Это было и вправду заметно.

– Ну что, Эдька, а ты когда в ярмо? – спросил Мухин. – Как там у вас с невестами в Академгородке?

– Полный порядок. Все лето купаемся с ними в море.

– В каком это море?

– В Обском. Не пробовал? Там у нас, Мухин, другая планета – все молодые, красивые, есть с кем поговорить на любые темы. Хочешь о биологии, хочешь о генетике. Интересно.

– Не знаю, – засомневался Мухин. – С невестами о другом обычно разговаривают.

Подошла Вера – познакомить Эдика со своей рыжей подругой.

– Читал Либермана? – спросила она мимо ходом.

Лучше бы она этого не делала, рыжая еще немного постояла и ушла танцевать липси, а Вера с Эдиком тут же сцепились языками, словно были не на ее свадьбе, а на какой-нибудь научной конференции.

Из их разговора Петя понял, что некий харьковский профессор-экономист Евсей Либерман написал статью о прибыли и ее опубликовала «Правда». Дело это было экстраординарное, прибыль всегда считалась уделом капитализма, а из статьи выходило, что без нее и нам никак не обойтись.

Вера рассказала о том, что ей было известно о закулисной стороне происходящего. Либерман послал статью Аджубею, редактору «Известий» и зятю Хрущева. Тот любил «жареные» публикации, но всегда подстраховывался, предварительно зачитывая их тестю на воскресном обеде. В этот раз Хрущев завелся, распорядился напечатать статью не в «Известиях», а в «Правде», это уже был особый знак для всех посвященных, и на следующий день после публикации разослал записку о новом этапе реформы управления экономикой. На все возражения о том, что прибыль – это шаг к капитализму, он хитро объяснял, что это обществу нашему прибыль не нужна. А предприятию – необходима. Выкрутился, как всегда. Дело пошло.

Свадьба получалась не очень правильная. Жених отплясывал с Настей, невеста сидела, закинув ногу за ногу, в компании двух молодых людей и даже в какой-то момент закурила. Мухин расчехлил гитару и уже не уходил со сцены. Музыканты заиграли все самое модное: «Let’s Twist Again», «Calcutta», «Baby Face», и теперь танцевали почти все.

Вере, казалось, не было до этого никакого дела.

– Какой же дурой я себя чувствую на своей собственной свадьбе. Кому это все надо?

Она вздохнула и заняла место невесты. Все поутихло, гости расселись, и тосты продолжились.

– Мухин, ну как там твоя музыка? Сочиняешь? – спросил Петя.

– Некогда. С Бернесом целое лето по стадионам мотался. Программа «Товарищ кино», по три концерта в день. В перерыве еда, домино и сон. Потом опять к сцене, прямо на автомобиле.

– А как же вы на стадионах выступали? Там же зрители вокруг сидят.

– Крутились во время выступления, чтобы на все стороны работать. Одна песня – и свободен. Бригада хорошая была: Андреев, Крючков, Федорова с Хитяевой. Олейников. Ему только и нужно было выйти, поклониться в пояс и сказать: «Здравствуйте, земляки!» – все, начиналась овация минут на двадцать, можно было уже ничего не делать и уходить.

– Скоро, наверное, Евтушенко так сможет. – С Белкой сегодня перетанцевали все присутствующие кавалеры, свадьба ей нравилась.

– Я неделю назад у него интервью брала, – вступила в разговор Люся. – По поводу «Бабьего яра».

– И как он? – Белка на нее даже не посмотрела.

– Звезда. Рассказывал, что его перевели практически на все языки мира. «Нью-Йорк Таймс», «Монд», «Таймс» – везде первые полосы.

– А с чего это? – не понял Мухин. – Он что, лучше Пушкина?

– Не лучше, успокойся. Повезло ему, – сказал Антон.

– Что значит повезло? – удивилась Белка.

– «Бабий яр» вышел в «Литературке» 19 сентября.

– Ну и что?

– У евреев это день покаяния в грехах. Судный день. «Бабий яр». Подумай.

– Евтушенко еврей? – опять ничего не понял Мухин.

– И ты тоже, Мухин, еврей, успокойся. Или скоро им станешь, будешь с моим братцем дружить.

– Лучше я цыганом стану. – Мухин поднялся из-за стола.

