Чуть позже новые сведения: казачья бригада прорывается в тыл с юга.

Но Осман-паша спокоен. Разве есть у Шильдер-Шульднера резервы, которые он бросит в последнюю минуту в бой? Каким бы ни был сильным натиск русских, они выдохнутся.

Приложив к глазу зрительную трубу, Осман-паша видит, как батальоны архангелогородцев и вологодцев густыми колонами, поротно, под сильным ружейным огнём переходят овраг, поднимаются на высоту.

Осман-паша даже лица солдат успевает разглядеть.

На русский батальон накатился табор, ударили в штыковую. Русские стрелки рвутся к батареям на Янык-Баире.

— Мой господин, — просит слуга, — удалитесь в безопасное место.

Но Осман-паша невозмутим. Его не взволновало известие, что русские на левом фланге достигли Плевны. Он зло усмехается: «Кем пополнит русский генерал свои потери? Кого он введёт в бой?»

Осман-паша отдаёт должное храбрости русских солдат. Он даже говорит сам себе:

— Хорошо бьются урусы, не прячутся от смерти.

И он посылает против вологодцев и архангелогородцев один из лучших полков янычар, обстрелянных в Сербии.

Теперь Осман-паша наблюдает с любопытством схватку. Они сошлись в рукопашную и никто никому не уступает. Высота покрылась убитыми и ранеными.

Бой не стихает. Уже солнце на полдень встало, прискакал офицер, соскочил с коня:

— Великий визирь, левый фланг дрогнул. Русские ворвались в наши траншеи.

— О, шайтан!

Вскочил в седло, пригнулся к гриве. Издали увидел, как бегут османы.

— Стой!

Рубил саблей своих, давил конём, пока аскеры не остановились. Погнал назад, как стадо баранов, туда, где кипел бой. Не слезая с коня, ждал, когда аскеры пойдут в атаку. Потом подозвал адъютанта:

— Приведите им в помощь табор из резерва. Сражение за Плевну начало затихать.

— Хвала Аллаху, у урусов нет солдат, чтобы продолжать атаки. — Осман-паша повернулся к штабным офицерам: — Но и мы не можем преследовать отходящего противника. Наши аскеры выдохлись, урусы пощипали их изрядно. Урусы дрались храбро и достойны уважения. Прикажите зарыть мёртвых.

Потом долго смотрел в подзорную трубу, как уходят от Плевны русские полки. Наконец, оторвавшись, сказал:

— Они ещё вернутся, но теперь уже с большими силами. Надо крепить высоты.

Под Плевной гремели пушки и в пороховом дыму сходились в штыковую батальоны, а в Казанлыке мирно грело солнце и усталые от штурма Шипки блаженствовали солдаты. Весело горели печи полковых кухонь и топились бани.

Генерал Гурко в ожидании ответа перегруппировывал отряд. Собирал данные, высылал разведки по местам предполагаемого наступления, устраивал военную демонстрацию.

Пришло в Казанлык болгарское ополчение. Шли с песней:

Поручик Узунов не скрывал удовлетворения — он снова у генерала Гурко и с ним его друзья, дружинники, а с ними генерал Столетов.

За обедом Кесяков обратился к офицерам:

— Господа, я спрашиваю, что было бы с нами, болгарами, с нашей родиной, если бы не Россия?

За столом слушали внимательно, а полковник продолжал:

— Физическое истребление нашего народа и нашей культуры... Да-да, именно физическое. И не только болгар, но и других братских балканских народов.

— Ты правду говоришь, подполковник. Когда нам трудно, мы знаем: есть держава, готовая подать нам свою братскую руку. Это Россия. Она наша совесть, будущее нашей свободной Болгарии. И будет проклято имя того, кто предаст забвению великодушие народа российского.

Выпив ракии, принялись шумно вспоминать Петербург, товарищей, завели речь об ополчении: провозгласили тост за возрождение войска болгарского.

Капитан Николов увидел Узунова, направился к нему:

— Стоян, я привёз вам поклон от тётушки Параскевы. — И склонившись, шепнул: — А особо от Светозары.

Стоян обрадовался:

— Вы серьёзно, капитан?

— Настолько серьёзно, что начинаю подозревать, уж не влюблена ли она в вас, поручик.

