На зелёном лугу болгарские священники в полном облачении. Солнечно, и только в стороне синевшей Карпатской гряды клубились кучерявые облака. Они лениво сползали в предгорные долины. А над Балканскими горами небо ясное. Там родина бабки Стояна Росицы, и поручик Узунов вдруг почувствовал, что на Балканах частица и его родины...

Тихо и тепло на плоештинском лугу. В цвету сады, яркая зелень, и оттого луг, где расположились ополченцы, нарядный и весёлый.

Из просторной палатки вышел главнокомандующий великий князь Николай Николаевич со штабом, с ним генерал Столетов и другие офицеры. Подошёл начальник штаба ополчения подполковник Рынкевич в болгарской форме и с ним самарские гости.

Запели трубы, понеслись команды: «В ружьё!», и пять дружин, выстроившись в каре, замерли. У стола, покрытого белой льняной скатертью, остановились главнокомандующий Дунайской армией и начальник штаба генерал Непокойчицкий, генерал Столетов и подполковник Рынкевич.

— На колени! — прозвучал голос Столетова.

К аналою подошли священники, отслужили молебен и, вскрыв ящик, освятили знамя. Развернув полотнище, священники показали дружинникам трёхцветное знамя Болгарии — малиновое, белое, светло-синее. Все увидели золотой по чёрному фону на белой полосе широкий прямоугольный крест, а в его центре образ Иверской Божьей Матери. Повернули полотнище другой стороной. На ней такой же крест и образы славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.

Настала минута прикрепления полотнища к древку. Первый гвоздь забили главнокомандующий и Непокойчицкий, затем выбранные дружинники. Крестясь, они подходили к древку, целовали его и только после этого ударяли по серебряной шляпке гвоздя.

Торжественно застыли ряды дружин. Вот к древку приблизился войник в национальном костюме. Был он стар, но держался бодро.

Его грудь украшали награды, а за широким поясом устрашающе торчали турецкие пистолеты и отделанный золотом ятаган.

Это был знаменитый болгарский воевода Пеко Петков, снискавший уважение боевыми подвигами в Балканских горах, где его отряд многие годы наводил ужас на турок.

Столетов протянул Петкову молоток:

— Герою Болгарии!

У старого воина навернулись слёзы:

— Всю жизнь я ждал этого часа, вот оно, рождение болгарского воинства! — Повернулся к дружинникам, вытер глаза. Голос его звучал по молодому: — Да поможет Бог пройти этому святому знамени из конца в конец несчастную землю болгарскую! Да осушит его шёлк скорбные очи наших матерей, жён и дочерей. Да бежит в страхе всё нечистое, злое перед ним, а за ним станут мир и благоденствие!

Подняли древко с серебряным, вызолоченным копьём. Священник прочитал шитое вязью на ленте: «Город Самара — болгарскому народу в 1877 году... Да воскреснет Бог, и расточатся враги его».

Зашелестело знамя, и радостные крики «ура!» огласили луг. Когда всё стихло, великий князь повернулся к Столетову:

— Ваше мнение, генерал, по использованию ополчения? Как силу вспомогательную или боевую?

— Считаю, ваше высочество, болгарские дружинники не только способны занять достойное место в рядах действующей Дунайской армии, но и почитают для себя за честь вместе с русскими солдатами освобождать свою отчизну...

Газета «Русский инвалид» в № 100 за 1877 год, высоко характеризуя боевой дух болгарских дружин, писала: «Успех формирования первых двух батальонов превзошёл все ожидания. Понятливость, дисциплина, рвение и любовь к делу, добровольно на себя принятому, отличают всех этих болгар, до последнего человека».

В приёмной начальника разведки Дунайской армии больше часа дожидался полковника Артамонова средних лет болгарин, худой, как высохший сук, с тёмной, задубевшей кожей. Вся его одежда — льняная рубаха, расшитая в крестик, и латаные, потёртые штаны, ноги плотно обхватывали стоптанные кожаные поршни.

Адъютант начальника разведки читал, делая какие-то пометки, вопросов болгарину не задавал, твердо усвоив, что, если появляются подобные посетители, разговаривать с ними должен только полковник с глазу на глаз.