– Мне Евтушенко после интервью рассказал, – тихо сказала Люся, – когда он принес «Бабий яр» в «Литературку», главный редактор попросил его подождать, хотел посоветоваться с женой. Евтушенко не понял сначала, почему с женой-то. А редактор, его фамилия Косолапов, говорит: «Ну как же, Женечка, меня же уволят завтра, если я стихотворение напечатаю. Должен же быть у нас семейный совет». А сам его уже в набор отправил. Приехала жена, минут сорок совещались, потом она выходит из кабинета, заплаканная, но улыбается, на борца Поддубного похожая. Говорит ему: «Дайте я на вас хоть посмотрю». Потом уже Евтушенко рассказали, что она в войну медсестрой была, раненых из-под огня выносила.

– А Косолапова-то уволили? – спросил Петя.

– Конечно.

Мухин вышел к музыкантам, что-то им показал и объявил:

– «Первые шаги», пьеса Юрия Мухина. Исполняет автор. А вам, молодые, желаю не задерживаться с первыми шагами в известном направлении.

Музыку все узнали по «Доброму утру». Мухин сыграл еще насколько своих вещей и вернулся под аплодисменты.

– Мухин, скажи, а как ты музыку сочиняешь? – спросил Петя.

– А я ее не сочиняю. Мне пальцы мои иногда ее играют. Главное их почаще на струны класть.

В ноябре опять была выставка студийцев Билютина, на этот раз в маленьком зале на Таганке. Ажиотаж был еще больший, о ней появились хвалебные статьи в «Известиях», «Советской культуре», и даже в журнале «Советский Союз». Говорили о большом резонансе в западной прессе, еще бы – наконец-то в СССР происходит отход от догм соцреализма!

На выставку по традиции опять пошли все вместе, а после собрались у Антона с Верой. Купили много вина, в кулинарии у метро голубцов и расположились на знакомой кухне.

– Модернисты выходят из подполья! Э-ге-гей! – Белка махала бокалом и не могла сдержать своих чувств. – Вы хоть знаете, что скоро вообще цензуру отменят?

– Белка на хвосте принесла.

– Я абсолютно серьезно. Вы слышали всю эту историю с Солженицыным?

Вокруг одиннадцатого номера «Нового мира» творилось что-то невероятное, неделю назад у городских киосков выстроились очереди, составлялись списки, весь тираж мгновенно смели. Повесть «Один день Ивана Денисовича» ходила по рукам, за ней гонялись, но прочитать ее пока не было никакой возможности.

– Ну так вот, говорят, Твардовский летал специально в Пицунду, когда Хрущев там отдыхал. И пробил. А заодно и с цензурой разобрались, не будет ее больше.

– Эх, Беличьи новости. Легки и непосредственны, – вздохнула Вера. – Все немного не так было. Твардовский дал рукопись Лебедеву, помощнику Хрущева, с расчетом, чтобы тот замолвил словечко в нужную минуту. Лебедев взял повесть в Пицунду и как-то вечером, улучив момент, грамотно ее представил: мол, принес Твардовский, важная вещь, нужна политическая оценка. А Хрущев любит, когда ему читают вслух. «Ну-ка, – говорит, – почитай». Первую часть слушал по вечерам, а со второй так вообще все дела задвинул, «Иван Денисович» пошел прямо с утра, Хрущев даже Микояна приглашал, вдвоем слушали. Пробрало.

– И что?

– Хрущев позвонил в Москву, поручил отпечатать ровно двадцать экземпляров. Отпечатали, шлепнули красную печать, ну, типа, не выносить, не делать копии, не передавать другим и вернуть в ЦК по истечении надобности.

– А ты откуда знаешь? – не выдержала Люся.

Всем стало немного неловко.

– Отец домой принес. Не на работе же ему читать. Я ее за ночь проглотила.

Люся сделал вид, что все поняла.

– И что было дальше? – заволновались все.

– Раздали всем членам президиума ЦК, Хрущев попросил ознакомиться к его приезду. И на первом же совещании всех спрашивает: «Ну что?» А тогда ведь, помните, сумасшедший дом в мире творился, братья китайцы войска в Гималаи ввели, полезли на наших друзей индийцев, пойди разберись. Все и забыли про книжку-то. «Ну, ладно, – говорит Хрущев, – завтра опять у вас спрошу». И давай им стихи читать.