— Спасибо, капитан, не знаю, как Светозара, а моё сердце осталось в Систово.

Николов строго глянул на него:

— Хочу предупредить вас, поручик, Светозара не пустая девица, берегите её честь.

— Капитан, я не считаю себя вертопрахом. Райчо смягчил резкость:

— Я вижу в вас порядочного человека, поручик. Простите, а к Светозаре я отношусь как к дочери. — Райчо поднялся, сказал, обращаясь к товарищам: — Когда я покидал Систово, тётушка Параскева наделила меня прекрасным сыром, который варила сама. И, конечно, я привёз изрядный бочоночек доброй сливовицы.

— Господа, налейте в свои стаканы ракии и выпьем за прославленного генерала Гурко. Рад, что мы снова в его отряде, — Стоян поднял чашу. — А сливовицу, капитан Николов, поберегите до вступления в Новое Тырново.

— До Нового Тырново! — зашумели остальные.

«Любезная матушка — Росица! От скверной, слякотной весны Санкт-Петербурга, как я вам сообщал, попал я в прекрасный уголок вашей чудесной родины. Воистину, если есть рай на земле, то он находится здесь. Так думал я в тот час, когда попал сюда впервые.

Цвели сады, и всё в округе зеленело сочно и ярко. Тихо и ровно гудели пчёлы, и сладко пахло мёдом. — Стоян снял мундир, вытер лоб, снова взялся за перо. — Совсем недавно с помощью ополченца, преданного дружинника, мне удалось побывать в вашем родном селе. Оно, дорогая матушка, всё такое же маленькое и каменистое. По-прежнему молодые Девушки ходят с кувшинами к прозрачному и холодному роднику, а по вечерам поют песни, такие же красивые, как и они сами. Песни всё больше печальные, думаю, оттого, что тяжело сложилась жизнь у этого трудолюбивого и доброго народа.

Я спрашивал, не помнит ли кто вас, матушка, но всюду встречал отрицательный ответ. И только одна на старух вспомнила юную Росицу, которую гвардейский офицер увёз в Россию.

И когда я назвался внуком той Росицы и гвардейского офицера, радости не было предела. В тот вечер у меня перебывало в гостях всё село и меня звали к себе. Я сердцем понял, что все они — мои родственники....

От Василька получил письмо, описывает свою поездку на Кубань, к казакам.

И ещё о чём хочу известить вас, матушка Росица. За Дунаем, в Систове, городе, повстречал я юную, чистую, как светлый день, Светозару...

Любовь ли это, пока не утверждаю. Но, когда я думаю о Светозаре, у меня тепло и ласково делается на душе. Я слышу её ласковый голос, звонкий, как ручей, вижу ясный взгляд и большие, чёрного бархата ресницы. Она улыбается добро, и мне хочется, чтобы у неё родилось обнадёживающее меня чувство.

Баталии наши проходят успешно, и генерал Гурко готов вести нас вперёд...»

Поручик поставил точку в письме к бабушке, вложил в конверт, подписал адрес, подумав, что скажет она, узнав о Светозаре?

Удивления достойно то спокойствие, с каким встретили в ставке главнокомандующего неудачу под Плевной. Получив телефонограмму от Криденера, начальник штаба Непокойчицкий потряс седой головой:

— Как отошли, так и воротятся.

А великий князь Николай Николаевич развёл руками:

— Две тысячи, скажу вам, многовато, но в бою жертвы неизбежны. Постараемся к 30 августа овладеть Плевной, поднесём подарок ко дню рождения государю.

Прибыв, в Главную квартиру императора, Николай Николаевич был невозмутим и спокоен. Царь дожидался его в присутствии военного министра, канцлера, свитских генералов.

— Дорогой брат, — сказал великий князь, — я понимаю ваше огорчение, но на войне всякое бывает. Тем более под Плевной действовали наши малые силы. Теперь пошлём на Османа барона Криденера.

— Генерал-лейтенант упустил момент. Почему его не было там, когда солдаты Шильдер-Шульднера прорвались в город и почти овладели высотами? — вмешался в разговор Милютин. — Введи он в бой резервы, и над Плевной сегодня развевался бы наш флаг. Вообще как-то странно, что генералы упускают победы.