Литмир - Электронная Библиотека

— А ведь мне срочно надо Сенокосова увидеть! — остановился я.

— Чего еще?

— Десятку у него в Белогорске брал, надо вернуть.

— Так завтра и отдашь! Сегодня вечер вообще керосином пахнет, не стоит тебе лишний раз шарахаться, ведь только за Людку из простого угодничества тебе могут сопатку начистить.

— Ну, знаешь! Не напугал.

— Может случиться так, что испугаться не успеешь, действительно…

— А мне надо отдать ему долг теперь же! Хочу навсегда выяснить с ним все отношения: это вот вам за добро, а это…

— Хочешь все по полочкам разложить, честным быть до мелочи, но с кем, ты, прикинь-ка?!

— С кем? А с собой! Чего это я буду подлаживаться под чью-то ложь? Не-ет, извините, сами путайтесь как хотите, а у меня должно быть все на учете!

— Пацан ты и есть пацан! — отмахнулся Тимофей. — Городишь какую-то чушь. Теория это все. А в жизни ходьба — это ряд падений вперед, предупреждаемых вовремя поставленной опорой ноги!

— Это я и сам знаю, у меня даже записано!

— Да? Ну топай тогда, топай! Ему добра желаешь…

Короче, вернулся я в тот дом, где жила табельщица с Гамовым, Сенокосов, где в красном уголке сегодня было собрание и после него выдавали зарплату или как там ее теперь называть.

Табельщица с Гамовым за одним столом оделяли деньгами последних трех работниц: она что-то им растолковывала, тыкала ручкой в ведомость, щелкала костяшками на счетах, а Гамов, слюнявя палец, отсчитывал деньги на три стопки.

Не было, видно, Сенокосова и дома — я долго стучал в дверь, пока не догадался выйти на улицу и убедиться, что нет света в его окне.

«Ладно, утром отдам», — решил я, двинувшись к своему дому, но тут же чуть не сбил — с ног спешащего навстречу Бочонка. В обеих руках его что-то солидно звякнуло, тренькнуло от нашего столкновения.

— Кого тут черт!!. — отпрянул он и поднял в руках на свет от окошек две авоськи, набитые бутылками с пивом, водкой и вином, — Ничего будто не разбилось… — успокоенно сказал он и тут разглядел меня. — А, это ты, Макарка? Людку поди ищешь? Тю-тю твоя красавица! Утрись теперь. Была ваша, стала наша! Скажи спасибо, если на свадьбу позовет. Свидетелем! Ха-ха-ха!..

«Уже на свадьбу сговорились?!» — екнуло у меня сердце. Стало тоскливо, пусто, скрип снега под ногами звучал в самой выстуженной душе. Навернулись невольные безудержные слезы…

XVI

В комнате, кроме нас с Тимофеем, сегодня никто не ночевал, зато за обеими стенами чуть не до утра топали, пели, что-то бросали на пол, двигали туда-сюда кровати или столы. И через коридор от женской комнаты долго слышался визг, смех, разговоры.

Не заявился никто из наших жильцов и утром собираться на работу, вообще добрая половина бригады к мотовозу не пришла, а у большинства пришедших глаза лихорадочно поблескивали, от них разило перегаром или новым хмелем, лица были помяты, поцарапаны так, будто они всю ночь продирались сквозь какие-то дебри.

Не пришла сегодня и Люда.

Свежевыбритый Сенокосов благоухал одеколоном, выглядел как огурчик в своей новенькой робе болотного цвета, в такой же телогрейке.

— Сегодня на шабаш до обеда сделаем уборку, подмарафетим свой мост, подготовим оборудование для переброски на другой объект! — сказал, улыбаясь, он. С нами в вагон не сел, а поехал в кабине мотовоза.

Что-то уж больно тщательно выбирал я момент вернуть ему долговую десятку, да так и не сделал это перед отъездом. Подчеркивать при всех свою задолженность бригадиру мне казалось излишним, и потому я решил на месте как-нибудь отозвать его в сторонку. Оказалось, что он сам искал такой возможности.

— Мишаня, мне бы с тобой поговорить надо серьезно. Нравишься ты мне, но, пойми, брат, в жизни все так иногда перепутывается, что невольно…

— Я должен тебе, Лев, — на вот забери свою десятку.

— Что? Какой долг, что за счеты?! — воскликнул он с досадой, вскидывая вверх руки от моих денег. — Я тебя выручил, ты меня когда-нибудь… Все же мы люди.

— Не все, — буркнул я. — Не все мы люди! — повторил погромче и потверже, стараясь глядеть ему прямо в глаза.

— Так. Значит, ты не можешь простить, — отметил он. — Нет, я отлично понимаю тебя, но что же делать, если мы с Людой решили пожениться?.. Давай, слышишь, эту несчастную свою десятку, а то она, вижу, руки тебе сожгла совсем!

— Это не несчастная десятка, а честно заработанная.

