечами.

— В таком случае мы оба в одинаковой ситуации, — произнес он и легко покатил тележку через холл, сопровождаемый Фрэнки, которая вцепилась в ручку железной хваткой и ни за что не соглашалась выпустить ее из рук.

— Черт подери, какой же вы хам, — выдохнула она, не в силах больше сдерживать свое возмущение, в то время как он спокойно вкатил тележку на движущуюся ленту транспортера. В уголках его рта играла легкая самодовольная ухмылка.

— Это моя тележка, — снова повторил он. Рыцарство, очевидно, не входило в число распространенных понятий по ту сторону Атлантики и относилось разве что к числу ругательств.

Но самое ужасное было то, что этот тип ее полностью игнорировал!

— Вы слышали, что я вам сказала?

Не услышать Фрэнки было просто невозможно: ее голос эхом раскатился по всему отделению для отъезжающих. Но он решил не отвечать. Вместо этого он продолжал быстро катить тележку по движущемуся транспортеру, напирая на нее обеими руками. В таком положении они представляли собой забавное зрелище: спокойный, целеустремленный мужчина в ковбойской шляпе и пьяная, растрепанная женщина с дырой на колготках, оба сумрачно вцепились в одну и ту же тележку и при этом никто из них даже не смеялся! Вместо этого они как будто вели безмолвный поединок, который продолжался до тех пор, пока они не достигли — внезапно — конца движущейся ленты транспортера, от чего Фрэнки едва не свалилась.

Тут ей почему-то показалось, что он осознал наконец ошибочность своих действий, и она даже почувствовала по этому поводу некоторый приступ торжества. Но не тут-то было: приступ продолжался недолго.

— Ну что ж, — насмешливо процедил мужчина сквозь зубы, — благодарю за приятную прогулку. Мы прибыли, куда мне надо. — И он начал выгружать свои вещи из тележки, при этом бесцеремонно разбрасывая по полу ее пакеты с продуктами из магазина дьюти-фри. — Это все ваше. — Он широко улыбнулся и, коснувшись своей шляпы в некоем пародийном подобии вежливого жеста, забросил портплед за широкое плечо и быстро зашагал к выходу, где стояла кучка стюардесс, которые, окинув могучего пассажира опытным оценивающим взглядом, тут же сменили нахмуренное выражение лиц на кокетливые улыбки.

Фрэнки была раздавлена. Оказывается, с ней просто совершали прогулку! Глядя, как он поднимается по трапу самолета, она внезапно заметила номер выхода на посадку, высвеченный на цифровом табло, — 14. Ее гнев немедленно уступил место страшному облегчению: все-таки она не опоздала на свой самолет! Но и это ее состояние длилось недолго. Пока она собирала свою кладь, до нее внезапно дошло, что хамоватый держатель тележки, по всем признакам, спешил на тот же самый рейс, что и она. Она постаралась отогнать от себя эту мысль. Никому — даже ей! — просто не может до такой степени в жизни не везти!

На борту «Боинга-747» ее встретили каменные лица стюардесс, которые уже раздавали пассажирам взлетные леденцы, и осуждающие лица пассажиров, которые нетерпеливо ерзали на своих креслах и раздраженно поглядывали на часы. Фрэнки всем примирительно улыбнулась и начала протискиваться к своему месту по узкому проходу между рядами кресел, стараясь при этом не потерять ничего из своего багажа. Краем глаза она заметила знакомую шляпу, которая угрожающе маячила где-то впереди, над другими головами, и, подойдя ближе, с ужасом обнаружила, что свободное место есть как раз в этом ряду, у окна. У нее упало сердце. Ей не надо было даже сверяться со своим билетом, чтобы узнать, что это место ее.

Безропотно распихав свои пакеты по верхним багажным полкам, она втиснулась в узкое кресло салона эконом-класса и пристегнула ремни. Она смотрела только перед собой, стараясь в сторону своего соседа даже не оборачиваться, но постепенно любопытство пересилило, и она чуть-чуть все-таки обернулась. Конечно, самым незаметным образом, едва повернув голову и скосив глаза. Подперев подбородок ладонью, ковбой сидел с закрытыми глазами и дышал ровно и глубоко, как будто находился в первой стадии сна. Пряди темных волос, выцветшие на солнце едва ли не до белокурого состояния, выбивались из-под полей его шляпы; вокруг глаз можно было различить мерцающие светлые линии — результат того, что он много щурился на солнце. Фрэнки заметила даже его ресницы, густые и темные на фоне загорелой и слегка веснушчатой кожи, и маленький волнистый шрам через левую бровь. По всем признакам ему можно было дать тридцать с небольшим, и — как ни противно ей самой было это признавать — он был очень красив, но какой-то грубой, неряшливой красотой.

Не то чтобы Фрэнки любила грубых и неряшливых мужчин. Наоборот, она любила мужчин гладко выбритых и щеголевато, с иголочки, одетых. Тех, которые ходят в крахмальных рубашках, хорошо отутюженных костюмах и благоухают легкими, изысканными лосьонами после бритья. В точности как Хью. Закрыв глаза, она явственно увидела его в костюме от Ральфа Лорана, с аккуратно завязанным галстуком, со смазанными гелем короткими волосами и приподнятой челкой. Джордж Хью. Ее Хью. Она закусила губу, стараясь не расплакаться, но слезы уже успели навернуться ей на глаза и заструиться по щекам теплыми струйками.

Легкий шум в салоне самолета внезапно перерос в высокочастотный вой, и реактивный лайнер начал выруливать на взлетную полосу. Выгнув голову, Фрэнки прильнула к маленькому иллюминатору, наблюдая, как аэропорт Хитроу начал постепенно отъезжать назад, превращаясь в глыбу бесформенного серого цемента. Внезапно под ней взревели двигатели, и она почувствовала толчок подъемной силы. Самолет резко рванулся вперед, шасси оторвались от земли.

Фрэнки глубоко вздохнула и поплотнее уселась в свое кресло. Итак, это свершилось. Можно сказать, что важный шаг в ее жизни сделан. Она помахала ручкой Лондону и всей своей прежней жизни. Ее обуревал целый букет чувств: облегчение, паника и что-то еще, непонятное и щемящее. Правильно ли она поступила? Она не могла ответить на этот вопрос. Она знала только, что вчера еще была убита, уничтожена, находилась в полной растерянности, а сегодня на борту «Боинга-747» уже летит в Лос-Анджелес, к манящим огням Голливуда. А это значит, что уже поздно менять решение и каким бы дурацким и устрашающим оно ей теперь ни казалось, она знала, что оставаться на прежнем месте все равно уже не могла. Это было просто невыносимо. Она начала плакать с закрытыми глазами, и слезы текли по ее щекам, носу и подбородку. И одновременно она начала улыбаться — впервые за эту неделю. Да, решение принято бесповоротно и, нравится ей это или нет, назад возврата нет. Фрэнки летела в Голливуд.