Посетитель не скучал, не проявлял нетерпения. Усевшись у стены, он дремал. Но стоило скрипнуть двери, как болгарин тут же вскочил. Артамонов широко раскинул руки:

— Здравствуй, Димитр, гость дорогой, здравствуй! В самый раз прибыл. — Пропустив болгарина в кабинет, сказал адъютанту: — Нам кофе. — Сняв фуражку, причесал коротко стриженные волосы: — Рад видеть тебя, Димитр, в полном здравии. В твоих сведениях нужда превеликая.

Кофе пили неторопливо, наслаждаясь. Артамонов задавал вопросы, болгарин отвечал лаконично.

— О чём сообщают Христо Бричка и Энчо Георгиев?

— Им удалось, не вызвав подозрений османов, пройти в самое низовье Дуная, а Живко Нешов пробрался в верховья. Связь держали через голубиную почту. Наши предположения подтверждаются, в районе Систово турки высадки не ждут.

— Почему?

— Дунай широкий и берега крутые.

— А какие силы сосредоточил здесь Абдул-Керим?

— Три табора пехоты в Систово при трёх дальнобойных орудиях да батарею и шесть таборов в Вардимском лагере.

Полковник подошёл к карте на стене.

— Зимница, Зимница. Что же, Димитр, подумаем. А тебе спасибо. Увидишь товарищей, поклонись им. Передай, Артамонов просил их на своей родной земле, в тылу врага быть нашими ушами и глазами. — Прощаясь, обнял болгарина. — Переплывая через Дунай, остерегись.

— Не первый раз. Пусть братушки скорее освобождают нас. Башибузуки свирепствуют, терпение наше иссякло.

— Скоро, скоро уже.

— Помогай вам Господь.

8-й армейский корпус генерал-лейтенанта Радецкого, переправившись через Прут и не встречая никакого сопротивления, продвигался по румынской земле. Встали за Бухарестом, вблизи Дуная. Начало июня выдалось жарким. На горных вершинах таяли снега, а полноводный Дунай местами вышел из берегов, мутной водой затопил прибрежные луговины и тальник.

Фёдор Фёдорович Радецкий проверял готовность дивизий Гурко и Драгомирова к переправе. Осмотром остался доволен. Все подручные средства собраны, осталось ждать приказа. Какая дивизия первой начнёт переправу, ни он, командующий корпусом, ни I Гурко, ни Драгомиров, сопровождающие Радецкого, не знали. Командиры дивизий переговаривались вполголоса:

— Полагаю, Михаил Иванович, Фёдор Фёдорович сейчас гадает, какая дивизия на том берегу окажется.

— Думаю, матушка-пехота.

— Скорее всего так. Тогда нам, кавалеристам, в прорыв идти.

Радецкий остановился за кустарниками, долго вглядывался на ту сторону Дуная, на его ширь, сказал:

— Турок на эту преграду уповает, а мы его проучим. Думаю, недолго ждать... Вы, господа, оба на главном направлении.

— Почтём за честь, Фёдор Фёдорович.

13 июня разыскал Радецкого фельдъегерь штаба армии поручик Узунов, вручил пакет строгой секретности. В нём генерал-лейтенанту Радецкому поручалось начать переправу через Дунай в ночь с 14 на 15 июня.

Тут же приписка главнокомандующего: «Полагаюсь на вас, Фёдор Фёдорович, и на русского солдата. Дай Бог вам удачи».

Прочитал Радецкий, поднял глаза на поручика:

— Как фамилия?

— Узунов, ваше превосходительство, — подтянулся Стоян.

— Узунов? — переспросил генерал. — Не покойного ли графа Петра Васильевича сын?

— Внук, ваше превосходительство. Лицо Радецкого посветлело:

— Знавал я вашего деда, служил у него. Вы что же, при штабе главнокомандующего состоите?

— Никак нет, ваше превосходительство. Прикомандирован от болгарского ополчения при ставке главнокомандующего, имею разовое поручение.

— Прекрасно. Особенно если в деда удались. — И уже уходившему Стояну сказал: — Советую вам, поручик, задержаться в дивизии генерала Драгомирова. Не пожалеете...

14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова и приданные ей подразделения подтягивались к Зимнице скрытно, ночью. Генерал Драгомиров наказал:

— Огней не разводить, передвижение без песен и барабанного боя. А по прибытии на место соблюдать меры предосторожности: кучно на Дунае не появляться, артиллерию и понтоны маскировать в улицах, у реки, коней на водопой водить малыми партиями.