— А я разве что сказал? Что-то ты совсем уж!.. Слушай, давай вот приедем, пойдем ко мне и поговорим по-мужски не спеша и здраво, не будем наскоряк здесь обиды высказывать. Идет? Люда, поверь, тоже переживает, что надо вот с тобой объясниться…

— Это она тебе поручила?

— И она, конечно… Да ты сам разберись: она старше, имеет ребенка.

— Я знаю. Я же не торгую ее у тебя, чего всполошился-то? Такой солидный мужчина, при доходной должности — известное дело, за кого же ей замуж идти тут, если не за тебя?!

— Подкусываешь, Мишаня! — вздохнул Сенокосов. — Давай все же отложим наш разговор, как я сказал. Ты хороший парнишка, мне не хочется с тобой ссориться, поверь. — Он повернулся уходить — спокойный, полный достоинства и терпения, в меру опечаленный моей непокладистостью. Пожалуй, только последнее я мог предположить неискренним в нем, показушным, а все другое — этот непоколебимый вид сильного, честного, порядочного человека был так ему привычен, что, казалась, лиши его сейчас этой маски, то предстанет человек, мимо которого и без внимания не пройдешь, и узнать его не узнаешь. Но как доцарапаться до него истинного, сделать хоть на миг его таким, каков он есть на самом деле? Побить? Не осилю, он отшвырнет меня как котенка в снег и уйдет. Сказать всю правду в глаза про его махинации с зарплатами? Но я же по Белогорску помню, по гостинице, его нахрапистость, цинизм — он высмеет меня, пристращает или изобьет тут же, объяснив это для других как сведение счетов моих же к нему из-за Люды. Чем же его пронять? Или, может, в его понятии уже нет таких слов, как «воровство», «ложь», «двурушничество»? Конечно, раз он придумал теорию о страхе людей перед силой и жизнью, то наверняка у него есть что-то и на этот счет. А Рогов, Гамов, табельщица (не могу теперь имени ее произнести!) — как они-то уговорились со своей совестью? Неужели так просто себя оправдать, обмануть, обвести, заставить видеть черное белым? А Люда, она тоже будет искать теперь для себя «теорию»? Первая, конечно, будет та, что она «не знала».

Стоп! А почему, собственно, она не знает, какой же я человек после этого буду, если допущу?!

Работа сегодня у нас шла через пень-колоду, то там, то здесь Сенокосов сам затевал с женщинами зубоскальство, и вокруг тотчас же собирались другие рабочие, рассаживались, втягивались в балагурство, а то и костер разводили из отщепов опалубных досок. Словом, что бы ни делать, лишь бы ничего не делать.

Мне вспоминались горячие дни бетонирования, даже вчера еще мы работали почти в прежнем ритме: сделав одно, каждый тут же сам находил себе другое дело, подключаясь к товарищам, перекуры были общими и недолгими, стоило кому-то одному встать и взяться за инструмент, как поднимались с отдыха все и принимались согласно за дело.

Интересная работа, неинтересная — работая день за днем, месяцы, годы, десятилетия — всю жизнь, человек не должен бы шарахаться между этими оценками. Даже наоборот, второстепенную работу хочется всегда закончить побыстрей, чтоб перейти к основной. Помню, как однажды Галке Кустовой, когда она стояла сигнальщицей на пути поближе к блокпосту, сделалось дурно, ее затошнило, она почти сознание потеряла, успев дунуть в свой рожок, чем всех нас обычным образом переполошила, и мы кинулись разбирать доски покатника на путях, отшвыривали подальше на безопасное расстояние инструмент, скоренько зачищали габарит путей от просыпанного с тачек щебня и песка. Потом все выяснилось. Галку свели в бытовку, там женщины принялись хлопотать вокруг нее кто с соленым огурцом, кто с хвостом селедки… А меня Тимофей Комаров выслал временно на Галкино место, облачив в ярко-оранжевую жилетку поверх ватника, объяснил, что я должен следить за семафорами-светофорами и предупреждать о поездах. Ничего не делать — так я считал. А руки мои еще не разжались от рукояток тачки, шапка, снятая с головы, парила на морозе, я оглядывался назад, пытаясь определить, какой по счету замес бетона выкручивает уже Тимофей на своей бетономешалке, по беличьей шапке узнавал Кольку Кустова среди снующих с тачками людей — хрупкому, малосильному пареньку, ему всех трудней управляться с растопыренными рукоятками тачки, норовившей все покрениться, скатиться с хлипких дюймовок, где-то уже треснувших, с коростами присохшего бетона. Меня нет, значит, Кольке выпадет больше ходок с тачкой. Да и Горю несчастному теперь не легче — как пожульканный лимон сделался с пьянками. Моя вина с ним, больше ничья. Определить отношение к человеку всегда не мешает, но не затем, чтоб отмести его от себя. Надо попытаться расположить его к себе, изменить, подтянуть до человеческого уровня, а там пусть сам глядит… А я отмел. И Бочонок им занялся. Теперь путь к Шмелеву мне сто верст — и все лесом…

31
{"b":"546605","o":1}